Проза - Василий Алексеевич Слепцов
— И вы уверены, что она действительно им принадлежит?
— Да как же! Совершенно уверен.
— А все-таки говорите, что владелец дает вам такой-то участок?
— А все-таки говорю. Что ж делать-то?
— Да. Это действительно недоразумение. И все в таком роде?
— Что?
— А недоразумения-то?
— Да почти что.
— Мм… Деятельность почтенная.
В это время тарантас поравнялся с помещичьей усадьбой: новенький домик, крытый соломою под щетку, вокруг с десяток молодых лип; тут же неподалеку новая изба, сарай и амбар. На дворе стоит сам владелец, седой, в архалуке, без шапки, кланяется.
— Мое почтение! — крикнул ему посредник и сделал ручкою. — Вот анафема-то, — прибавляет он, обернувшись к Рязанову. — То есть такая треклятая бестия, я вам скажу, что вы и в Петербурге ни за какие деньги не сыщете. Замечательная бестия! Он какие штуки делает, например: снял он полдесятины земли у кого-то подле самой дороги, посеял там овса, что ли, и караульщика посадил караулить. Как только скотина пойдет мимо, уж непременно какая-нибудь заденет или щипнет, — караульщик сейчас ее цап. Потрава! Ну, и берет штраф. Вот ведь шельма какая! А начнешь ему говорить, — помилуйте, говорит, что ж, ведь я человек небогатый; меня всякий может обидеть. Я этим только и кормлюсь. Ну, что вы тут сделаете с таким человеком? Остается плюнуть.
За усадьбою пошли крестьянские зады, с гумнами и конопляниками; кузница, мельница на пригорке.
— А вот сейчас будет дом тоже одного любопытного субъекта, — объяснял посредник. — Представьте, он что сделал: когда получен был манифест об освобождении, и он, разумеется, получил, прочел, потом сейчас же запер в стол и говорит своим людям: «Если кто-нибудь из вас да посмеет только пикнуть об этой воле, — запорю».
Вправо показался помещичий дом, стоящий задом к лесу, выкрашенный дикою краскою с белыми разводами. Собаки выскочили со двора и бросились под лошадей.
— Знаете что? — заедемте обедать к одному господину. Мне же кстати нужно к нему, для соглашения с крестьянами.
Рязанов согласился; посредник велел ямщику завернуть на двор. На крыльцо вышла баба, с лоханкою, выливать помои.
Дома барин? — спросил ее посредник.
Дома, — сказала баба, выплеснув помои.
Ну, тоже и этот гусь хорош, — сказал Рязанову на ухо посредник, вылезая из тарантаса. — Наш брат, военный.
В передней никого не было, только охотничий рог да волчья шкура висели на стене. В зале, среди комнаты, стоял сам хозяин, еще молодой человек, с подвязанной щекой, и жаловался на зубную боль.
— Ничего говорить не могу, — сказал он, придерживая щеку. — Садитесь, пожалуйста.
Посредник спросил его о деле и намекнул насчет обеда.
— А я вот ничего есть не могу третьи сутки — зуб сме-ерть болит. Впрочем, я сейчас велю.
Подали водки и огурцов.
— Вы бы выдернули, — посоветовал посредник.
— Ммм… — застонал хозяин и замахал рукой. — Боюсь.
Посредник вздохнул и выпил водки; Рязанов тоже выпил. Помолчали. Хозяин ходил по комнате и плевал в угол. Через час принесли битки и яиц всмятку. Поели.
— Нельзя ли кликнуть мужиков? — спросил посредник.
Кликнули мужиков, посредник вышел к ним на крыльцо и начал соглашать их с помещиком. Мужиков было немного, всего человек пять; однако они не соглашались. Посредник несколько раз входил в комнату, весь красный и в поту, выпивал наскоро рюмку водки и, закусывая черным хлебом, вполголоса говорил хозяину:
— Ничего не поделаешь. Главное, этот, анафема, кузнец. Да вы прикажите его удалить!
— Ах да вы не слушайте их, делайте, что нужно, — отвечал хозяин, сходив предварительно в угол.
Посредник задумался, пожал плечами и опять отправился на крыльцо, но через несколько минут вернулся, говоря, что мужики еще требуют лугов. Хозяин выслушал, не говоря ни слова, потом вышел на крыльцо, сделал из своих пальцев какой-то знак и молча показал его мужикам. Мужики посмотрели и тоже ничего не сказали.
— Ну, что, православные, видели луга? — спросил их посредник, когда хозяин вернулся в комнаты.
— Видели, — отвечали мужики.
— Вот то-то и есть.
Хозяин ходил по зале, придерживая щеку и покачивая головой из стороны в сторону. Вдруг он повернулся, опять вышел к мужикам и, сдвинув со рта повязку, сказал кузнецу в самую бороду:
— Вот только что у меня зубы, а то бы я тебе показал. Моли бога, что зубы болят.
Кузнец попятился.
Соглашение продолжалось до заката солнца, и все-таки ничего из этого не вышло. Наконец посредник махнул рукой и велел подавать лошадей.
Поехали. Стало смеркаться.
— Куда ж теперь ночевать? — спросил у ямщика посредник.
— Да в волостную, к Петру Никитичу. Больше некуда.
— Ступай к Петру Никитичу.
— Там спокой, — заметил ямщик.
— Что-о?
— Спокой, мол.
— Черта там спокой, — недовольным голосом сказал посредник. Он был расстроен; но, приехав в волостную, несколько успокоился действительно.
Писарь, отставной солдат, собрался было спать. Зажгли свечку, послали за старшиной.
— Поглядите, — говорит посредник Рязанову. — Сейчас придет Петр Никитич. Вот, батюшка, голова-то — министр! Что, нерешенные дела есть какие-нибудь? — спросил он у писаря, уже стоявшего навытяжке у двери.
— Никак нет, васкродие.
— Стало быть, все благополучно?
— Точно так, васкродие.
— Вот видите, — сказал посредник Рязанову, самодовольно улыбаясь. — Уж я наперед знаю, что у Петра Никитича все в порядке: ни одной жалобы, ни драк, ни пьянства, ничего.
— Что же, тут общество трезвости, что ли? — спросил Рязанов.
Нет, какое там общество? Тут в третьем участке вздумали было крестьяне зарок дать (это еще до меня, впрочем), ну, и чем же кончилось? — передрали только их за это, больше ничего и не вышло. Теперь опять такое пьянство пошло, просто мое почтенье. А здесь нет пьянства благодаря распорядительности Петра Никитича.
Писарь во все время неподвижно стоял у двери и только иногда подходил к столу, ловко плевал себе на пальцы и, расторопно сняв со свечи, опять уходил к двери; кашлять и сморкаться он отправлялся в сени. В комнате было душно, маятник стучал медленно, поскрипывая и задевая за что-то, по стенам сидели мухи; на улице, далеко где-то, слышалось пение; в сенях кто-то возился и сопел…
— А что, не залечь ли нам на боковую, — зевая, сказал посредник, но в это время, мерно стуча сапогами, вошел старшина, поклонился и стал среди комнаты.
— Вот-с! вот вам рекомендую, — показывая на него рукою, сказал посредник.
Старшина, небольшой, плотный мужик, с проседью и спокойным лицом, еще раз поклонился и, заложив руки назад, молчал.
— Ну, Петр Никитич, как у вас, все благополучно? — спросил посредник.
— Все благополучно-с, — степенно отвечал старшина.
— Что уж и говорить про тебя! Разве у тебя бывает когда-нибудь неблагополучно?
— Случается-с.
— Ну, полно!
Старшина почтительно улыбнулся.
— А
