Иван Тургенев - Том 10. Повести и рассказы 1881-1883

Докторов не любила покойница-матушка, ото всех болезней маслом прованским с солью лечила и прекрасно всё проходило — не веришь? Спроси ее <?>. А мать А<лексея> С<ергеича> чуть не за 50 лет до прибытия лица <?> скончалась.

Что касается до М<аланьи> П<авловны>, то она только всё становилась в позу (вероятно, понравившуюся Орлову) с каким-то лихим вывертом правой ноги, говорила много <?>, всё больше об Орлове и тогдашней блестящей жизни, жаловалась на девушек, которых постоянно шпыняла — хотя и не мучила; беспрерывно кушала варенье, которое на китайских блюдечках подносила старушка, которая только и занималась вареньем («варенуха»), — и подносила двойной лорнет в виде рогульки не к глазам, а к носу. — Картами в доме не занимались — и собачонок не было. Удовольствие доставляли ей соседки, сплетницы и рассказчицы сказок (ты мне новых-то не рассказывай![41]) Очень глупа была М<аланья> П<авловна>, но сердце имела чувствительное и любила <?> подавать подачками. — (Арфа с оборванными струнами, которую она просто щипала). — Очень она была тоже набожна, но [по ее словам] не умела молиться и заставляла старуху-сплетницу за себя молиться и при этом умилялась и плакала. — У ней был когда-то предмет, племянник гусар, вспоминая о котором она обыкновенно конфузилась и краснела.

NB. Плачущим я видел А<лексея> С<ергеича> только раз — от стихов[42]. Стихи эти были сочинены неким Гормицким, которого за его стихотвор<ческий> дар А<лексей> С<ергеич> некогда [при] устроил у себя[120], но который однажды пьяный поколотил всех людей <?> в доме — а засим исчез.

NB Ридикюль — тоже голубой на руке у М<аланьи> П<авловны>. М<аланья> П<авловна> не любила Януса и всё уверяла, что он вдруг сорвется да подожжет дом[121]. — Очень она была пуглива и легкомысленна! К кн<язю> Львову, напр<отив>, благоволила благоскл<онно?>

Умер А<лексей> С<ергеич> странно. Накануне он вдруг сказал своей жене: «Маланьюшка, помирать пора!» — Алексис, бог с вами Отчего так[122]? — «А вот смотрю я сегодня на свои ноги. Чужие ноги! — На руки… Чужие руки!.. И на брюхо посмотрел — чужое и брюхо! Значит чужой век заедаю… Пошли-ка за попом, отцом Дмитрием». — В тот же день А<лексей> С<ергеич> слег и на след<ующий> день скончался. М<аланья> П<авловна> похоронила его, слегла и скоро сама скончалась — и похоронили ее в голубом капоте.

В последний мой приезд случился со мной анекдот с Иваном Сухих. Как он пришел ко мне в комнату, стал на колени и так далее. —

Дочери не успели приехать.

М<аланья> П<авловна> описывала свой наряд, и как А<лексей> С<ергеич> был хорош собой, и какой на нем был кафтан, и А<лексей> Г<ригорьевич> был посаженым отцом, и пуговицы на нем были бриллиантовые, и она [сказала] похвалила их — и он сказал: у вас в глазах лучше бриллианты — и взял нож, отрезал одну пуговицу и дал ей, сказав: сравните сами — и вот тот самый брил<лиант> теперь вокруг ее медальона.

Когда, она намекала на «предмет» — А<лексей> С<ергеич> хмурился и говорил: «Не верь коню в поле, а жене в доме…» Тогда М<аланья> П<авловна> волновалась пуще и восклицала: Алексис! грешно вам, Алексис! Но он тотчас смеялся и говорил: «Ох, язычок, язычок! Бело твое платье — а душа еще белей!» — Белей, Алексис, белей!.. — «Ох, язычок, по чести язычок», — повт<орял> А<яексей> С<ергеич>. [А ты, сударик, обратясь ко мне, замечай сам да на ус мотай].

Мож<ет> б<ыть>, <2 нраб.> покривиться <?> (икать)

Да она же не филозоф?

так хорошо молчит

NB. Портрет предмета

(Его убили на дуэли)

«Маланьюшка, встретимся мы на том свете».

— Я буду о том бога молить, Алексис.

«Ну, дай поцелую ручку».

— А я твою.

И оба старика поцеловали друг у друга руку.

«А помнишь, как мы венчались, какова была парочка!»

— Была, красавчик ты мой, Алексис ненаглядный!

Старуха залилась слезами.

«Ну, не плачь — авось нас господь бог там помолодит».

— Помолодит, Алексис. — «Ну перекрести меня… и я тебя перекрещу…» Но уже руки старика ему не повиновались…

«Там… всё это поправится [и ты поумнеешь], опять <?> парочка будет…» Это были его посл<едние> слова.

