М. Забелло - Подсечное хозяйство, или Земство строит железную дорогу
Дмитрій Ивановичъ, обыкновенно, послѣ обѣда ложился спать на часъ, потомъ отправлялся въ управу и рѣдко когда приходилъ оттуда ранѣе десяти часовъ. Чай пили въ одиннадцатомъ, а послѣ чая онъ писалъ свое сочиненіе или доклады въ управу до часу или до двухъ.
Катерина Дмитріевна, обыкновенно, послѣ обѣда играла на фортепіано. Сегодня она тоже начала было играть, но скоро бросила и тихо, заложивъ руки за спину и опустивъ голову внизъ, начала ходить по залѣ.
«Рѣшительный вопросъ, — говорила она сама себѣ,- я буду учительницей! Онъ правъ, — безъ работы можно умереть. Я буду работать, буду учительницей. Вечеромъ переговорю съ папа, распрошу, какъ это сдѣлать, и буду учительницей…
„Папа говорилъ, — поднявъ голову, начала думать она, — что всѣ занятія для дѣвушки — только чтобы не скучать, а главное — выйдти замужъ, помогать мужу и воспитывать дѣтей… „Вамъ ужь пора выходить замужъ, — говоритъ мнѣ часто няня. — Ваша мамаша вышла за вашего папашу шестнадцати лѣтъ, а вамъ, барышня, семнадцать съ половиною, — совсѣмъ, значитъ, восемнадцать“. — „Но я никого не люблю, няня“. — „А вы, барышня, полюбите, присмотритесь да и полюбите…“
Ей очень весело. Отецъ вчера такъ хорошо доказалъ, что она отлично принаровлена для цѣли жизни женщины; Львовъ, нѣсколько часовъ назадъ, такъ искренно восторгался ею и такъ нѣжно и ласково смотрѣлъ на нее; нечаянная встрѣча съ Могутовымъ и его фразы о необходимости для счастливой жизни труда такъ сильно волновали ея головку, пока она надумала для нея работу, — и юношеская кровь дѣвушки заиграла, ея сердечко ускоренно забилось и ей хотѣлось чуть не плясать.
„Я это сейчасъ, няня, сдѣлаю“, — громко сказала она и потомъ, опять опустивъ голову внизъ, продолжала думать. — Начнемъ; съ кого бы начать?… Кожуховъ… Онъ смотритъ на меня какъ на ребенка, да и онъ любитъ маму. Папа — старъ, мама — молода, красива, — она лучше меня и онъ ее любитъ… „Когда помретъ вашъ папаша, онъ на вашей мамашѣ женится“, — говоритъ няня… Мнѣ было жаль папа, я заплакала, а няня говоритъ, что всѣ помремъ. „И вы, барышня, доживете свой вѣкъ, будете старушкой и помрете. Богу молиться надо за папашу, а плакать — грѣхъ. А мамаша ваша честно исполняла свой долгъ и исполняетъ, — она папашѣ вѣрной женой была“… Какъ няня все умѣетъ подмѣтить и умно такъ объясняетъ!.. Спрошу у ней, за кого мнѣ выйдти замужъ… Теперь Вороновъ… Сладчайшій господинъ Вороновъ, вы вѣрно не очень умны, — да? — Ну, и прекрасно, мы васъ оставимъ… Орѣцкій. Какой онъ смѣшной съ своимъ вѣчнымъ „о, да!“… Львовъ. Я на него сегодня разсердилась, что непонятливъ, а онъ, добренькій, и не замѣтилъ. Вы очень красивы, господинъ Львовъ, хорошо поете и добры очень, — я могу васъ полюбить… Я присмотрюсь къ нему, можетъ и полюблю его, — я полюблю только добренькаго… Вотъ и всѣ женихи. Одного Львова можно полюбить… А, еще Лукомскій… Но онъ скоро женится… Я и забыла про князя. Хотите быть княгиней, Катерина Дмитріевна?