Петр Боборыкин - Василий Тёркин
- Эмблема! - повторил Теркин и тихо рассмеялся.
Излияния Антона Пантелеича он не мог счесть грубой лестью. Сквозь сладковатые звуки его говора и книжные обороты речи проглядывала несомненная искренность. И чудаковатость его нравилась ему. В ней было что-то и стародавнее, и новейшее, отзывавшее "умными" книжками и обращением с "идейными" людьми.
- Некоторое преобразование, Василий Иваныч! Изменяют земле господа вотчинники. Потомки предков своих не почитают...
- И предки-то были тоже сахары-медовичи...
- Все конечно. В тех пребывало этакое чувство... как бы сказать... служилое... Рабами возделывали землю, - это точно; но, между прочим, округляли свои угодья, из рода зря не выпускали ни одной пустоши, ни одного лесного урочища. И службу царскую несли.
- Кормились знатно на воеводствах!
- Ходили тоже и на войну... Даром-то поместий в те поры не давали. Этакое лесное богатство, хоть бы у того же самого господина Низовьева... И вырубать его без пощады... все равно что первый попавшийся Колупаев...
- Щедрина почитывали? - спросил Теркин.
- Есть тот грешок... И ежели господин Низовьев ученого таксатора пригласил, то, видимое дело, для того лишь, чтобы товар с казового конца показать...
- А вы как находите, Антон Пантелеич, - перебил Теркин тоном хозяина, - нужно нам таксатора брать или обойдемся и без него?
Спросил он это не без задней мысли.
Хрящев поглядел на него из-под козырька своего картуза, сложил на животе пухлые руки, еще не успевшие загореть, и, поведя плечами, выговорил:
- Полагаю.
- Работа у этого Первача, - продолжал Теркин, довольно чистая, но что-то он чересчур во все суется и норовит маклачить.
- К приварку - не в виде мяса, а презренного металла - ныне все получили пристрастие... Уж не знаю, кого вы возьмете на службу компании, Василий Иваныч, только специалиста все-таки не мешает... Про себя скажу - кое-чему я, путем практики, научился и жизнь российских лесных пространств чую и умом, и сердцем... Но никогда я не позволю себе против высшей науки бунтовать.
Теркин улыбнулся ему одобрительно.
- Посмотрим... Коли окажется не очень жуликоват...
Он не досказал, вдохнул в себя струю засвежевшего весеннего воздуха, потрепал Хрящева по плечу и засмеялся.
- Антон Пантелеич!.. Смотрю я на вас, слушаю... и не могу определить - в каком вы, собственно, быту родились... А, кажется, не мало всякого народа встречал, особливо делового и промыслового.
Лицо Хрящева растянула вширь улыбка, и он показал редкие, точно детские зубы.
- В каком быту-с? По сладости речи ужели не изволите распознавать во мне косвенного представителя левитова колена?
- Духовного звания вы?
- По матушке. Она была из поповен деревенских... Отец происходил из рабского состояния.
- Из крепостных?
- Вольноотпущенный, мальчиком в дворовых писарях обучался, потом был взят в земские, потом вел дело и в управителях умер... Матушка мне голос и речь свою передала и склонность к телесной дебелости... Обликом я в отца... Хотя матушка и считала себя, в некотором роде, белой кости, а батюшку от Хама производила, но я, грешный человек, к левитову колену никогда ни пристрастия, ни большого решпекта не имел.
- Так мы с вами в одних чувствах, - сказал Теркин и еще ласковее поглядел на Хрящева.
- Знаю их жизнь достаточно... все их тяготы и нужды... Провидению угодно было и мою судьбу на долгие годы соединить с девицей того же колена.
- Ваша покойная жена...
- Так точно... В управительском звании это всего скорее может быть. Выбор-то какой же в деревне? Поповны везде есть... Моя супруга была всего дьяконская дочь... В ней никаких таких аристократических чувств не имелось. И меня она от Хама не производила, хотя и знала, что я - сын вольноотпущенного.
Он на минуту смолк и отвернулся.
- Что ж?.. Прожили... как дай Бог всякому... А что бездетны были - не ее вина... Я теперь бобыль. И утешение нахожу в созерцании, Василий Иваныч... Вот почему и к лесу моя склонность все растет с каждым годом.
Еще раз потрепал его по плечу Теркин, лег головой на подушки и вытянул ноги.
Тарантас спустился с дороги в лощину. Левее, на пригорке, забелела колокольня. Пошли заборы... Переехали мост и стали подниматься мимо каких-то амбаров, а минут через пять въехали на площадь, похожую на поляну, обстроенную обывательскими домиками... Кое-где в окнах уже замелькали огоньки.