О военных: — Эти слав<ные> <?> [воен<ные>] петухи… И пьют же они, [боже мой,] помилуй бог, а не пьянеют; я им цимлянское [судь<ям>] велю подавать, — вино, сударь мой — препакостное, но дуют [же] они его, помилуй бог!!

Комментарии

Десятый том Полного собрания сочинений и писем И. С. Тургенева включает художественные произведения, созданные писателем в последние годы его жизни, а также переводы из Г. Флобера, критику и публицистику конца 1850-х — 1880-х годов.

В первый раздел тома вошли «Отрывки из воспоминаний — своих и чужих» («Старые портреты», «Отчаянный»), «Песнь торжествующей любви», «Клара Милич», «Перепелка» и «Стихотворения в прозе». В это время Тургенев, будучи уже зрелым и законченным мастером, искал новых и новых художественных путей, еще небывалых в его творчестве, новых методов проникновения в глубину психики человека, в неизведанный мир его чувств и переживаний. Выражением этих исканий явились и «Песнь торжествующей любви» — совершенно своеобразное, в новом для писателя стиле произведение, плохо понятое современниками, — и «Клара Милич» — психологический этюд, как бы завершающий собою линию так называемых таинственных повестей 1870-х годов. Этюды совершенно иного стиля и плана из области социальной психологии далекого и недавнего прошлого, где продуманность и отточенность каждой детали достигает высшего совершенства, мы видим в «Отрывках из воспоминаний — своих и чужих». Здесь в первом отрывке — «Старые портреты» — выразился в последний раз глубокий интерес Тургенева к социально-психологическим явлениям XVIII века, ощущаемый уже в «Записках охотника», а во втором отрывке — «Отчаянный» — нашел свое завершение тип «дворянского отщепенца», давший когда-то Петра Петровича Каратаева, Чертопханова, Веретьева, но в лице Миши Полтева духовно измельчавший и разложившийся. Всё это свидетельствует о том, что творческие силы писателя ко времени его болезни и смерти не только не были исчерпаны, не шли на убыль, но были оборваны на пороге новых достижений.

Вместе с тем Тургенев ясно чувствовал и понимал, что его жизненные, физические силы клонятся к концу. Ожидание приближающейся смерти, о которой он так много думал с молодых лет, влекло его к размышлениям о смысле жизни и смерти, о проявлениях личной и общественной психологии, о прошлом и настоящем человеческого общества, к размышлениям на темы искусства и морали, к попыткам прозрения в будущее и т. д. Эти размышления, подводившие итог всему жизненному опыту, всему философскому, нравственному, общественному развитию писателя, нашли выражение в совершенно своеобразном, единственном в своем роде в русской литературе, цикле «Стихотворений в прозе», или, как называл их сам автор, «Senilia» — старческие раздумья. Эти маленькие, глубоко личные и одновременно обобщенно философские, полные художественной прелести, лирические произведения, из которых около двух пятых (32 из 83) остались неизданными при жизни Тургенева и увидели свет лишь почти через полстолетия после его смерти, в настоящем издании подвергнуты всестороннему исследованию в текстологическом, жанровом, стилистическом и историко-литературном отношениях.

Второй раздел включает переводы «Легенды о св. Юлиане Милостивом» и «Иродиады» Г. Флобера, а также незавершенное предисловие к этим переводам. Интерес Тургенева к своеобразным тематическим и стилистическим опытам его друга Г. Флобера, а также и его желание испытать свои силы в труднейшем художественном задании передачи их на русский язык выразились в этих переводах, имевших в глазах русского писателя важное самостоятельное творческое значение.

Третий раздел составляют статьи и рецензии 1859–1881 гг. (см. о них во вступительной статье к этому разделу).

В четвертом разделе («Корреспонденции») содержится, в частности, газетное сообщение об оперном творчестве композитора В. Н. Кашперова и о постановке его оперы «Мария Тюдор» в Милане (1860); атрибуция этой заметки, как несомненно написанной Тургеневым, вместе с тем решает и вопрос о статье «Сочинения Д. В. Давыдова» («Отечественные записки», 1860), ошибочно приписанной Тургеневу М. О. Гершензоном (см. об этом: Т, Сочинения, т. 12, с. 524–525).

Пятый раздел составляют предисловия, особый вид литературно-критических выступлений Тургенева. Они написаны преимущественно к переводам на иностранные языки наиболее значительных произведений русских писателей (предисловия к французским переводам «Мцыри» Лермонтова, «Двух гусаров» Л. Н. Толстого, к английскому переводу «Истории одного города» Салтыкова-Щедрина) или, наоборот, к переводам на русский язык произведений зарубежных писателей (предисловия к роману М. Дюкана «Утраченные силы», к «Германии» Г. Гейне и др.).