Загряжский субъект - Василий Афанасьевич Воронов
Иван Максимович, по слухам, приходил к Насте, подержал сына, но не выразил, как говорили, особой радости. Дал Насте денег и пообещал по силе-возможности помогать. С женой Ниной Кузьминичной был скандал, бригадир полгода жил у одинокого товарища на краю хутора. Оба напивались, пели матерные частушки про любовь и проклинали всех баб на свете. Через полгода Нина Кузьминична смягчилась, пустила «рябого кобеля», отдельно постелила чистую постель.
– Спи дома, старый пенек! Не позорь нас с дочкой. Поглядел бы, как она выросла.
– А как же, погляжу…
По интонациям жены он понял, что прощен.
Кузьма Валерьянович вместе с соседом и другом Семеном Семеновичем Гривенным навестили Настю. Пришли с подарками. Кузьма Валерьянович вручил серебряную ложечку и сказал:
– Желаю стать большим человеком и начальником. И чтоб, значит, не забыл про нас с Семен Семенычем.
Сеня достал из кулька икону Николая Угодника, перекрестил ею малыша, напутствовал:
– Чти мать, толстомордый…
Малый поморгал глазками, внимательно посмотрел на гостей и басом произнес:
– М-а-а-м-а!
По хутору пошли нехорошие слухи, Настя тронулась.
Соседи слышали, как поздно ночью она выходила на пойму в терновник и громко разговаривала с кем-то через речку. Ее соседка и товарка по ферме тетка Фрося рассказывала, как своими глазами видела:
– Вот как в кино мертвецы по ночам выходят… В ночной рубашке, по огородам, босая. Месяц только народился. Темно, сыч кричит. Страшно, жуть. А она про любовь, значит… Складно, громко. К Ивану, бригадиру, обращается. Не могу, говорит, забыть нашу любовь. Жду не дождусь, сердце изболелось, душа истомилась. Приди, желанный, приди, коханый. Напою, накормлю, спать на перине уложу. Сама буду расчесывать твои кудри, глядеть в твои глазыньки соколиные…
Бабы жалели Настю, вздыхали, глубокомысленно заключали:
– Первый раз, первый мужчина. Обожглась. Тут и взрослая баба закукует. Со временем отойдет…
Любознательный Кузьма Валерьянович, мучаясь бессонницей, несколько раз выходил ночью в терны. И тоже услышал монолог Насти. Разволновался и на заре явился к Семену Семеновичу. Тот вставал рано, угостил соседа чаем и выслушал его эмоциональный рассказ.
– Любезный Сеня! Я уже много лет копчу небо на белом свете. На своей шкуре испытал страсти шекспировские и свято храню в сердце первый поцелуй, движения душевные. Этой ночью я услышал монолог влюбленной. И все мои шекспировские страсти оказались бурей в стакане воды! Человечество знает Пенелопу и Дездемону, Клеопатру и царицу Тамару. Но оно не знает тронутую от любви соседку нашу Настю!
Кузьма Валерьянович пригласил друга этой же ночью в засидки, в терны. Друзья оделись потеплее и залегли в кустах. Стоял май, только начали петь соловьи. Их было множество, они давно облюбовали пойму речки Серебрянки. Птаха величиной с палец выщелкивает, выводит рулады редкой музыкальной чистоты. Высокий тонкий пересвист всю ночь стоит вокруг хутора, заполняя небосвод до горизонта, до самых звезд.
Друзья завороженно молчали и, кажется, сожалели, что в житейской суете редко слушали соловушку. Человек сладко спит, не замечая, какие богатства и сокровища таит майская ночь, шевелящееся звездами ночное небо.
– Любимый!
Голос Насти прозвучал отчетливо и совсем близко. Соседи видели откинутую назад голову и вытянутые к небу руки. Темная фигура напоминала собирающуюся взлететь птицу.
– Желанный! Люди говорят, что я повредилась от любви. И ты так думаешь, я знаю. Люди глухие, ты слабый и слепой. Никто не поймет и не узнает, какая сила поселилась во мне. Великая сила! Это моя любовь, какую редко дано узнать человеку.
У тебя есть жена, дети, дом. Но ты мой, ты здесь, ты всегда рядом, на всю жизнь, до смерти. Ничьим ты так не будешь, как моим! И ты никогда не узнаешь об этом. Господь мне дал тебя, и никому на свете не разлучить нас. Нет такой силы, которая была бы крепче моей любви. Мы не можем любить друг друга одинаково, я буду любить одна. Нам хватит одной моей любви на двоих. Ты не поймешь, ты не думай об этом. И люди не поймут, им проще считать меня поврежденной.
У меня наступило просветление. Я вижу свет божий другими глазами. У меня выросли крылья, я летаю во сне. Я люблю каждую травинку, сыночка нашего люблю, хутор наш, людей, всё-всё на белом свете люблю! Я не знала, не видела, не понимала этого еще вчера. Это ты открыл мне белый свет. Это ты влил мне в душу великую силу. Ты дал мне любовь! Я чувствую ее власть, ее царство. Ложусь спать с твоим именем, просыпаюсь, шепчу и благословляю его.
Если ты умрешь раньше меня, я каждый день буду ходить на твою могилу, разговаривать с тобой, любить тебя, как живого. Попрошу соседей, как помру, закопать меня рядом. Мне сладко будет умирать с мыслями, что ты ждешь меня там для вечной жизни…
Друзья вернулись домой, не проронив ни слова. Так бывает, когда нечаянно прикоснешься к чужой тайне, откровенной и грозной, как гром и молния. Соседи чувствовали себя пристыженными и виноватыми перед Настей. Им совестно было глядеть в глаза друг другу.
11
Кузьма Валерьянович считался в хуторе Гривенном первым женихом. Не потому, что был славен и богат, а по самой банальной причине, он каждый год подбирал по две-три невесты, перебирал. Много лет был постоянным клиентом служб знакомств в Загряжске, Воронеже, в Ельце, Тамбове. В личной картотеке, под рукой у него, находились около сотни кандидаток разных возрастов, с фотокарточками и письмами. Хуторские бабы, особенно одинокие, относились к привередливому жениху весьма критически.
– Нашими хуторскими гребует, дайте ему королевну английскую. Сморчок с гармонью! Жениться хочет, а в штанах ветер гуляет, тьфу!
В хуторе был только один человек, которому Кузьма Валерьянович доверял свои тайны, Семен Семенович. Но и тот не одобрял юношеской увлеченности соседа в поисках идеальной женщины. Когда в очередной раз Кузьма знакомил с новой избранницей, Семен Семенович начинал кашлять и, отмахиваясь ладошкой, заявлял, что у него грипп и он не может подвергать друзей риску. А после говорил с упреком:
– Ты, Кузьма, избавь меня от новых знакомств. Ей-богу, мне совестно глядеть в глаза новым женам. Сколько их было, десять, двенадцать?
– Четырнадцать, – спокойно уточнял жених. – Я закон не нарушаю.
– А совесть? – возвышал голос Сеня. – К тебе едут женщины, продавая свое
