KGBT+ (КГБТ+) - Виктор Олегович Пелевин
В общем, прыгать вниз не имело смысла: самоубийство не входило в здешнее меню. На бойцов Антиклы тоже не стоило глазеть слишком долго, потому что скрипт у них был простой и жесткий, а удар бичом заживал целую неделю.
Смотреть следовало вверх.
На вершине холма возвышался роскошный помост, изображавший крышу нью-йоркского пентхауса. На помосте стоял трон. На троне сидел нигга.
Кто это, я сейчас расскажу, но, как бывший призон-америкэн, хочу сперва разъяснить местные понятия и рамки.
Базар здесь надо фильтровать почти как у нас. Нельзя, например, путать слово «nigga» с N-словом. N-слово нельзя ни произносить, ни думать. За него отвечают строже, чем за В-слово в Москве или за гендерное местоимение в старообрядческом скиту.
«Нигга» – это как бы уменьшительно-ласкательный термин, означающий примерно то же, что и N-слово, но с правильной эмоциональной подсветкой, и употреблять его не запрещено. Но делать это нужно с оглядкой.
Вообще, говорить здесь вслух как ходить по минному полю. Но все время молчать тоже опасно. Лучше всего повторять слово в слово за кем-то, кто уже прошел по минам – именно для поиска таких шаблонов и существуют соцсети.
Делать это надо с улыбкой и таким видом, словно все произносимое только что пришло тебе в голову и ты говоришь спонтанно и от чистого сердца. За этим следят. За улыбкой и вообще.
Баночные американские зэки живут в камерах, работают небольшими группами и часто получают добавки к своим срокам за драки и ненавистную речь. Я же, по сути, сидел в одиночке. Вместе со мной на плантации трудились лишь мои виртуальные соседи по камере.
В этом были плюсы и минусы. Плюсом было отсутствие драк (если не считать тех вечеров, когда сокамерники били меня за нарушение дисциплины). Минусы тоже понятны: иной раз я вспоминал, что я абсолютно, космически одинок. Но чувство это, думаю, знакомо любому вменяемому человеку независимо от того, сколько у него соседей по камере. Даже PSRT в свое время доперла.
Теперь про ниггу.
Это не главный надсмотрщик, как иногда ошибочно пишут. В баночных тюрьмах они не нужны. Там роль вертухая выполняет все вокруг (в чем и состоит главное назначение любой метавселенной).
Нигга – это получатель метафорических репараций и свидетель белого позора. Что было бы вполне справедливо, будь я англосаксонским мозгом. Но мне, как белому русскому негру, по всем историческим понятиям следовало получать символические репарации от англосаксов самому. Начиная как минимум с монгольского ига и польского нашествия. Мы пытались продавить эту тему с адвокатом, но безуспешно.
Баночные американские зэки каждый день работают на своего ниггу, а тот нежится в «аффирмативном потоке символических преференций» (по памяти цитирую адвоката). Но задача нигги состоит не в получении преференций – это так, мелочи.
Вы слышали, конечно, про рэп, из которого произошли парковый крэп и вбойка? В Америке он до сих пор сохранился в своем первозданном виде, но не как поп-жанр, а как ведущее направление в тюремной психотерапии. Это одновременно наказание и исправительная процедура, позволяющая вернуть заблудший мозг в социум.
Нигга начитывает зэкам исправительный НЛП-рэп, работая чем-то вроде тюремного терапевта (или экзекутора). Воспитательная программа сочиняет текст, рассчитанный под параметры индивидуальной психики. Текст лечит от супрематизма, генедрогинии и всего прочего – каждому по содеянному и помысленному. Американские зэки, работающие на одной поляне, слышат каждый свое, и многие их драки возникают именно по этой причине.
Понятно, что для исправления позорного и преступного русского рассудка тюремная нейросеть создала совсем особого ниггу. Он сильно отличался от стандартных североамериканских образцов и был сформирован на основе отечественного культурного материала. Это был Хороший Русский, сделанный по корректным идеологическим лекалам. Посол той идеальной России, которую прогрессивная общественность еще готова была как-то со скрипом принять. Ролевая модель для заблудившихся рашкованов, желающих вписаться в человечество.
Его звали AIPAC SHAKUR. Он был наполовину негром, наполовину евреем[10].
Удивляться тут нечему – «Коперник» бил в самую точку. Такими же были и наши Михалковы-Ашкеназы, вся генетическая династия (еврейские и негритянские гены им добавили инженерно – для международной легитимности, инклюзивности и чего-то там еще: царственный геном два месяца обсуждали в Тайном Совете). Так что выбор нейросети я, конечно, понимал. Больше того, именно по этой причине мой адвокат и сумел в конце концов меня отмазать.
Айпак был пухлым шоколадным добряком средних лет. Иногда в рабочие часы он кидал нам с крыши своего пентхауса еду, гораздо более вкусную, чем тюремная.
Да, мы за нее дрались. На самом деле дрался, понятно, один я – остальное было программным наваждением. Но больно и обидно делалось по-настоящему. Не только за себя, конечно, но и за нашу великую культуру, которую пытались таким образом унизить и отменить.
Если честно, как художники слова Толстой и Чехов заводили меня не особо. Продираться через их писанину было трудно, потому что с карбона утекло слишком много воды и крови. Но больно было глядеть, как два немолодых русских человека, тяжело дыша и препираясь, вырывают друг у друга кусок жареной буйволятины.
Отобрать у них вкусняшку самому мне удавалось редко – в ход шли ногти и зубы, и боль от них была такой, что понимание ее программной природы не помогало ни капли. Я часто вспоминал в этой связи разговоры господина Сасаки с бирманским монахом о пустотности страдания. Монах, я вам скажу, был прав на все сто – ученая мудрость в таких ситуациях как-то забывается.
Иногда Айпак выходил на крышу пентхауса в кипе, иногда с шевелюрой, поделенной на множество квадратиков, каждый из которых кончался маленькой косичкой. На нем было много бриллиантов и блинга – кольца, ожерелья, серьги и пирсинг. Самым массивным украшением была буква «А» из белого золота, болтавшаяся на груди.
Иногда он сжимал в руке менорное копье, похожее на двойной трезубец. Другим частым его атрибутом было серебряное в бриллиантах ведро с охлажденной икрой или шампанским. Во рту у него вкусно дымилась набитая марихуаной сигара, а по краю арены колосились многочисленные паспорта и виды на жительство, позволявшие ему бестрепетно говорить правду.
По скрипту Айпак экологично охотился на диких животных (самой охоты я не видел – на крыше появлялись только ее трофеи). Еще он священнодействовал у алтаря.
Его синкретическая религия называлась «ивудуизм». Ивудуизм учил поклоняться различным анималистическим сущностям как проявлениям и аспектам великого духа, избравшего древних евреев своим доверенным народом. Шутить на эту тему не стоило – главной целью рэп-терапии