… Онъ некрасивый, неловкій, но лицо доброе… За то характеръ злой, — онъ всѣхъ бранитъ, всѣмъ противорѣчитъ, — споритъ, какъ бранится… Но онъ за то умный, о всемъ умѣетъ говорить… А зачѣмъ онъ часто говоритъ не то, что говорилъ прежде?… Я, князь, вела дневникъ вашимъ рѣчамъ и спуталась… Нѣтъ, онъ умный, а это я глупа, — глупая дѣвочка спуталась и обвиняетъ князя… Какъ я сегодня много думала о Могутовѣ!.. У него серьезное лицо, но не злое, и онъ, навѣрно, добрый… Глаза большіе, брови наморщены, стоитъ гордо, а взглядъ не злой. И онъ тоже умный: первый разъ видѣлъ незнакомыхъ, а какъ смѣло говорилъ и умно. Какъ смѣшно онъ маму вороной назвалъ! Мама расхвасталась, а онъ ее и назвалъ вороной… А потомъ такъ хорошо пожалѣлъ… Кречетовъ все бранится, а жалѣть ни разу не жалѣлъ. Какъ хорошо онъ говорилъ объ ученіи и трудѣ! Все такъ понятно, коротко, отъ души… У Кречетова всегда такъ длинно… Вотъ еслибы Кречетовъ былъ похожъ на Могутова, я бы сейчасъ его полюбила и была бы княгиней… Охъ, какая ты глупая, Екатерина! Стоитъ тебѣ захотѣть, — такъ сейчасъ и возьмутъ тебя!.. Могутовъ умный, такъ онъ съ тобой не сказалъ ни слова; а вотъ мама умная, — онъ съ нею и говорилъ… Но вы ее назвали вороной, милостивый государь!.. И я буду умной, буду работать, буду учительницей, — вы не имѣете права называть меня глупой! Вы не сказали ни одного слова со мной! Придете ли вы узнать меня?… Мнѣ кажется, что онъ не придетъ… Онъ замѣтилъ, что я — глупая, и не придетъ… Но я буду умной, и вотъ сейчасъ пойду заниматься педагогіей и буду учительницей“.
Она поспѣшно ушла въ кабинетъ, гдѣ горѣла лампа; но она зажгла свѣчи, открыла какую-то нѣмецкую книгу, трактующую о здоровомъ и раціональномъ воспитаніи дѣтей и объ успѣшномъ преподаваніи дѣтямъ наукъ и искусствъ, и начала ее читать, держа карандашъ въ рукѣ.
„А у Могутова недурный басъ“, подумала она, когда перевертывала страницу книги.
Она до чая внимательно читала и дѣлала отмѣтки карандашомъ на поляхъ книги.
II.Дмитрій Ивановичъ возвратился изъ управы не одинъ, — съ нимъ пришелъ пить чай и Кречетовъ. За чаемъ Рымнинъ разсказывалъ женѣ и дочери, какъ молодые помѣщики, они же и земскіе гласные, горячо ухватились за постройку желѣзной дороги безъ посредства кулаковъ:
— Пріѣхали живо и уже почти всѣ земляныя работы разобрали, — разсказывалъ Рымнинъ. — Народъ молодой, энергія есть и видимо желаютъ не копѣйку нажить, а дать народу заработать ее, избавить народъ отъ кулаковъ. Ну, какъ думаешь, Гавріилъ Сергѣевичъ, справимся, не уронимъ дѣла, поддержимъ званіе дворянства?
Онъ любилъ Кречетова за его независимый характеръ, горячій темпераментъ, глубокую честность, и въ интимномъ кругу говорилъ ему „ты“.
