Иван Гончаров - Обрыв
Райский сделал всем полупоклон и сел подле бабушки, прямо на диван. Общее движение.
— Эк, плюхнул куда! — шепнул один молодой чиновник другому, — а его превосходительство глядит на него…
— Вот Нил Андреич, — сказала бабушка, — давно желал тебя видеть… он — его превосходительство — не забудь, — шепнула она.
— Кто эта барынька: какие славные зубы и пышная грудь? — тихо спросил Райский бабушку.
— Стыд, стыд, Борис Павлыч: горю! — шептала она. — Вот, Нил Андреич, — сказала она, — Борюшка давно желал представиться вам…
Райский открыл было рот, чтоб возразить, но Татьяна Марковна наступила ему на ногу.
— Что же не удостоили посетить старика: я добрым людям рад! — произнес добродушно Нил Андреич. — Да ведь с нами скучно, не любят нас нынешние: так ли? Вы ведь из новых? Скажите-ка правду.
— Я не разделяю людей ни на новых, ни на старых, — сказал Райский, принимаясь за пирог.
— А ты погоди есть, поговори с ним, — шептала бабушка, — успеешь!
— Я буду и есть, и говорить, — отвечал вслух Райский.
Бабушка сконфузилась и сердито отвернула плечо.
— Не мешайте ему, матушка, — сказал Нил Андреич, — на здоровье, народ молодой! Так как же вы понимаете и принимаете людей, батюшка? — обратился он к Райскому, — это любопытно!
— А смотря по тому, какое они впечатление на меня делают, так и принимаю!
— Похвально! Люблю за правду! Ну, как вы, например, меня понимаете?
— Я вас боюсь.
Нил Андреич с удовольствием засмеялся.
— Чего же, скажите? Я позволяю говорить откровенно! — сказал он.
— Чего боюсь? вот видите…
— «Ваше превосходительство», — подсказала бабушка, но Райский не слушал.
— Вы, говорят, журите всех: кому-то голову намылили, что у обедни не был, бабушка сказывала…
Татьяна Марковна так и не вспомнилась. Она даже сняла чепец и положила подле себя: ей вдруг стало жарко.
— Что ты, что ты, Борис Павлыч, — на меня!.. — останавливала она.
— Не мешайте, не мешайте, матушка! Слава Богу, что вы сказали про меня: я люблю, когда обо мне правду говорят! — вмешался Нил Андреич.
Но бабушка была уж сама не своя: она не рада была, что затеяла позвать гостей.
— Точно, журю: помнишь? — сказал он, обратясь к дверям, где толпились чиновники.
— Точно так, ваше превосходительство! — проворно отвечал один, выставив ногу вперед и заложив руки назад, — меня однажды…
— А за что?
— Был одет пестро…
— Да, в воскресенье пожаловал ко мне от обедни: за это спасибо — да уж одолжил! Вместо фрака какой-то сюртучок на отлете…
— Не этакий ли, что на мне? — спросил Райский.
— Да, почти: панталоны клетчатые, жилет полосатый — шут шутом!
— А тебя журил? — обратился он к другому.
— Был грех, ваше превосходительство, — говорил тот, скромно склоняя и гладя рукой голову.
— А за что?
— За папеньку тогда…
— Да, вздумал отца корить: у старика слабость — пьет. А он его усовещивать, отца-то! Деньги у него отобрал! Вот и пожурил: и что ж, спросите их: благодарны мне же!
Чиновники, при этой похвале, от удовольствия переступили с ноги на ногу и облизали языком губы.
— Я спрашиваю вас: к добру или к худу? А послушаешь: «Всё старое нехорошо, и сами старики глупы, пора их долой!» — продолжал Тычков, — дай волю — они бы и того… готовы нас всех заживо похоронить, а сами сели бы на наше место, — вот ведь к чему всё клонится! Как это по-французски есть и поговорка такая, Наталья Ивановна? — обратился он к одной барыне.
— Ote-toi de là pour que je m’y mette…[97] — сказала она.
— Ну да, вот чего им хочется, этим умникам в кургузых одеяниях! А как эти одеяния называются по-французски, Наталья Ивановна? — спросил он, обратясь опять к барыне и поглядывая на жакетку Райского.
— Я не знаю! — сказала она с притворной скромностью.
— Ой, знаешь, матушка! — лукаво заметил Нил Андреич, погрозя пальцем, — только при всех стыдишься сказать. За это хвалю!
— Так изволите видеть: лишь замечу в молодом человеке этакую прыть, — продолжал он, обращаясь к Райскому, — дескать, «я сам умен, никого и знать не хочу» — и пожурю, и пожурю, не прогневайтесь!
— Точно что не к добру это всё новое ведет, — сказал помещик, — вот хоть бы венгерцы и поляки бунтуют: отчего это? Всё вот от этих новых правил!