XI
Чурилин вкатился и у двери доложил:
- Приказали кланяться и благодарить... Очень рады. Прислали пролетку. Сами хотели ехать, да у них нога ушиблена, - не выезжают.
Теркин сидел у стола за самоваром, вместе с Хрящевым, в первой, просторной комнате квартиры, нанятой приказчиком Низовьева, уехавшим рано утром встречать его на ближайшую пароходную пристань. Для всех места хватило. Вдова-чиновница отдавала весь свой домик; сама перебиралась в кухню.
Чурилин вернулся от предводителя Зверева. Теркин, накануне перед тем, как лечь спать, рассудил это сделать. Этот "Петька" был все же его товарищ. Может, он теперь - большая дрянь, но следовало оказать ему внимание, как местному предводителю.
- Что ж, он лежит?
- Я сам не видал их, Василий Иваныч, они с человеком высылали сказать.
Обернувшись к Хрящеву, пившему чай с блюдечка, Теркин сказал вполголоса:
- Товарищ мой по гимназии... Здешний предводитель.
- Прикажете приготовить одеться? - спросил Чурилин.
- Приготовь.
Карлик вынырнул в дверь.
Хрящеву Теркин охотно бы рассказал в другое время про свои школьные годы. С ним ему удобно и легко. Такого "созерцателя" можно приблизить к себе, не рискуя, что он "зазнается".
- Антон Пантелеич! Вы продолжайте пить чай с прохладцей, - сказал он, вставая, - а я оденусь и поеду. К обеду должен быть Низовьев, и подъедет господин Первач... Вот целый день и уйдет на них. Завтра мы отправимся вместе в имение того помещика... как бишь его... Черносошного... владельца усадьбы и парка.
- К вашим услугам, - кротко выговорил Хрящев и неторопливо стал обмывать блюдечко в полоскательной чашке.
"Может, и врет Зверев, - думал Теркин, одеваясь в другой комнате, - сказывается больным, соблюдает свое предводительство... Увидим!"
Пролетка ждала его на дворе у крыльца. Извозчиков в городе не было; но ему не очень понравился этот вид любезности. От "Петьки" он не желал вообще ничем одолжаться. Чувство гимназиста из мужицких приемышей всплыло в нем гораздо ярче, чем он ожидал.
Записку Звереву он написал сдержанно, хотя и на "ты"; сказал в ней, что желательно было бы повидаться после десяти с лишком лет, и не скрыл своего теперешнего положения - главного представителя лесной компании.
"С таких, как Петька, - думал он дорогой, - надо сразу сбивать форс; а то они сейчас начнут фордыбачить".
Зверев занимал просторный дом на углу двух переулков, немощеных, как и весь остальной город.
Теркина встретил в передней, со старинным ларем, мальчик в сером лакейском полуфрачке, провел его в гостиную и пошел докладывать барину.
- Проси! Проси! - раздался из третьей угловой комнаты голос, который Теркин сейчас же узнал.
Та же шепелявость, только хрипловатая и на других нотах; лицо его школьного товарища представилось ему чрезвычайно отчетливо, и вся его жидкая, долговязая фигура.
В кабинете хозяин лежал на кушетке у окна, в халате из светло-серого драпа с красным шелковым воротником. Гость не узнал бы его сразу. Голова, правда, шла так же клином к затылку, как и в гимназии, но лоб уже полысел; усы, двумя хвостами, по-китайски, спускались с губастого рта, и подбородок, мясистый и прыщавый, неприятно торчал. И все лицо пошло красными лишаями. Подслеповатые глаза с рыжеватыми ресницами ухмылялись.
- А!.. Теркин!.. Ты ли это?.. Скажите, пожалуйста!
Зверев приподнял немного туловище, но не встал.
- Извини, брат, не могу... Оступился... Ломит щиколку...
Он протянул к нему свои небритые щеки, и они поцеловались.
- Скажите, пожалуйста!.. Садись! В наши края...
Слышал!... Рассказывали... Ты, брат, говорят, миллионами ворочаешь... Дай-ка на себя поглядеть...
Тон был возбужденный, но большой радости - видеть товарища - в нем не слышалось... Теркину тон этот показался хлыщеватым и почти нахальным, и он сейчас же решил дать приятелю отпор.
- А ты, - сказал он, оглядывая его в свою очередь, - в почетных обывателях состоишь?
- В обывателях? - переспросил Зверев и брезгливо повел ртом. - Обывателями, брат, мещан да посадских зовут.
- Извините, ваше благородие, - ответил Теркин и поглядел на него, как бывало в гимназии, когда он ему приказывал что-нибудь и приговаривал: "ежели не сделаешь, будет тебе лупка генеральная".
Зверев вспомнил этот взгляд, обидчиво усмехнулся и выпятил нижнюю губу.
- А ваше степенство в почетных гражданах состоит?
