М. Забелло - Подсечное хозяйство, или Земство строит железную дорогу
— Барыни изволили благополучно…
— Сынъ? Сынъ? Да?… Ну, говори! — шепотомъ спрашивалъ старикъ, у лакея.
— Сынъ, ваше сіятельство!..
— Благодарю Тебя! Ты сжалился надъ старикомъ, Господь! — и онъ хотѣлъ броситься На-колѣни предъ образомъ, но, посмотрѣвъ на лакея, вдругъ поблѣднѣлъ и затрясся. — Что ты дрожишь?… Говори, говори! Не бойся, говори, что?… Чего же ты боишься? Ну?…
— Докторъ приказали сказать; ваше сіятельство, что барыня благополучно разрѣшилась, а ребенокъ…
— Что, что? Ну, говори, болванъ! крикнулъ старикъ.
— Ребенокъ, ваше сіятельство, мертвой.
— Что? — крикнулъ онъ на всю комнату. — Ты лжешь, мерзавецъ! — и старикъ уперся всѣкъ корпусомъ въ лакея и пихнулъ его въ дверь. Бородка замка не выдержала, дверь растворилась съ трескомъ и лакей безъ чувствъ упалъ за дверью съ разбитой въ кровь головой,
— Подлецы!.. Вездѣ подлецы! — дико, закричалъ старикъ и потомъ вдругъ, замолкъ, съежился и сѣдъ въ углу кабинета. Онъ, какъ окаменѣлый, просидѣлъ съ полчаса, ничего не слыша и не видя, хотя чрезъ открытую дверь видно было, какъ люди уносили лакея, потомъ вскочилъ и сильно позвонилъ.
— Дмитрича позвать! — спокойно сказалъ онъ дрожавшему отъ страха новому лакею.
— На зло земли и небу у меня будетъ сынъ! — проговорилъ онъ громко, когда лакей опрометью убѣжалъ звать Дмитрича. — Да, на зло всему у меня будетъ сынъ!..
— Здравствуй, князь! — спокойно, и не кланяясь, сказалъ вошедшій Дмитричъ, высокій, плотный, съ рыжей бородой, крѣпостной человѣкъ старика, его секретарь, другъ и главно-управляющій.
— Но я сволочь, а твоя барыня, родила кусокъ мертвячины, — слышалъ?!
— Слышалъ и сожалѣю, князь.
— Отвезть мертвечину въ деревню, а мнѣ привезти оттуда живаго мальчика — только-что родившагося мальчика, — понимаешь?… Бабу и всю семью сослать за тысячу верстъ, — понимаешь? Сослать немедленно… Ну!
Дмитричъ, не говоря ни слова, повернулся и вышелъ.
— Позвать доктора! — крикнулъ старикъ.
Явился высокій и худощавый докторъ изъ нѣмцевъ.
— Послушайте, докторъ, воскресите мнѣ сына, — серьезно и мягко сказалъ старикъ.
— Я — не Богъ, я не могу это, — удивленно отвѣчалъ докторъ.
— Такъ я Богъ!.. Слышите, я — Богъ!.. Я приказываю воскресить мнѣ сына! — сердито, но не громко говорилъ старикъ, а докторъ пожималъ плечами и нервно кусалъ губы.
— Я вамъ дамъ десять тысячъ, а вы сейчасъ идите и найдите жизнь въ мертвомъ ребенкѣ.
— Какъ я могу найдти!.. Онъ мертвый! — удивился докторъ.
— Молчать, дуракъ!.. Не перебивайте меня, докторъ, умоляющимъ голосомъ продолжалъ онъ потомъ. — Вы, докторъ, проложите зеркало къ мертвому младенцу, найдите, что онъ живъ, прогоните всѣхъ, положите въ отдѣльной комнатѣ и оставайтесь при немъ. Вамъ принесутъ живаго ребенка, а мертваго возьмутъ. Вотъ вы и воскресите мертвеца, и у меня будетъ сынъ, вы его и принесете матери, — поняли? — торопливо и тихо говорилъ князь.
Докторъ молчалъ и серьезно думалъ.