— Вы думаете? — спросил Райский.
— Да-с, я так полагаю: желал бы знать ваше мнение… — сказал помещик, подсаживаясь поближе к Райскому, — мы век свой в деревне, ничего не знаем, поэтому и лестно послушать просвещенного человека…
Райский с иронией поклонился слегка.
— А то прочитаешь в газетах, например, вот хоть бы вчера читал я, что шведский король посетил город Христианию, и не знаешь, что этому за причина?
— А вам это интересно знать?
— Зачем же пишут об этом, если королю не было особой причины посетить Христианию?..
— Не было ли там большого пожара: этого не пишут? — спросил Райский.
Помещик, Иван Петрович, сделал большие глаза.
— Нет, о пожаре не пишут, а сказано только, что «его величество посетил народное собрание».
Тит Никоныч и советник палаты переглянулись и усмехнулись. После этого замолчали.
— Еще я хотел спросить вот что-с, — начал тот же гость, — теперь во Франции воцарился Наполеон…
— Так что же?
— Ведь он насильно воцарился…
— Как насильно: его выбрали…
— Да что это за выборы! Говорят, подсылали солдат принуждать, подкупали… Помилуйте, какие это выборы: курам на смех!
— Если отчасти и насильно, так что же с ним делать? — с любопытством спросил Райский, заинтересовавшись этим деревенским политиком.
— Как же это терпят все, не вооружатся против него?
— Попробуй! — перебил Нил Андреич, — ну-ка: как?
— Собрать бы со всех государств армии да и пойти, как на покойного Бонапарта… Тогда был Священный союз…
— Вы бы представили план кампании, — заметил Райский, — может быть, и приняли бы…
— Куда мне! — скромно возразил гость, — я только так, из любопытства… Вот теперь я хотел спросить еще вас… — продолжал он, обращаясь к Райскому.
— Почему же меня?
— Вы столичный житель, там живете у источника, так сказать… не то что мы, деревенские… Я хотел спросить: теперь турки издревле притесняют христиан, жгут, режут, а женщин… того…
— Ну, смотри, Иван Петрович, ты договоришься до чего-нибудь… вон уж Настасья Петровна покраснела… — вмешался Нил Андреич.
— Что вы, ваше превосходительство… отчего мне краснеть? Я и не слыхала, что говорят… — сказала бойко одна барыня, жеманно поправляя шаль.
— Плутовка! — говорил Нил Андреич, грозя ей пальцем, — что, батюшка, — обратился он к священнику, — не жаловалась ли она вам на исповеди на мужа, что он…
— Ах, что вы, ваше превосходительство! — торопливо перебила дама.
— То-то, то-то! Ну что ж, Иван Петрович: как там турки женщин притесняют? Что ты прочитал об этом: вон Настасья Петровна хочет знать? Только смотри, не махни в Турцию, Настасья Петровна!
Иван Петрович с нетерпением ждал, когда кончит Нил Андреич, и опять обратился к Райскому, к которому, как с ножом, приступал с вопросами.
— Так я вот хотел спросить вас: отчего это не уймут турок?..
— Женщины-то за них очень заступаются! — шутил благосклонно Нил Андреич, — вон она — первая…
Он указал на ту же барыню.
— Ах, Татьяна Марковна… что это его превосходительство для праздника нынче?..
Она притворно конфузилась.
— Я вот хотел спросить вас, отчего это все не восстанут на турок, — приставал Иван Петрович к Райскому, — и не освободят Гроба Господня?
— Я, признаюсь вам, мало думал об этом, — сказал Райский, — но теперь обращу особенное внимание, и если вы мне сообщите ваши соображения, то я всячески готов содействовать к разрешению восточного вопроса…
— Вот позвольте к слову спросить, — живо возразил гость, — вы изволили сказать «восточный вопрос», и в газетах поминутно пишут «восточный вопрос»: какой это «восточный вопрос»?
— Да вот тот самый, что вы мне сделали сейчас о турках.
— Так… — задумчиво сказал он. — Да вопроса никакого нет!
— Теперь всё «вопросы» пошли! — сиплым голосом вмешался полнокровный полковник, — из Петербурга я получил письмо от нашего полкового адъютанта: и тот пишет, что теперь всех занимает «вопрос» о перемене формы в армии…
Замолчали.
— Или, например, Ирландия! — начал Иван Петрович с новым одушевлением, помолчав, — пишут, страна бедная, есть нечего, картофель один, и тот часто не годится для пищи…
— Ну-с, так что же?
— Ирландия в подданстве у Англии, а Англия страна богатая: таких помещиков, как там, нигде нет. Отчего теперича у них не взять хоть половину хлеба, скота да и не отдать туда, в Ирландию?
