Иван Тургенев - Том 10. Повести и рассказы 1881-1883

С 1861 года граф Толстой постоянно живет в деревне; он женат и является отцом многочисленного семейства. Он много внимания уделяет также вопросам воспитания и школы.

Это человек высокого роста, мощного и простонародного сложения. Черты лица его, не вполне правильные, говорят о недюжинном уме; взгляд у него необыкновенно выразительный и проницательный. Весьма упорный в своих убеждениях, он высказывается откровенно и подчас резко; текущая политика интересует его мало, зато религиозное начало в обществе является предметом его постоянных раздумий, и никто лучше его не знает русский народ.

Вдохновенная и простая поэзия, великая любовь к правде, сочетающаяся с тончайшей чуткостью ко всякой лжи или пустословию, поразительная сила психологического анализа, а также тонкое чувство природы, непревзойденный дар создавать типы, нечто очень живое и в то же время возвышенное — вот чем определяется этот прекрасный талант, который, оставаясь сугубо русским, уже обрел в Европе поклонников, число которых будет неизменно возрастать.

Иван Тургенев

Спасское (Россия, Орловская губерния).

10 июля 1881 г.

<Предисловие к французскому переводу неизданной главы из «Капитанской дочки»>*

Ce chapitre, supprimé par la censure impériale, a été retrouvé récemment dans les papiers de l’auteur. La célèbre nouvelle historique de Pouchkine dont il fait partie est publiée en français depuis quelques années. Pour ceux qui ne l’ont pas lue dans l’original ou la traduction, il suffit de rappeler que cette nouvelle a pour sujet principal la révolte du Cosaque Pougatchef sous la grande Catherine, et que c’est parmi les incidents de cette sanglante aventure, ramenée aujourd’hui par le nihilisme à l’attention publique, que se déroule le récit du personnage inventé par Pouchkine.

Перевод:

Эта глава, запрещенная царской цензурой, недавно обнаружена в бумагах автора. Знаменитая историческая повесть Пушкина, частью которой является эта глава, была напечатана по-французски несколько лет назад. Тем, кто не читал ее в подлиннике или в переводе, достаточно указать, что главный ее предмет — бунт казака Пугачева при великой Екатерине, и что рассказ вымышленного Пушкиным персонажа развертывается среди событий этого кровавого происшествия, заново привлекшего теперь, благодаря нигилизму, общественное внимание.

<Предисловие к «Русским народным сказкам в стихах» А. Брянчанинова>*

Достоинство русских народных сказок оценено и признано не только нашей публикой, но и вообще всем образованным и ученым миром. Мысль г. Брянчанинова переложить некоторые из них на стихи мы считаем счастливой, тем более, что он исполнил свою задачу с замечательным искусством и тактом, всюду сохраняя тон и колорит оригинала и разнообразием размера придавая ему более жизни и движения. Стихотворная форма имеет то преимущество, что она — если можно так выразиться — ближе придвигает содержание сказок к памяти и восприимчивости читателей, особенно молодых. Подобную же пользу приносят иллюстрации, исполненные в народном и сказочном духе. Они говорят зрению, как стихи — слуху, и одинаково возбуждают эстетическое чувство. А потому мы позволяем себе обратить внимание нашей публики на это издание и желаем ему прочного и полного успеха.

Иван Тургенев

Буживаль, июнь 1882 г.

Приложения

Старые портреты

Конспект

Алексей Сергеич Лачинов — Алексис род. В 1760 г., ум. 1848. Начал его знать в 1833 году, ему было 73 г.[33]

Маланья Павловна Лачинова — Mélanie, Маланьюшка, Маланья урожд. Евстигнеева, род. в 1770, ум. 1848, вышла замуж в 1788[34].

его: реденгот, полосатый жилет, белый галстух, маншетки, брыле, двое часов с ключами, сафьяновые темно-красные сапоги с кисточками без каблуков, волосы редкие, назад зачесанные — [он] в 1812 г. пудрился. Табакерка со шпанским табаком. Выс<окая> трость (словно поповская с эмалевым синим набалд<ашником> и вензелем).

ее: белый капот коротк<ий>, накинутая на одну руку голубая шелковая кофта, башм<аки> на красных каблуках, высокий чепец с гол<убыми> лентами и рюшем, на лбу множес<тво> серо-белокурых волосиков, завитых кольцами. Сияние. Вокруг шеи воротник; тоже нюхает табак, только французский, из крошечной зол<отой> табак<ерки>, откуда достает табаку ложечкой; пухлые ручки (Орл<ов> замеч<ал>, что колец не следует носить таким ручкам).

Пахнет от нее бергам<отом> à la Maréchal, допотопным — в продаже уже нет (Eau de la Reine de Hongrie!) Очень глупа. La Vénus de Moscou <Московская Венера>. Медаль на плече с портретом А. Г. Орлова.

Про жену: ох, язычок, язычок! (притворяется, что [считает] боится ее ума, а знает, что она дура).

