Безутешная плоть - Цици Дангарембга
– А вы знаете, вон та женщина… – Трейси указывает в сторону старого дома. Твоя мать стоит на лестнице и о чем-то еще договаривается с Май Самхунгу. – Там на ступеньках мать Тамбудзай. У нее замечательная семья. Даже ее бедный дядя, вон тот, рядом с ним маленькая женщина. Он парализован, был ранен во время Независимости, но еще пользуется большим уважением. Я уверена, Тамбудзай вас представит. Я устрою так, чтобы вы познакомились с ее матерью.
Бахманы улыбаются матери.
– Уже четверть? Нам пора начинать, – еле слышно, нетерпеливо подгоняет тебя Трейси.
Ты уверяешь ее, что торжественное открытие идет по плану, и направляешься к старому дому.
Мать и Май Самхунгу зашли внутрь. Ты зовешь их, желая объяснить про костюмы и попросить поговорить с остальными. Они не слышат. Ты просовываешь голову в дверь, чтобы дать сигнал, но, поскольку все машут тебе, вынуждена войти.
По всей передней комнате разбросаны юбки, накидки с набивным африканским орнаментом, погремушки для ног, ручные погремушки, барабаны. Тетушки, кузины, свояченицы, просто ровесницы, с которыми ты много лет назад ходила в начальную школу, завязывают тесемки, поправляют головные уборы, обматываются замбийскими тканями. Они тихо поют, тренируясь перед выступлением, периодически исчезают в боковых и задних комнатах, приводя в порядок более интимные детали туалета.
Одну руку ты запускаешь в карман. В другой у тебя сумка с пятидолларовыми банкнотами, прямо из банковской кассы, чтобы незаметно рассовывать выступающим. Ты открываешь рот.
Тебе кажется, что с каждым движением женщины одеваются все медленнее – в знак протеста. Ты больше ни на кого не можешь смотреть. Закрываешь рот.
На столе стоит чемодан. В нем длиннющие нити бус и цепочек из плодов баобаба и жакаранды. Настоящие панцири. Если их искусно расположить, они многое могут скрыть.
Чемодан и деньги не успокаивают тебя, а только злят. Ты уходишь. Пусть все идет как идет, коли уж ты не в силах повлиять на ситуацию. Если Трейси хочет, чтобы женщины обнажили грудь, ей придется прийти сюда самой.
Ты стоишь у входной двери. Смотришь вниз на ступени. Ниже, ниже, ниже, еще ниже. Спуск на дно бесконечен. Ты видишь себя со стороны, как спускаешься по ступенькам – одна ступенька, еще одна, – добираешься до поросшего травой неровного пятачка внизу, спускаешься все ниже, ниже, до голеней, груди, наконец земля смыкается над тобой.
Тем не менее, дойдя до нижней ступеньки, ты оборачиваешься, хлопаешь в ладоши и кричишь:
– Ванамай, Васикана, простите меня!
Женщины торопливо выходят из комнат, завязывая пояса, платки, тесемки погремушек, натирая щеки румянами из красных камней, рисуя на лицах, руках и ногах белые треугольники.
– Ты уверена, что нам заплатят? – с тревогой спрашивает секретарь Женского клуба.
Ты киваешь, вовсю работая головой и плечами.
– Мы верим тебе, Тамбудзай. Не подведи. Если еще и ты начнешь врать…
Ты засовываешь руку в сумку и достаешь пригоршню пятидолларовых банкнот. Следует взрыв веселья.
– Давать жизнь прекрасно, – поют пожилые женщины.
– Тамбудзай не стала бы врать! – кричит Ньяри.
Вы с первого класса вместе ходили в деревенскую школу, и она гордится тем, что не чужой тебе человек.
– Все готовы? – спрашиваешь ты. – Все на месте? Мы закончили?
Увидев деньги и успокоившись, никто не обращает на тебя внимания.
Язык пересох, но ты стала королевой деревни. Ты опять открываешь рот и даешь указания насчет женских торсов. Поднимается гневный крик. Мать велит всем замолчать и ведет танцовщиц обратно по лестнице. Ты быстро уходишь.
Молодежь с маримбами[65] усаживается под деревьями. Мужской хор поет ладно, немного напоминая стаю больших мурлычущих котов.
Хор заканчивает под рев и аплодисменты.
– Та-та-тата, та-та-тата, – вступают маримбы.
Вышедшая из дома мать спускается вниз по ступенькам. Она ведет за собой человек двадцать женщин. Они становятся полукругом перед домом, машут руками и шлепают босыми ногами по песку в такт музыке. Молодые и старые, все твои сестры, тетки и кузины затянуты под разноцветными блузками замбийскими тканями.
Господин Бахман расстегивает молнию на чехле с фотоаппаратом. Май останавливается и бросает на фотоаппарат взгляд своих глаз-бусинок.
– Я сниму вашу мать, – весело гремит господин Бахман. – Снимок будет называться «Мать путешествия». Всем очень понравится.
Фрау Бахман хлопает мужа по плечу, напоминая, чтобы он не переводил пленку.
Твоя мать топает ногой. Поднимается пыль. Она поднимает и опускает локти в такт маримбе. Нагибает голову в разные стороны, сначала к одному, затем к другому плечу.
Трейси кивает в такт музыке, явно испытывая облегчение от того, что женщины разошлись.
Тебе все не в радость, хоть ты и любила танцы с самого детства. Стыд переполняет тебя. Тебе хочется только закрыть глаза и не открывать их, пока не наступит день расплаты. Теперь уже неважно, взбунтуются женщины или нет. Ты предательница.
Пение становится громче. Палочки маримбы взмывают высоко в воздух, музыканты превосходят самих себя. Руки над барабанами летают быстрее. Пять молодых певиц шире открывают рот.
Танцовщицы движутся вперед. Твоя мать поднимает руки к груди. Пальцы она держит у сердца. Затем одним движением она сдергивает с себя блузку и швыряет ее в пыль. Это сигнал. Все женщины раздеваются.
Родственники в ужасе ахают. Праздные зрители, не связанные с тобой узами родства, теснятся вперед, чтобы подивиться на голых матерей и сестер.
Па-па!
Это неуверенно аплодирует бельгиец. Шведская туристка похлопывает пальцами.
Песня заканчивается. Деревенские женщины жмутся друг к другу, инстинктивно опуская плечи так, чтобы бусы – панцири – прикрыли грудь.
– Спасибо! – Ты делаешь шаг к танцовщицам. – Спасибо. Поблагодарим их. Устроим им большой пам-пам. Громкие аплодисменты, – приглашаешь ты всех. – Давайте поблагодарим их за танец. Чтобы они могли пойти
