Зинаида Гиппиус - Том 5. Чертова кукла
– Где рана? Вот здесь? Ты положил полотенце, Флорентий? Крови нет почти… Только на рубашке немного. Постой…
Глаза под изогнутыми бровями медленно-медленно повернулись. Между стонущими хрипами прорывались теперь слова:
– Да что… же вы? Ра…нен. Докто…ра. Ра… докто… Ты, Фло… Черт зна…ет. Черт…
Полухрип, полукрик – в нем потерялись слова. Крупная, волнистая дрожь стала бегать по телу. Взор погас, но не совсем.
– Флорентий!
Схватила его за плечи, наклонилась, посмотрела близко-близко в голубые, темно-посиневшие глаза. И тихо-тихо сказала, точно не ему сказала – себе:
– Я с тобой. Я с тобой.
Никто не слышал ни скрипа ворот и полозьев, ни стука, ни шагов. Но едва отворилась дверь, едва блеснули пуговицы мундиров, загорелся блик на ружье первого стражника – Литта уже поняла, кто это, зачем. Все ясно; все просто; простая, холодно-льдистая ясность и в ней.
– Господа, несчастие. Роман Иванович ранен. Взгляните!
Она взяла ближайшего за рукав, потащила к дивану. Это был исправник, барон Курц. От неожиданности он выкатил глаза и упирался.
– Они смотрели револьверы. Роковая неосторожность. У Флорентия случайно был заряжен. Да взгляните же!
– Сударыня… Графиня… Pardon! В чем дело? – упирался Курц. – Мы при исполнении своих обязанностей… Конечно, такое несчастие… Но позвольте! Это как же?.. Сейчас произошло? При вас?
Литта взглянула на свои мокрые туфли.
– Нет. Не при мне. Я только что ушла, мы сидели вечер вместе, говорили… Начали они чистить их при мне. Едва я успела уйти в дом, раздеться, вдруг… Прибежала в одном платье… Ах, да это все потом! Нельзя медлить. Рана тяжелая, но он сейчас был в сознании, требовал доктора… Надо везти его в город, в больницу, – так скорее, понимаете? У вас лошади, я поеду сама с ним. Ни минуты нельзя медлить. Несите его!
Исправник, да и другие, совсем растерялись. Она так властно требовала; раненый хрипел.
– Но, сударыня, я по долгу службы…
– Вы ответите! – сверкнула Литта глазами. – Сейчас же велите нести больного, давайте мне провожатых. А там делайте, что хотите.
О Флорентий все как-то забыли. Он сидел на полу, около дивана, прислонившись головой к ногам Романа Ивановича. Точно не слышал, ничего не видел, точно все это его не касалось.
Звенели, шептались, толпились, совещались. Курц струсил окончательно.
– Я не имею права, графи… сударыня. Но беру на свою ответственность… Эй, вы, там! – обернулся он.
Вдруг прибавил, путаясь, сомневаясь:
– Конечно, минуты дороги… Но… если послать за доктором? А пока – первую бы помощь…
– Подымайте! Осторожнее! Вот так! – распоряжалась Литта.
Схватила шапку Флорентия, короткую шубу его накинула на себя.
– Да ну же, скорее! Сюда!
Подняли. Раненый застонал глухо, словно из подземелья, задрожал сильнее, опять забормотал полувнятно:
– Черт знает… Черт… Черт…
– Флорентия Власыча я принужден буду, по всей вероятности… задержать, препроводить… – лепетал Курц, идя за Литтой к двери.
Она даже не обернулась.
– Ваше дело. Посмотрите на него: хоть воды бы дали.
– Ах, разве я не понимаю? Этакое несчастие. Лучшие друзья – и вдруг такое несчастие.
Фонари замелькали на дворе. Тягучий скрип сапог по морозному снегу, лошадиное отфыркиванье…
– Легче, легче!
Стоны едва слышны. Он укрыт шубой. Литта рядом. Кто-то с другой стороны лепится, избочается сесть, поддерживает раненого. Скрипнули, точно крикнули, полозья…
Флорентий все так же сидел на полу, прислонившись головой к опустевшему дивану.
– Позвольте, господа. Флорентий Власыч!.. Эй, да кто там? подай воды, живо! Флорентий Власыч!..
Глава тридцать восьмая
Начало нового
В свете еще зимнего парижского дня, за столом, заваленным какими-то чертежами и картами, сидит длинный Юс и работает. Напевает вполголоса веселую песенку.
Робко позвонили. Никого, кроме Юса, в квартире Михаила. Надо идти отворять.
– Пардон. Ложеман мосье Ивакоф? Леттр…
– Да вы русский? Чего надо? Это вы третий день к нашей консьержке ходите? Дома нет.
Гость, молодой и румяный, совсем смешался. Глядел в ужасе на сутуловатого, длиннорукого, с бритыми щеками юношу, такого неприветливого, – и растерянно улыбался.
– У меня к мосье Ивакову… то есть да, письмо. Я бы подождал, если дома опять нет.
– Давайте письмо и уходите. Гость, однако, ожесточился.
– Нет-с, извините-с, я письма не дам. Вы не Иваков, так я не могу. Мне Юлитта Николаевна велела…
– Юлитта Николаевна? Да вы от нее, что ли? От нее письмо?
Гостю показалось, что он проговорился, что не надо было называть имени. Хотел уйти, отступил, но длинный Юс схватил его за рукав.
– Идите, что ли. Чего боитесь-то? Сами хотели ждать. Гость торопливо сдернул теплое пальто, снял калоши.
– Я ничего не боюсь. Это квартира Ивакова, я ему и передам письмо.
– Иванов мой друг, мы вместе живем. Сейчас его дома нет. Ежели вы от Юлитты Николаевны, так ждите.
Подтолкнул его вперед, в маленькую зальцу, где только что сам был, где стоял стол с чертежами. За них тотчас же и уселся опять.
Гость, помявшись, сел в сторонке. Не знал, как себя держать. Разговаривать с ним, очевидно, были не расположены.
На речке, на речке,На том бере-жечкеМыла МарусенькаБелыя нози… –
напевал Юс довольно громко и весело, возясь с чертежами. Шипела, раскалялась печка «саламандра», плотно влипшая в камин. Алея, каленея, точно раздувалась жабой.
…Белыя нози…Она их мылаИ при-морозила…
Гость слушал покорно, а Юс будто и позабыл о нем.
Напали на МарусенькуСерые гуси,Серые гуси,Лазоревы лапы…
тьфу, очи…
– Песня-то у вас…
– Песня? Да… Песня как песня.
Че-рез дом, че-рез дорожкуШла старая баба,Шла старая баба,На скрипке играла,Сама припевала:Хрен да петрушка,Марусенька душка…
Гость вдруг радостно подхватил в тот же тон:
Парей, сеньдерюшка,Под пологом подушка…
Невольно захохотал Юс:
– Вон вы что? Дурью песню знаете? Она дурья, да с моей стороны, вот мне и лезет, чуть на душе весело…
– С вашей? Я еще по селу без штанов бегал, а уж песню эту пел. И теперь старики, случается… Теперь у нас в народе другие больше песни. Флорентий Власыч…
– Да вы Флорентия знаете?
– Господи, ну, а как же! Господи! Первый мой друг. На «ты» сколько лет. Впрочем, все равно уж, позвольте представиться: Геннадий Верхоустинский, сын священника в селе Заречном, что около Пчелиного. Я сейчас непосредственно из Пчелиного, с письмом к Ми… Ми…
– К Михаилу Филиппычу? – подхватил Юс. – Ну и ладно. Не слыхал о вас, да ладно. Из духовного звания тоже, из моих краев… Эка, вот поеду… Что Флорентий-то теперь?
– А там опять, на хуторе. Нельзя. Я, видите ли, сам бы не уехал. Да после происшествий… Из Московского университета меня все равно бы уволили. Ну, Юлитта Николаевна придумала: поезжайте в Париж учиться. Требовала. Недоучки, говорит, не имеют права на общественную деятельность, так и по заветам самого Ро…
– Сменцева, что ли? – перебил Юс. – Подумаешь! Да вы не кашляйте, я и Романа этого знавал. Лучше скажите-ка, да покороче, как там у вас, чего такое вышло?
– Ужасная случайность! По газетам, верно, знаете? Ну, Роман Иванович… говорят, скончался в ту же ночь. Флорентия на покаяние… видимое же дело, ведь такие друзья. Формальность, конечно; ему и срок сократили, теперь вернулся, оба с Юлиттой Николаевной, со вдовой, в Пчелином.
– Вон оно как. С чего же полиция-то очутилась на месте? Или вранье?
– Нет, правда. А у нас перед тем неспокойно было, – раздули, конечно, – полиция как раз на хутрр с обыском. Надо же! Это уж, впрочем, заранее готовились, пустяки, мы, главное, стремились, чтобы крестьян не мотали. Их бы и не тронули, пожалуй…
– А что? – с любопытством спросил Юс.
– А потом началось. Дело-то тишком, ночью случилось, никто ничего… Ну, пошли слухи; видят– на хуторе, в усадьбе никого, была, дескать, полиция, да что такое? Особенно же за хозяина, за Романа Ивановича, взволновались. Просто беда. На что дьякон – и тот ничему не верит… Вы, впрочем, их не знаете… Уж я сам голову потерял: ничего ведь не известно…
– Та-ак… – протянул Юс поощрительно. Он был заинтересован. – А потом?
– Потом, к счастью, вернулась Юлитта Николаевна, туда-сюда, кое-как уговаривать… Тоже энергичная барыня, да и слушают ее, жена, верят… Все же троих взяли, увезли. Флорентий надеется – отдадут. Да что я вам рассказываю! Дело не в фактах, а дух брожения интересен. Коли вы Романа Ивановича знали, – конечно…
