Кроме шуток - Сара Нович
Ванда указывает на пустую улицу.
Может, они действительно просто напиваются где‐нибудь в лесу.
Может, – говорит Фебруари.
Но она в это не верит. Теория Ванды нашла в ней отклик. Сначала она не может понять почему, но теперь снова и снова прокручивает в уме свой последний разговор с Чарли, вспоминает блеск в глазах девочки, когда она объясняла про замыкание проводов.
Давай на всякий случай проверим здание управления образования.
Как по мне, С-у-о-л-л заслуживает горящего мешка с говном, – говорит Ванда.
Фебруари кивает, выезжает с парковки и сворачивает в сторону шоссе. Когда они подъезжают к окраинам Колсона, трудно сказать, кто из них догадывается первым.
Стой!
Ты же не думаешь… – говорит Фебруари.
Но, судя по всему, сама она именно так и думает, потому что сворачивает с шоссе и едет к огромному кирпичному заводу, на фасаде которого, как маяк, горят четкие синие прописные буквы: “ЭДЖ БАЙОНИКС”.
Они дважды объезжают здание, паркуются на боковой улочке и еще раз обходят завод пешком по широкой дуге. Но там никого нет – ни работников, ни ее учеников. Одна большая камера наблюдения восьмидесятых годов висит над входной дверью, а другая – над погрузочной площадкой, но они выглядят настолько древними, что Фебруари готова поспорить, что это оборудование времен “Гудиер”. Впереди, у главных ворот, датчик движения включает свет при появлении полосатой кошки. Фебруари и Ванда переходят улицу, чтобы он не сработал при их приближении.
Они стоят, прижавшись друг к другу, под стеной закрытого турагентства и дышат на ладони, чтобы согреться. Фебруари нервничает и чуть не подпрыгивает на месте, когда появляется полицейская машина, но та даже не притормаживает, проезжая мимо, и она изо всех сил старается унять бешеный стук крови в висках.
Наконец, когда мигалки опять скрываются за горизонтом и они с Вандой уже собираются покинуть свой наблюдательный пост, Фебруари замечает их. Они в квартале к северу, и лица у них скрыты под черными банданами, но она знает, что это они: Чарли, в армейской куртке, прижимает к груди что‐то цилиндрическое и блестящее, по бокам от нее трое парней. У Фебруари сводит желудок – кто четвертый?
Она хочет поймать их до того, как они попадут в луч прожектора, поэтому переходит на легкий бег, а потом переходит улицу и перерезает им путь. Она встает прямо перед ними, хотя по дороге ей приходит в голову, что ее фигура выглядит внушительно и, возможно, не стоило бы их пугать.
Слишком поздно. Чарли пятится назад, натыкаясь на Остина, который, как видит Фебруари, несет такой же цилиндр, при ближайшем рассмотрении немного напоминающий мультиварку Мэл от “Инстант пот”. Элиот застывает как вкопанный, обхватив руками свою кастрюлю, а неизвестный парень разворачивается в попытке убежать и пугается еще раз, когда обнаруживает на пути Ванду. Фебруари указывает на пустырь через дорогу, и вся компания переходит на другую сторону под их с Вандой конвоем.
Это еще что такое? – Фебруари кивает на то, что они держат в руках.
Вы их знаете, слава богу, – говорит третий парень незнакомым голосом, в котором нет и следа акцента глухих, и Фебруари тоже вздыхает с облегчением. – Не рассказывай им ничего! – обращается он к Чарли, но на улице темно, его лицо закрыто, и никто, кроме Фебруари, его не слышит.
А ты стой спокойно, – говорит она ему.
Она пытается придать своему голосу взрослую суровость, но у нее нет опыта в авторитарном английском. Она видит в его глазах не страх, а вызов. Она поворачивается к своим ученикам. Остин встает перед Чарли, словно защищая ее от гнева Фебруари, и прижимает свою кастрюлю к бедру, чтобы освободить одну руку.
Что происходит?
Кроме шуток? – говорит он.
Когда Остин заканчивает, Фебруари не знает, что сказать. Она бросает взгляд на Ванду, которая выглядит скорее впечатленной, чем рассерженной. В конце концов Фебруари выбирает прагматизм.
Вас ищут через “Эмбер алерт”, – говорит она. – Вас поймают так быстро, что вы и моргнуть не успеете. Как вам вообще такое в голову пришло?
Мальчики ничего не говорят, но оба искоса смотрят на Чарли, которая, в свою очередь, смотрит прямо на Фебруари. И Фебруари понимает: Чарли – та нить, которая связала их вместе. А она‐то надеялась, что они смогут повлиять друг на друга. Вот и повлияли.
Глухим нужен политический акционизм, как вы и сказали, – говорит Чарли.
Но это… Что, если пострадают люди? Вы попадете в тюрьму!
Похоже, эта мысль не так их волнует, как ей хотелось бы. С другой стороны, благоразумие – это для людей, которым еще есть чего бояться. Слышащий мальчик пожимает плечами.
Это чисто для того, чтобы нанести материальный ущерб, – говорит он. – Ночью там никого нет.
Ты‐то, мать твою, откуда взялся? – бормочет Фебруари.
На самом деле ей не нужен ответ, и он не пытается его дать. Она смотрит на своих детей, на их шрамы, блестящие в свете единственного уличного фонаря: на узловатые синюшные рубцы на голове Чарли, на гладкие глянцевитые ручейки на щеке Элиота, исчезающие под банданой. И на Остина, невредимого, но пылающего, наверное, самой сильной яростью из всех четверых.
Фебруари показывает на кастрюлю в руках Остина, и он отдает ее. Она переводит взгляд на Ванду.
Отведешь их в машину?
Элиот и Чарли осторожно ставят свои кастрюли на тротуар у ног Фебруари и, низко опустив головы, следуют за Вандой. Слышащий парень колеблется, глядя на взрывчатку и подергивая ногой. Она знает, что он хочет сбежать, что он пытается прикинуть, сколько сможет унести. Она ловит себя на том, что говорит:
Подожди.
К ее удивлению, парень действительно поднимает глаза, и их взгляды встречаются. Он высокий; теперь, когда он не горбится, она видит, что он, вероятно, старше ее учеников, хотя и ненамного. У него тоже есть блестящий шрам – порез, рассекающий лоб. Парень смотрит на кастрюлю в руках Фебруари, и она отдает ее ему. Она переводит взгляд на остальные кастрюли, и он качает головой, чтобы избежать дальнейших расспросов. Ее внимание привлекает движение за его спиной – в темноте прячется кто‐то долговязый, в маске, натянутой на нос и рот.
Не сегодня, – говорит она.
Парень кивает, и Фебруари переходит улицу, возвращаясь к машине. Она не оглядывается на него и
