Все их деньги - Анна Теплицкая
– Я… я… но это так…
– Почему выбрали имя такое?
– Так любое можно было выбрать…
– А такое почему?
– Меня зовут так! Егор Анатольевич, послушайте…
– Вы же Шалов?
– Наумович я, по инициалам, ну по отчеству. Пожалуйста, послушайте! В этом чате убогом все такую гадость пишут, а я-то нет, я-то только иногда… Так и знал, что всё это небезопасно, говорил же… Да и поддерживал я вас, Егор Анатольевич! Всегда за вас горой стоял и в курилке говорил, что…
– Как вы связаны с Ghostnet?
– С… гост… что? Я впервые слышу, клянусь вам! – закричал он и стал ошалело крутить головой в поисках поддержки. Охранники стояли как вкопанные. – Ну, скажите ему, – попросил он. – Повторите, пожалуйста? Я английский вот не очень… мы в школе немецкий учили. Айн, цвай, драй, да я и его уже забыл совсем.
– Вы дурак или прикидываетесь?
– Я это, – он задрожал. – Комбинирую.
Шансы, на то, что этот работяга возвёл собственное лицемерие на уровень высокого искусства, растаяли на глазах. От досады я стукнул кулаком по столу, и Григорий Наумович подпрыгнул.
Материал о Классике дали третьим после сюжета о землетрясении в Турции и темы мирного договора с Японией. Это не улучшило моё настроение, которое в последнее время редко бывало хорошим. Заголовок был похож на главу из криминального романа: «Компания дала трещину: миллиардер лишился своего состояния». Корреспондент безучастно рассказывала, что злоумышленники, воспользовавшись краткосрочным отсутствием известного предпринимателя, вынесли из его особняка предметы искусства на сумму более шестидесяти миллионов долларов. В углу телевизора появилось изображение заметно помолодевшего Классика, я заметил, что эта фотография примерно пятилетней давности ещё не передаёт выражение растерянности, которое появилось на его лице значительно позже.
Саша, которая сидела на диване в позе лотоса, подняла голову и даже вытащила из ушей наушники: оттуда до меня донесся навязчивый электронный стрёкот. По её беззвучно шевелящимся губам было понятно, что она читает бегущую строку, навёрстывая упущенное. Журналист настойчиво продолжала задавать провокационные вопросы, резко, как попугай, меняя положение головы: «Или же красть у преступника – не преступление? Как стало известно, бизнесмен был заключён под стражу за финансовые махинации, а также распространение порнографии и проституцию… Можно сказать, получил по заслугам?»
– Боже, ты видел? – дочь включила звук. – Что творится-то? – она развернулась, посмотрела на меня, и я коротко кивнул. – И что? Вынесли все картины?
– Всю живопись и скульптуру.
– Но как же охрана? Сигнализация?
– Успокойся. Это всегда были только подделки и ничего больше.
Она была поражена:
– Как?? Шутишь?
– Не шучу. Оригиналы Толик несколько лет назад вывез в Штаты.
– А-а-а. Ну, надо же! Кто бы мог подумать!
Саша повернулась к телевизору, но диктор уже перешёл к следующему сюжету. Она разочарованно похлопала глазами и уменьшила громкость.
– Сама знаешь, у него огромное количество незапланированных посетителей. Он бы никогда не стал рисковать своим бесценным имуществом.
– Обалдеть, просто нам с самого детства втирали, что его дача – это что-то типа Лувра. Там нельзя было бегать, играть в прятки, и, не дай Бог, ничего трогать.
Я стоял у окна и с высоты разглядывал невзрачные крыши московских домов, внезапно даже для самого себя мне захотелось начать бессмысленный разговор. Я сделал большой глоток соленого томатного сока и спросил:
– То есть кража картин тебя удивила больше, чем то, что ему предъявили обвинения за растление и порнографию?
Она не отвечала.
– Ты и сама это знала, разве нет?
– Про порнографию?
– Да.
– Пап? Что-то произошло?
– В моем соке не хватает перца.
Я подошел к столу, взял перечницу и, высыпав на ладонь чёрную горстку, другой рукой набрал щепотку.
– Произошло, но не сейчас, – я бросил перец в стакан. – Раньше.
– Не совсем понимаю, о чём ты.
– Ты всё понимаешь, не заставляй меня повторять подробности, которые мне, как твоему отцу, и вспоминать противно.
Она стала выглядеть виноватой.
– Я не хотела, чтобы ты когда-нибудь узнал об этом.
– Зачем тогда это было делать?
Её лицо потемнело, выражение вины на нём сменилось недоумением и затем гневом. Это был один из тех моментов, когда на всех участников разговора опускается гнетущее понимание того, куда может завести это столкновение и чем оно кончится.
– Зачем? Да затем, что я была подросток, папа, а тебе до меня не было никакого дела! Ты занимался мной так же много, как своим бизнесом? Нет! Мной занималась мама. А потом она умерла. Неужели нам так нужны были все эти деньги?
Я молчал, потому что слишком много мог ей сказать.
– Что же было потом? Вместо того, чтобы остановиться, ты как будто бы стал работать ещё больше! Только зачем? Ты был мне нужен, очень сильно, но ты словно не существуешь, ты постоянно живёшь на автопилоте. Как тебе это удается вообще? Ты иногда хоть понимаешь, что живой человек?
– Это и есть твое оправдание? Мамина смерть и моя работа… Тривиально, ничего не скажешь. – Я поставил стакан с соком на стол. – С кем ты ещё спишь? До меня дошел слух, что со Славой Маникеевым.
– Бред. Ты знаешь, Антон Павлович говорит, что «только опустившаяся личность может распознать другую такую же», так что всё это не про тебя, не волнуйся. Ты же святой, пап, поэтому тебе меня никогда не понять.
– Я не святой.
– Ко мне, вообще, какие претензии? Я всего лишь девочка! Ты бы лучше своему другу высказал всё это дерьмо.
– Я его знаю почти сорок лет, поверь, ничего не изменилось. Это ты открылась мне с новой стороны.
– А-а-а… то есть ему можно, а мне нельзя?
– Он мой друг.
– А я твоя дочь.
– Вот именно.
– То есть друзьям ты готов простить больше, чем собственной дочери?
– Да.
– Неудивительно. Ты всю жизнь провёл со своими друзьями, признай уже, что они и есть твои настоящие любови.
Возможно. Им я действительно готов простить больше, чем своей дочери и, как оказалось, собственной жене. Когда всё вскрылось с Лиличкой, я был ошарашен. Полностью раздавлен. Так это не вязалось с её характером, точнее с тем, что я привык понимать под её характером – натура скромная и чистая оказалась себе полной противоположностью. Тонкие руки Лилии, обвивающие мужскую шею, её ищущие губы,