— Вы уѣдете въ Петербургъ, за границу, куда хотите, а у меня будетъ сынъ, — поняли?
— Можно будетъ отвѣчать, князь? — спросилъ докторъ.
— Не въ Россіи и не при мнѣ. Будьте покойны!..
Такъ и явился на свѣтъ Гавріилъ Васильевичъ, князь Король-Кречетовъ.
На седьмомъ году съ Гаврюшей разыгралась слѣдующая исторія. Онъ былъ некрасивый мальчикъ, съ чисто-мужицкимъ лицомъ, совершенно не похожимъ на красивое, правильное лицо отца. Умственныя способности Гаврюши были тоже не блестящи. Онъ не былъ глупъ, но не обладалъ быстрымъ соображеніемъ и ему съ большимъ трудомъ давалось ученіе, а вслѣдствіе частыхъ вспышекъ гнѣва отца (послѣ смерти матери, жены князя, которая умерла, когда Гаврюшѣ было три года), недовольнаго мужицкимъ лицомъ и тупостью Гаврюши, — онъ былъ застѣнчивъ, робокъ и пугливъ.
— Гаврюша, ступай, дай щелчокъ по носу Кирилычу! — говорилъ князь сыну, указывая на стоявшаго у дверей шута, худаго, прилично одѣтаго, съ горбатымъ носомъ, съ громаднымъ ртомъ, морщинистаго старика.
Гаврюша, всегда покорно исполнявшій приказаніе отца, подошелъ къ шуту.
— А за что вы мнѣ щелчка въ носъ дадите, маленькій князекъ? Я сегодня не дуракъ, у меня голова болитъ, — ну, князь и серчаетъ… Такъ пускай же онъ своею княжескою рукой дастъ мнѣ прямо по мордѣ, а вамъ, князекъ, грѣхъ больнаго человѣка бить. Я сегодня больной человѣкъ, а не дуракъ, — болѣзненно искрививъ лицо, говорилъ шутъ.
Гаврюша стоялъ разинувъ ротъ и робко-растерянно посматривалъ то на отца, то на шута.
— Дай ему по носу, шутъ!.. Щелчка въ носъ мальчишкѣ-мужичонку, шутъ!.. Ну! — кричалъ на всю комнату князь.
— Они меня, а я ихъ — этакъ смѣшнѣй будетъ, князь?… Изволь, мирюсь на этомъ, — говорилъ шутъ, становясь на колѣни противъ мальчика.
— Ха-ха-ха! — громко и зло хохоталъ князь. — Два шута, ха-ха-ха!.. Ну, ну, оба вмѣстѣ!.. Ну!
Шутъ, разинувъ рогъ, безсмысленно выпучивъ глаза и подражая мальчику, начиналъ цѣлиться и давать щелчки ему по носу, а мальчикъ шуту.
— Вонъ съ глазъ моихъ! — крикнулъ князь. — Вонъ изъ моего дома, шуты и скоморохи!.. Чтобъ не было на моихъ глазахъ шутовъ и скомороховъ!
И большой шутъ схватилъ въ охапку маленькаго шута и опрометью выбѣжалъ съ нимъ изъ комнаты.
— Дмитрича! — крикнулъ князь. — Дуракъ, ты, Дмитричъ, — говорилъ успокоившійся князь, когда явился Дмитричъ. — На скомороха обмѣнялъ мнѣ мертваго сына. Мнѣ не нужно дурака!.. Чтобъ сейчасъ отослать его въ деревню свиней пасть!.. Отошли его, какъ мужичонку простаго, куда-нибудь подальше и чтобы тамъ и пикнуть никто не смѣлъ, что онъ мой сынъ!.. Какого чорта онъ мой сынъ!.. Шутъ онъ. Какъ мужичонку отошли!
— Отошлю, князь, — равнодушно отвѣчалъ Дмитричъ.
— У меня будетъ собственный мой сынъ… Если милая Мари разрѣшится сыномъ, я женюсь на ней и у меня будетъ собственный сынъ… А этого скомороха долой съ глазъ и въ свинопасы!.. Непремѣнно долой съ глазъ и за тысячу верстъ, — слышишь?
