Развилки истории. Развилки судеб - Григорий Ильич Казакевич
А какой человек!.. Я всегда понимал, но сейчас — словно молния в мозг! В сотни, в тысячи раз он достойней! В мильоны! Ведь портрет создан им. Кем ещё?.. Он вторично родил свою дочь. Слил в ней наши миры — и не плотью своей, как творя её плоть, а душой. Я представил, как тонкая кисть созидала черты, как сливался с реальностью холст, как цвела мэйхуа, как светила луна, как сиянье стихов выходило из уст — и, вливаясь в черты, придавало портрету нездешнюю суть. И она возникала, она! И летел мотылёк, чтобы дать ей полёт, и писал каллиграф, чтобы дать ей изысканность форм — и, увидев портрет, расцветала душа, обретая себя, — и, увидев расцветшую душу, в запредельном, почти невозможном для смертного взлёте, не в земном, а в небесном краю, живописец коснулся росинки на краю лепестка чайной розы, сохранившего след ветерка от движения крыльев бессмертной цикады, — и немыслимо бережно смог передать это чудо касанья портрету… И ведь той же рукой он покончил с Чжэн Хэ!.. И всё той же рукой отразил его лик на холсте!
…Я печальной улыбкой погладил портрет, не коснувшись его, чтоб не портились краски. И она дуновением ветра ответила мне — дуновением, дышащим прелестью девичьих грёз, дуновеньем, принёсшим мне запах отчизны, дуновеньем, которым душа может гладить другую.
Из поэта — вновь в тигра! Я неслышным движеньем проник за соседнюю дверь и увидел его. Враг. Цель жизни моей — и отрава её… Он сидел. Полуспал. И лицо — как тогда — только старше. Благородство и грусть — и усталость. Пыль дорог и годов; дел — и мыслей о них; и, похоже — восхищения теми, кого он убил.
Взмах меча, и он — труп… Зарубить, не позволив проснуться, не поведав, за что? Сделать так — недостойно меня. И его. И величья, убитого им. Я скажу ему всё — а потом лишь свершу воздаянье… Шаг, другой, меч — к груди! — чтоб приставить, потом говорить.
Пол качнулся, швырнув меня вниз. Сеть, мгновенный удар, выбивающий меч, двое слуг, обыскавших меня и извлекших орудья убийства… Не поможет ему, не спасёт! Примет смерть от меня. После смерти моей… Или всё ж избежит?.. Осторожен, умён, умудрён в тайных знаньях и страшных делах — избежит!.. И всё зря. Всё действительно зря!
Я сидел перед ним. Безоружный, привязанный к креслу. Взгляд во взгляд! Мы смотрели друг другу в глаза — мы — враги и друзья. Да, друзья — ведь не будь мы врагами, оба были б достойны друг друга.
«Ты сумел разгадать. Ты дошёл». Уваженье в словах — от того, кого я уважал, — и высокая честь слышать их. Только если б не в связанном виде! А потом — резкий взгляд — и вопрос: «Ты — создатель Хой-ди — самозванца Хой-ди?» …Он и вправду мудрец! Понимающий всё, за покровами видящий суть… Император Цзяньвэнь, умудрившийся скрыться после штурма Нанкина войсками Чжу Ди, получивший посмертное имя Хой-ди, — хоть неведомо, жив или мёртв. А потом полководец Чжу Ди стал владыкой страны — и отправил огромнейший флот для поимки племянника. Повод нелеп. Шестьдесят кораблей — за одним беглецом? Лучше б — пару надёжных людей, меч иль яд. Но слова прозвучали: «Отыскать! Привезти!» Не слова, а указы. За нелепостью повода — флот. Грандиознейший флот. За нелепостью слов — грандиозное дело… Хотя повод отнюдь не нелеп! Сам когда-то скрывался Чжу Ди от убийц, притворялся безумцем — и подстроил ловушку для посланцев — тогда не Хой-ди, а владыки Цзяньвэня. Тот боролся с роднёй. Ликвидировал дядю за дядей. Шла охота на них, как на крупную дичь. Для начала — лишение власти, а чуть позже — аресты и смерти. И Чжу Бо — брат Чжу Ди, обезумев от страха и гнева, сам поджёг свой дворец, сжёг семью — и влетел на коне прямо в пламя… Как сумел он заставить коня?.. А Чжу Ди уцелел. А потом, победив, истребил много тысяч сторонников свергнутой власти. Вместе с семьями — всех — на куски!.. А добавить ещё сотни тысяч погибших в гражданской войне… Страшно думать… Зачем всё, зачем? Смысл один: флот, несущий спасение в мир!..
Говорят, полководца Чжу Ди спас Чжэн Хэ — и, наверное, этим мечом, столь нелепо лежащим сейчас на полу и кричащим мне прямо в лицо:
