Влас Дорошевич - Каторга. Преступники
Когда Полуляхова увозили из Харькова, был такой случай.
На железной дороге была родственница покойных Арцимовичей. Она не знала, что с партией отправляют убийц ее родных.
Когда проходила партия, между публикой, как это всегда бывает, зашел разговор на тему:
– Сколько, чай, невинных людей идет!
– Вот этот, например, молодой мужичок. Я пари готова держать, что он идет невиновный. Вы посмотрите на него. Ну разве можно с таким лицом быть преступником! – сказала родственница Арцимовичей и обратилась к одному из знакомых. – Нельзя ли узнать, за что он осужден?
– Скажите, пожалуйста, кто это такой? – спросил знакомый у конвойного офицера.
– Этот? Это Полуляхов, убийца Арцимовичей.
Родственница несчастных закричала и упала в обморок.
Когда я рассказал этот эпизод Полуляхову, он задумался:
– Позвольте… Позвольте… Припоминаю… Когда нас гнали, какая-то женщина закричала благим матом и упала. Я еще тогда обернулся, посмотрел… Так это она от меня? Родственница, стало быть, покойных?.. Скажите пожалуйста! А я не обратил внимания… Мало ли их орут. Думал, чья родственница или…
Полуляхов улыбнулся:
– Или по мне какая орет из бывших моих. Много их было у меня и в Харькове!
Знаменитый московский убийца
В Александровской кандальной тюрьме нельзя не обратить внимания на худенького, тщедушного, болезненного человека с удивительно страдальческим выражением в глазах. Он выдается своим жалким видом даже среди арестантов. Чем-то вконец замученный человек.
– Кто это?
– Викторов.
И сахалинское начальство, при всем своем презрении к каторге, все же несколько гордящееся имеющимися в тюрьме «знаменитостями», добавит:
– Знаменитый московский убийца!
Лет десять тому назад «загадочное убийство в Москве» гремело на всю Россию.
В июле в Брест-Литовске на станции железной дороги, среди невостребованных грузов, от одной корзины начало исходить страшное зловоние.
Корзину вскрыли, и «глазам присутствующих, – как пишется в газетах, – представилось полное ужаса зрелище».
В корзине, обтянутой внутри клеенкой, лежал разрубленный на части труп женщины. Щеки были вырезаны. Метки на белье отрезаны. Страшная посылка была отправлена из Москвы 2 июля.
Вся московская сыскная полиция была поставлена на ноги.
Искали, искали – и безуспешно. Следа, казалось, никакого не было.
В то время начальником сыскной полиции в Москве был некто Эффенбах, пользовавшийся славой «Лекока».
Он обратил внимание на три обстоятельства. По белью, которое было найдено в корзине, по «убогой роскоши» его, он вывел заключение, что покойная, скорей всего, была проституткой. Затем его внимание остановило то, что и фамилия отправителя «груза», конечно, вымышленная, и вымышленная фамилия «получателя» начинаются на букву «В». Растерявшемуся, взволнованному человеку почему-то инстинктивно приходили в голову только фамилии, начинавшиеся на букву «В». А может быть, это было легкое насмешливое заигрывание со стороны преступника. Преступник, у которого все отлично идет, иногда начинает куражиться, не прочь «подпустить насмешку», любит оставить что-то вроде визитной карточки – маленький, сейчас же теряющийся след. «На, мол, ищи». Наконец, вместе с трупом в корзине лежала окровавленная дровяная плаха, на которой, очевидно, разрезали труп. Такими плахами топят печи в трактирах и меблированных комнатах.
Проверили по спискам всех московских проституток, и оказалось, что одна из них, жившая в доме Боткина, по Петровскому бульвару, уехала на родину.
Сама она перед отъездом домой не заходила около недели. А 3 июля к ней на квартиру зашел ее знакомый Викторов, сказал, что она спешно уехала в деревню и велела ему взять вещи.
Викторов содержал меблированные комнаты на углу Брюсова переулка и Никитской и служил контролером на скачках.
За ним послали на скачки, привезли в сыскное отделение и ввели в комнату; на столе были разложены: корзина, клеенка, окровавленное белье.
Увидав эти вещи, Викторов остолбенел, затем затрясся, заплакал и сознался.
Отец Викторова, когда Викторов был еще маленьким, застрелился в припадке помешательства. Сестра Викторова страдала сильными истерическими припадками. Брат Викторова – уже после того, как Викторов был пойман, – сошел с ума: постоянно бредил, что пьет с братом Николаем на Сахалине чай.
Викторов до семи лет не говорил. О нем уже не в первый раз трубили газеты: в 1883 году он тоже был «московской знаменитостью». Тогда ему было 30 лет, и он впал в летаргический сон, продолжавшийся 12 суток. Его чуть-чуть не похоронили, и «живым покойником в Мариинской больнице» интересовалась вся Москва.
Викторов прошел только два класса московского мещанского училища.
– Не способен был-с. Русский язык-с мне не давался!
С 12 лет он начал пить, в 15 – познакомился с развратом. Лет в 20 заболел дурной болезнью.
Родные Викторова – люди с достатком. Все они – кто держит меблированные комнаты с «этими дамами», кто публичный дом.
С детства он стоял близко к темному миру, соприкасался с ним.
В 1881 году он был осужден на 4 месяца в рабочий дом за кражу.
В 1881 же году был замешан в убийстве дворянки Накатовой и кухарки ее Похвисневой.
– Убийства не совершал-с… но к убийству стоял довольно близко-с…
В 1883 году он ушел бродяжить. Бродяжил 8 лет, затем открылся, вернулся в Москву, получил наследство, около 3 тысяч, и завел себе меблированные комнаты.
Убитая девушка жила в публичном доме его тетки, потом «вышла на волю, занималась своим делом» и жила с ним.
– Вы что же, Викторов, были ее «котом»?
– Не совсем чтобы… Как вам сказать?.. Денег я ей, конечно, не платил… Любовником-с был… Но и на ее деньги не жил… Так, иногда кое-что брал… Больше на игру-с!
Три года он служил контролером тотализатора на скачках и вел игру.
– Только-с и жил-с! – с грустной улыбкой говорит он. – Зимой-с, так сказать, прозябал в нетопленой квартире… Часто меблированных комнат топить было нечем… А лето придет-с, скачки, – и оживаешь-с. Цельное лето в игре живешь. Берешь на скачки рублей сто пятьдесят—двести, всеми мерами достаешь, – когда продуешь все вдребезги, когда пятьсот—шестьсот принесешь! Так и жил-с. В полугаре.
В Москве, где скачки летом заполняют все и вся, много людей, которые «целое лето в игре живут», а все остальное время «прозябают».
Замечательно, что в каторге, которая полна игроками, Викторов не играет. Я расспрашивал о нем.
– Не играет!.. Какой игрок!.. Иногда подойдет, когда играем, поставит семитку, – ему чтобы на сахар выиграть… Выиграет гривенник и отойдет… Да и то редко.
Я спрашивал Викторова:
– Как же это так? Такой игрок был, а здесь не играете?
– Не интересуюсь.
– А там отчего же играл?
– Говорю вам, в полугаре был. Только скачками и дышал. Потому близко стоял – и контролером был. В самой центре-с! Кругом ставят деньги, берут, в две минуты сотельные бумажки берут, – ну, и я-с! Очухаться не мог-с. Полугар. Не успел от выигрыша или проигрыша очухаться, – афиша. Завтра скачки. Обдумываешь, раздумываешь, по трактирам идешь, в трактир «Охту» с конюхами советоваться, играешь, спозаранку встаешь, на рассвете на утренние галопы бежишь. О лошадях только и думаешь, лошади и во сне снятся. Не видишь, как лето пролетает.
Таков этот болезненный, до семи лет не говоривший, в летаргическом сне лежавший, с несомненно болезненной наследственностью человек, принесший в мир столько ужаса и горя. При таких условиях рос, воспитывался и формировался этот «знаменитый убийца».
Время около Петрова дня, 29 июня, время горячее для московских игроков: в это время разыгрывается Всероссийский Дерби. Генеральное сражение в тотализаторе.
– Шибко я в те поры в неврах был-с. Кто возьмет? На кого ставить? Один говорит – на ту, другой – на другую. Слухов не оберешься. Газеты возьмешь – никакого толку, разное пишут.
Та в формы не вошла, та не готова, пишут, ту еще работать надо.
Просто голова идет кругом. Места себе не найдешь. Играть надо, а время, сами изволите знать, что за время лето для меблированных комнат? Два номера заняты, ремонт идет, расходы. А тут дерби. Прямо ума решайся.
Вечером, в Петров день, Настя ночевала у Викторова. Около часа ночи они лежали в постели. «Оба выпимши», и говорили о скачках. Викторов упрашивал, чтобы она заложила еще вещей:
– Надо же играть!
Она попрекала Викторова, что он и так проиграл у нее все. Слово за слово – Настя дала Викторову пощечину, Викторов схватил стоявший около на ночном столике подсвечник и ударил ее.
– Помертвела вся… Не пикнула… Батюшки, смотрю, – в висок!.. Умерла… А вдруг очнется, кричать примется… Стою над ней… Лежит, не шелохнется… Прошло минут пять… Схватил руку: теплая… не холодеет… Очнется… Пропадешь!.. Страх меня взял-с…
Викторов схватил ножик и перерезал ей горло.