— Сейчасъ, князь? — спросилъ Дмитричъ.
— Сію минуту! Сейчасъ въ свинопасы за тысячу верстъ!
M-lle Marie, гувернантка Гаврюши, разрѣшилась сыномъ и старикъ-князь, довольный и счастливый, женился на ней, а Гаврюша, въ бѣдной крестьянской семьѣ, за триста верстъ отъ прежняго житья, насъ свиней. Онъ прожилъ въ такомъ положеніи три года и тутъ окончательно испортилась его физіономія отъ ковырянія въ носу и отъ засовыванія рукъ въ ротъ, — и ротъ, и носъ его сдѣлались широкими, неправильными. Какъ пріемышъ въ бѣдной семьѣ, онъ привыкъ улыбаться, во весь ротъ, раскрывая его очень некрасиво и обнаруживая неправильные зубы; но за то окрѣпъ физически. Пища его была плоха, но свѣжій воздухъ, лѣтняя жара и зимній холодъ укрѣпили его, отъ природы широкую и высокую, фигуру, а пастушеская жизнь сообщила ему навсегда мягкость, мечтательность, любовь къ-картинамъ природы, любовь къ овечкамъ и свинкамъ, а черезъ нихъ и ко всему бѣдному, жалкому, безсловесному, какимъ былъ онъ и самъ тогда.
M-lle Marie черезъ три года послѣ превращеніи въ княгиню Марію Давыдовну опять забеременѣла. Какъ она ни старалась скрыть свое вторичное интересное положеніе, такъ какъ ея супругъ уже второй годъ былъ слабъ и хилъ, князь, однако, замѣтилъ и, послѣ быстрыхъ, тщательныхъ и настойчивыхъ усилій, открылъ страшную для него истину. Два дня онъ былъ дикъ, почти не принималъ пищи и не ложился спать, но на третій день успокоился, позвалъ Сидорыча, помощника Дмитрича, и отдалъ ему такой приказъ: Дмитрича немедленно отдать въ солдаты, а для него, князя, приготовить все къ скорому отъѣзду въ Петербургъ и доставить ему немедленно Гаврюшу.
Черезъ годъ Гаврюша былъ отданъ въ пансіонъ при одной изъ петербургскихъ гимназій, а Марія Давыдовна, вслѣдствіе формальнаго развода, опять превратилась въ m-lle Marie и уѣхала съ своимъ незаконнорожденнымъ сыномъ во Францію, получивъ отъ князя 10.000 рублей.
Въ гимназіи Гаврюша учился туго, но прилежно: онъ былъ порядочнымъ по успѣхамъ и отличнымъ по поведенію. Товарищи подсмѣивались надъ нимъ, но любили его за искреннюю доброту, за желаніе всегда подѣлиться съ ними всѣмъ, а дѣлиться ему было чѣмъ: князь щедро присылалъ деньги сыну, но видѣться съ нимъ не желалъ и даже мѣсто жительство отца не было извѣстно сыну. Посылая деньги, отецъ всегда писалъ одно и то же сыну: „Посылаю тебѣ денегъ и совѣтую учиться какъ можно лучше. Ты — уродъ и наука — твое единственное, спасеніе. Твой отецъ князь Король-Кречетовъ“. Слово „князь“ всегда было подчеркнуто, а въ постскриптумѣ пояснялось: „Только ученымъ ты не осрамишь нашего славнаго въ прошломъ дворянскаго и княжескаго рода“.
Гаврюша былъ въ седьмомъ классѣ, когда ему сообщили, что его отецъ умеръ, оставивъ все свое громадное состояніе ему, съ условіемъ, если онъ, Гаврюша, кончитъ курсъ въ Московскомъ университетѣ. Въ послѣднемъ своемъ письмѣ отецъ сообщалъ ему о его происхожденіи, и умолялъ его подъ страхомъ загробнаго проклятія учиться какъ можно лучше и не осрамить славнаго рода князей Король-Кречетовыхъ.