Были две дочери, обе замужем — отделены — и хотя наезжают к [именинам], но чуть ли не в ссоре с родителями.

Сумасш<едший> кн<язь> Львов, который у них живет. Пропасть слуг, всё старых, очень волосатых, истовых, слегка пахучих; все в реденготах, только нанковых, и в мягких сапогах. [Карлики за столом дерутся и стучат лбами]. Л<ачинов> терпеть не может табаку, собак, военных людей: «наденут на себя какие-то султаны из петушьего хвоста и сами петухами стали; шею затянули туго-натуго — хрипят, да и как не хрипеть? Глаза таращат». Обожание Екатерины, анекдоты о ней; не ходит, а бегает маленькими шажками от стула до стула. Голосок крикливый, в нос. Очень радушен, но с соседями знается мало. Они зовут его пересмешником! Находит, что после 12-го года удивительная пошла грубость. Приживальщики: Никан<ор> Никанорыч, Савастей Савастеич, Анна Ефимовна, Пелагея Савель<евна> и карло Янус, немецкого происхождения и вовсе не шут[36] — напротив, престрогий и преумный и называется также филозофом. Множество скверных картин. Читает старинные русские книги — надевает тогда круглые очки и пьет при этом [оранжад], особый какой-то терпянистый <?> мятн<ый> квас, от которого запах, впрочем, прохла<дный) идет по дому. Но больше смотрит через очки, нежели читает. Набожен, но попов не принимает — очень от них дух силен, — волосы [эта<кие?>] такие большие, расчешут их во все стороны — думают, что тем мне уважение делают, — и громко так крякают между разговором — от робости что ли — да и смертный час напоминают. Сам очень изнежен и вежлив — и всё улыбается. — Камердинер: Иринарх, которого зовет протяжным криком — И-арх! А тот всегда, всегда является, как бы барин ни звал. — Остальных зовет: малец! — Прежде выезжал на хозяйство в широких беговых дрожках на старом коне Драбанте[37], но теперь уже всё сидит дома, хозяйством не занимается — и поручил всё бурмистру Антипу, которого боится и которого зовет Микромэгас[38] (вольтеровские воспоминания). Собирает часто баб и девок, заставляет петь и плясать[39], причем отличался кучер Иван [Сухоруцкий] Сухих — его история. (Забавник; «рыбка»; потом убийство барина — он был выменен на другого слугу и т. д.). Как кн<язь> Львов, поет русские песни ист<ово>, становясь в углу, хохочет, краснеет и приговаривает: бей их, злодеев, бей в мою голову! А<лексей> С<ергеич> гордился своим родом — родословное древо в каб<инете> — но мытарство<вать> не ходили, к Москве не тянули, в Питере не служили — сиднем сидели на своей земле, — гнездари, сударь, дворяне! — Часто употребляет слова: сударь, сударик, по чести, как-никак — употреблял, вероятно, им самим сочиненную поговорку: выше неба не взлетишь! Шалишь! — Очень был щедр — еще поговорка: нищему подай раз, подай два, подай три; а в 4-й скажи: ты бы, братец, чем бы другим поработал, не всё ртом. — К слугам и вообще к подчиненным был очень снисходителен — потому говорил: своего ничего нету [к] чужому служи — разве крест на шее свой, да и тот медный, — где тут быть, сударик, разуму?

NB Приехал ко мне надысь (тоже любимое слово) полицейский капрал[40] — как, что-с, мол, до вас дело имею; а я ему: сударь почтенный, ты сперва крючки на воротнике-то расстегни, а то [долго ли до апоплексии?] чихнешь, помилуй бог! [Сейчас апоплексию получишь] ах, что с тобой будет? А я отв<ечай>.

Докторов не любила покойница-матушка, ото всех болезней маслом прованским с солью лечила и прекрасно всё проходило — не веришь? Спроси ее <?>. А мать А<лексея> С<ергеича> чуть не за 50 лет до прибытия лица <?> скончалась.

Что касается до М<аланьи> П<авловны>, то она только всё становилась в позу (вероятно, понравившуюся Орлову) с каким-то лихим вывертом правой ноги, говорила много <?>, всё больше об Орлове и тогдашней блестящей жизни, жаловалась на девушек, которых постоянно шпыняла — хотя и не мучила; беспрерывно кушала варенье, которое на китайских блюдечках подносила старушка, которая только и занималась вареньем («варенуха»), — и подносила двойной лорнет в виде рогульки не к глазам, а к носу. — Картами в доме не занимались — и собачонок не было. Удовольствие доставляли ей соседки, сплетницы и рассказчицы сказок (ты мне новых-то не рассказывай![41]) Очень глупа была М<аланья> П<авловна>, но сердце имела чувствительное и любила <?> подавать подачками. — (Арфа с оборванными струнами, которую она просто щипала). — Очень она была тоже набожна, но [по ее словам] не умела молиться и заставляла старуху-сплетницу за себя молиться и при этом умилялась и плакала. — У ней был когда-то предмет, племянник гусар, вспоминая о котором она обыкновенно конфузилась и краснела.