— Не посрамимъ земли Русской и поддержимъ дворянскую честь и славу, — громко отвѣтилъ Кречетовъ. Онъ былъ въ прекрасномъ настроеніи. Слухъ о готовящемся для него скандалѣ со старой водкой и антиками, какъ говорилъ полицеймейстеръ, еще не дошелъ до него, а между тѣмъ ему удалось убѣдить молодыхъ помѣщиковъ взяться за постройку землянаго полотна на началахъ, чуждыхъ наживы. Ему приходилось много говорить, спорить и, въ концѣ концовъ, онъ самъ сталъ во главѣ подрядчиковъ, а за нимъ пошли почти всѣ, въ комъ сохранилась „энергія, желаніе блага родному народу и способность къ труду“.
— Испортите вы и всѣ дворяне дѣло, — не то шутя, не то подзадоривая увлеченіе Кречетова, сказала Софья Михайловна.
— Не испортимъ, — отвѣтилъ Кречетовъ, какъ отвѣчаетъ мастеръ своего дѣла на скептическое замѣчаніе ничего непонимающаго человѣка.
— Право, испортите, — настаивала Софья Михайловна. — Когда вы съ собственными имѣніями не можете справиться, то гдѣ же вамъ подряднымъ дѣломъ заниматься!.. Испортите, навѣрное, испортите!
— Не напророчьте намъ бѣды, Софья Михайловна! — отшучивался Кречетовъ.
— Мнѣ будетъ очень грустно услышать о вашей неудачѣ. Въ сожалѣнію, думаю, что васъ ждетъ полное фіаско. Имѣнія заложены, сданы въ аренду на окончательное раззореніе, сами разбѣжались по столицамъ — и, вдругъ, принялись за подрядное дѣло, желѣзную дорогу строить захотѣли!.. Ничего ровно изъ этого не выйдетъ, — высказалась доказательнее, но не переставая подсмѣиваться, Софья Михайловна.
— Побаиваюсь и я, Гавріилъ Васильевичъ, побаиваюсь. Какъ бы потомъ на меня, старика, не жаловались, — сказалъ Рымнинъ, хлопая рукой по плечу Кречетова.
— Кто раззорилъ имѣнія, заложилъ и довелъ до отдачи въ аренду, это — вопросъ, Софья Михайловна. Можетъ въ этомъ вины теперешнихъ помѣщиковъ и вотъ на столько нѣтъ, — бросая крошку хлѣба вверхъ, возразилъ Кречетовъ. — Да и имѣнія — особая статья, а подряды — другая. А главное-то въ томъ, что заохотить, Софья Михайловна, — на гору вскочить не захотимъ — и съ горы не повеземъ.
— Давай вамъ Богъ вести дорогу лучше, чѣмъ имѣнія, — сдалась Софья Михайловна…
— Папа! правда, что помѣщики сохою на ворону, которая стоить на спинѣ лошади, щиплетъ ея шерсть и говоритъ: какой славный мой работникъ-лошадка, какую хорошую шерсть для меня приготовила? — спросила громко Катерина Дмитріевна.
— Ха-ха-ха!.. Правда, правда! — разсмѣялся Рымнинъ, а Софья Михайловна шаловливо грозила пальцемъ на падчерицу.
— Что, братъ, Гавріилъ Васильевичъ на ворону; мы съ тобой похожи?… Обидно, обидно, а правда! — шутилъ Рымнинъ.
Кречетовъ улыбался, смотрѣлъ ласково на Катерину Дмитріевну и думалъ: „Откуда это она вычитала?… А какая она хорошенькая сегодня!..“ Катерина Дмитріева тоже смотрѣла на него. — „Какой онъ некрасивый, когда веселый!“ подумала она и быстро перевела взглядъ на отца. Кречетовъ замѣтилъ ея торопливо-прячущійся взглядъ; онъ зналъ свою некрасивость при смѣхѣ и подумалъ:- „Неужели я такъ безобразенъ, что она боится смотрѣть на меня?… Неужели мнѣ никогда не улыбнется счастье?“ — и ему стало грустно, смѣхъ пропалъ, лицо стало надутымъ и онъ, какъ всегда, нервно заговорилъ:
