Кухонный бог и его жена - Эми Тан
Когда мой муж вернулся домой, я приготовила для него спальню. Он еще не окреп настолько, чтобы вставать с постели, поэтому я наняла медсестру, которая ухаживала бы за ним, делала ему перевязки, носила еду и выслушивала его жалобы. Эта медсестра проработала только один день. Следующая — не больше двух. В итоге мне пришлось ухаживать за ним самой.
Цзяго и Хулань навещали его каждый день, что было нетрудно, раз мы жили в одном доме. Однажды к нам пришли три пилота. Я отвела их к мужу, и они обращались с ним как с героем, говорили, что как только Вэнь Фу вернется в строй, Китай сможет быть уверен в скорой победе.
Все знали, что он никогда больше не станет летать. Какой из него летчик с одним глазом? Но все равно со стороны пилотов было очень любезно говорить моему мужу такие вещи, а Вэнь Фу очень радовался, слушая их.
Они были так вежливы, что я пригласила их поужинать с нами, думая, что Вэнь Фу этого бы хотел. Ему всегда нравилось проявлять свою щедрость таким образом. И он действительно сказал:
— Останьтесь, пожалуйста, останьтесь. Моя жена прекрасно готовит.
По-моему, он вспомнил те прекрасные ужины, которые мы устраивали в Янчжоу, когда я лепила по тысяче пельменей. Пилоты согласились, а я пошла вниз, чтобы велеть кухарке принести свежезабитую курицу.
После ужина пилоты, Хулань, Цзяго и я остались за столом, продолжая разговаривать, пока служанки убирали. Сначала мы старались говорить тихо, чтобы не разбудить Вэнь Фу. Я помню, что сначала мы торжественно обсудили близкую победу, — да, никто из нас не сомневался, что Китай скоро выиграет войну и что сейчас дело только в нехватке припасов.
Один из пилотов рассказал, что правительство заключило контракт на покупку американских самолетов, которые привезут из Индии, и что этих самолетов очень много, может, тысяча. Достаточно, чтобы сравнять количество боевых машин с Японией. Другой говорил, что в разных частях Китая возводят авиастроительные заводы — возможно, один появится даже в Кунмине. И мы все согласились, что так лучше всего. Самолеты надо строить самим, чтобы быть уверенными, что они надежно сделаны, а не принесут уйму проблем, как старые русские или новые итальянские машины. Китайские бомбардировщики и истребители были самыми лучшими, очень быстрыми, способными летать по ночам.
Но в то же время мы понимали, что всё это слова, уже не раз сказанные и повторенные. Поэтому спустя какое-то время мы стали вспоминать родные деревеньки и разные истории, связанные с ними. Беседа стала непринужденной. А потом мы запели.
По очереди мы вспоминали бесхитростные песни, которые наши односельчане затягивали на праздниках, уже подвыпив. Один из пилотов умел петь очень высоким, как у женщины, голосом, и мы все вместе спели глупенькую любовную песенку. Потом рассмеялись и повторили: «Десять тысяч облаков, тысяча птиц и сотня слез, мои два глаза смотрят на небо, но видят только тебя, мои два глаза…»
Внезапно мы услышали тяжелые шаги: кто-то спускался по лестнице. Затем раздался грохот: что-то упало на пол. Я вскочила с кресла и увидела Вэнь Фу. Его голова все еще была перебинтована. Он опирался о палку, его бледное лицо покрывал пот, и он напоминал привидение. Поверх пижамы он надел форменную летную куртку.
— Ты еще слишком слаб, чтобы вставать! — закричала я и бросилась к нему, чтобы уложить в кровать. Цзяго и пилоты тоже собрались подняться в нашу спальню.
Но Вэнь Фу взмахнул палкой.
— Как ты можешь петь такое? — прорычал он. — Я — больной мужчина, а ты — здоровая женщина. Я — герой, а ты — шлюха! Твои два глаза смотрят на других мужчин!
Я не понимала, о чем он говорит.
— Это просто дурной сон, — попыталась я его успокоить. — И ты еще болтаешь спросонья. Вернись в постель.
— Лгунья! — орал он. Добравшись до нас, он палкой скинул всю оставшуюся на столе еду на пол. — Ты провинилась! На колени! Склони голову и моли меня о прощении. На колени! — И он со всего маху ударил палкой по столу.
Зрячий глаз был вытаращен, как у пьяного. Я вглядывалась в его лицо, искаженное уродливой гримасой, и недоумевала: как я могла выйти замуж за такого человека? Как я могла это допустить?
Должно быть, Вэнь Фу увидел мои мысли своим слепым глазом, потому что именно в этот миг протянул руку и ударил меня. С размаху влепил мне пощечину на глазах у гостей. Я вскрикнула, хотя боли и не чувствовала. Казалось, щеку жжет от стыда. Все молча смотрели на нас, никто не двигался с места.
— На колени! — заорал он и стал заносить надо мной свою палку.
И вот тогда Хулань толкнула меня в плечо.
— Встань на колени, встань! — закричала она, и я, сама не замечая, послушалась. — Послушай его, попроси прощения. Трудно тебе, что ли?
Я хорошо помню этот момент: ни все эти мужчины, ни Хулань, никто не попытался остановить Вэнь Фу. Они молча смотрели, как я лежу, прижавшись к полу головой. Они не вымолвили ни слова, когда муж велел мне произнести: «Прости, я не права, ты прав. Пожалуйста, прости меня». Никто не запротестовал и не сказал: «Хватит!», когда он заставлял меня молить о прощении снова и снова.
И пока я кланялась и умоляла, плакала и билась головой о пол, я думала: «Почему мне никто не поможет? Почему они стоят тут так, словно я действительно провинилась?»
Сегодня я не виню Хелен в тогдашнем молчании. Она была напугана, как и остальные. Но я никак не могу этого забыть. Их поведение было неправильным, даже опасным, — оно дало Вэнь Фу власть, позволило ему чувствовать себя сильным.
Если бы я напомнила сегодня об этом случае Хелен, она не поняла бы, о чем я говорю. Как с тем отрезом персиковой ткани. Недавно мы были в Доме тканей, и я сказала:
— Ой, смотри, вот эта похожа на ту, что я подарила тебе в Китае!
— Какую? — спросила она.
— Отрез! Персиковый, с красными цветами. Я тебе дала его за то, что ты попросила Цзяго не сажать Вэнь Фу в тюрьму. Ну, помнишь, за то, что он сделал, убил девушку в том джипе? Ты взяла ткань и сшила летнее платье. И в день, когда кончилась война, была и счастлива, и сердита, потому что порвала то самое платье, прыгая от радости. Помнишь? — Ах, та ткань! —
