Любимчик Эпохи. Комплект из 2 книг - Катя Качур
Купринька вздрогнул. Баба Зоя ухмыльнулась:
– Да не боись. Покуда хорошо себя ведешь, не буду на цепь сажать.
Слово свое она в тот же день нарушит. Сейчас же она довольно хмыкает, поглаживает цепь, пережевывает для Куприньки еду, уминает свою. Пару раз взглянула на шею мальчика: ничего, заживет. Кровь в местах проколов запеклась, Купринька попытался ее сорвать, но баба Зоя хлестнула его по рукам – не трожь! Надо будет отмыть потом хорошенько эту шею, непременно положив перед тазом цепь с ошейником, чтобы Купринька не дергался – болячки бывает неприятно скоблить. Шкаф, конечно, весь в крови уделал. Ничего, отмоет. Он же теперь большой, самостоятельный, прямоходящий. Пусть учится, пусть знает: сам изгваздал, сам и убирай. Нечего! А коли откажется, так цепь-то всегда рядом: разок ею тряхни, так отмоет шкаф как миленький. С сего дня боялась баба Зоя оставить Куприньку одного. Подумайте только: это он при ней, пускай и спящей, умудрился из дома сбежать, а что же будет, если она в магазин отлучится? Пойдет по деревне шляться? Все будут спрашивать: «Мальчик, ты чей?» Ведь своих мальчиков тут все в лицо знают. А мальчик будет на баб-Зоин дом кивать, тогда-то все и вскроется. Господи! да разве ж это преступление? Она ж его спасла, выходила, вырастила, получается, что и ходить научила (говорить вот не очень, но что-то умеет все же, а все чего-то боится.
Нет, нет, тут стоит бояться. На милость местных нечего надеяться. Скажут – старая. Скажут – полоумная. Скажут – недостойная. И отберут Куприньку. Как пить дать отберут. Потом еще насмехаться будут: «Так вот какой он, твой домовенок». И вновь одна останется баба Зоя. Одинешенька. Вся насмешками облепленная. Нет уж! Не бывать этому! Пока не придумала, как его запирать, чтобы не убег, никуда из дома не выйдет баба Зоя – таково было решение. Еды хватит на неделю минимум. Если не деликатесничать, и того более. Подумаешь, без свежего хлеба посидят. Сухари вон для желудка полезнее! Можно, конечно, закрывать на время отлучения баб Зои из дома Куприньку в подвал, так там оконце крохотное имеется: не хочется и проверять, пролезет в него мальчишка или нет. Можно в чулан посадить, замок только от него найти и посадить. Так чулан вон тут, при входе.
Что, если расшумится Купринька? Баба Зоя в магазине, в доме шум. Кто услышит, дверь выломает и проверит, кто шумит – уж не воры ли. И обнаружит Куприньку. А дальше что – вы знаете. Хорошо, если не решат, что она его вот только что украла. Преступление налицо. Нет уж, спасибо и без чулана. А просто в доме закрывать – бесполезно. Этот пройдоха найдет как сбежать. Окно вон выломает – и был таков. Посидит пока баба Зоя дома. К тому же Марье больной сказалась, нужно выждать время.
Вот только корову нужно доить, кормить. И курицам зерна бы насыпать, воды налить, яйца проверить. Скотный двор, конечно, пристроен прямо к дому, но вот коровник у самой дальней стенки. Молоко по подойнику звонко бьется, пока корову доишь. Курицы вечно раскудахчутся, разлетятся, поднимут гвалт, мол, зачем наши яйца отбираешь, старуха? Словом, можно и не услышать, как Купринька из дома на улицу выбирается. Беда. Надобно с собой его брать. Прихватила баба Зоя ведро, вытащила Куприньку из шкафа (пока еще неотмытого), подняла на ноги и тычками направила к двери. При выходе сняла с гвоздя ошейник с цепью, потрясла для острастки им перед лицом мальчика. Тот отдернулся в испуге.
– То-то же, смотри мне, – довольно промолвила баба Зоя. Сначала Куприньку в курятник затолкала, курятник закрыла. Воды курам налила, зерна насыпала, яйца собрала, сунула их в руки Куприньке. А вот корову доить как? Та прижалась к стене и не двинется. Ежели сесть на скамеечку для дойки, то уставится баба Зоя в коровий бок и все ту же стену, не увидит ничего, что творится в хлеву. Беги, Купринька, не хочу. И вот тогда-то и нарушила баба Зоя еще свежее, обеденное обещание: накинула ошейник на шею Куприньке, а цепь – на гвоздь в стене подле коровы. Не сбежит. Купринька весь сжался, двигаться боится, дышать боится – не хочет, чтобы шипы вновь впились в шею. А та еще саднит, ноет. Больно даже от прикосновения к ней холодного ошейника. Крупные слезы катятся по Купринькиным щекам.
– Да ты сядь, – приказывает ему баба Зоя. А он не может. Он боится шевелиться. Даже попытка нагнуться, чтобы придвинуть скамейку, закончится очередной порцией шипов в шею. Повторно эту боль испытывать не хочется. А баба Зоя, словно не понимает, что это Купринька застыл. – Сядь, кому говорят! – гаркнула.
– Нибуду, – полепетал Купринька.
– СЯДЬ!
Корова, обычно спокойная, вздрогнула и перестала молоко давать.
– Ни котю. – Слезы градом катятся-катятся-катятся.
– Я должна тебя видеть, – процедила сквозь зубы баба Зоя, поглаживая при этом корову, надеясь, что та успокоится и отдаст остатки молока. – Стой, если так хочешь, но во-он сюды передвинься.
– У-у-ум, – простонал Купринька и не сдвинулся с места.
– Сюда, кому сказала! – взревела баба Зоя и дернула за цепь. Купринька, предугадывая это ее движение, на доли секунды раньше схватился за ошейник, чтобы не впился вновь в шею. Но все равно больно. Несколько шипов все же процарапали кожу, опять до крови. Купринька вскрикнул и тут же умолк под грозным взглядом бабы Зои. Та молча смотрела на него с минуту, а после сказала: – Так мы с тобой и за год твою шею не излечим. И принялась вновь наглаживать корову, выпрашивая у той молоко.
Молились тоже теперь с цепью: чадящие, Куприньку не щадящие свечи, пристальный взгляд Богоматери и лежащий перед иконами ошейник. Ни о чем другом, кроме него, не мог думать Купринька и в мысленных молитвах своих просил младенца Иисуса уничтожить эту цепь, сделать так, чтобы пропал ненавистный ошейник.
Иисус прижимался к Богоматери, смотрел на Куприньку грустно и ничего не мог поделать. Божье дитя, нареченный Купринькою, истекал кровью, что лилась из дыр в его теле, а Бог безмолвствовал. Видать, сам цепи побаивался. И ошейника с шипами.
А потом баба Зоя придумала развлечение. Едва темнело (ну чтобы людей по улице меньше шастало, ставни-то и без того который день не открывались), она выволакивала Куприньку из шкафа, накидывала на шею ошейник, наотмашь била по губам, если мальчик начинал
