Песня первой любви - Евгений Анатольевич Попов
И всех попавшихся красоток
он с ходу в ресторан тащил.
Из поэзии Н.Н.Фетисова
В один из осенних вечерков 1959-го у нас в школе состоялся вечер отдыха учащихся. И уже с утра в школе чувствовалась приподнятая атмосфера: по-особому звонко звенел звонок, по-хорошему звонко отвечали мы на вопросы преподавателей, и даже вахтерша Феня была в то утро на диво трезвая.
И неудивительно! Ведь праздник есть праздник. Все были по-настоящему взволнованы. Директор школы Зинаида Вонифантьевна сказала взволнованную, но теплую речь, а потом начался концерт художественной самодеятельности.
Пелись песни Матусовского и Богословского, разыгрывались сценки и скетчи Дыховичного и Слободского, читались стихи Маяковского, а я исполнил на домре-приме танец из оперы Глинки «Иван Сусанин». Мне аккомпанировал школьный оркестр духовых и эстрадных инструментов: баян, труба, пианино, контрабас. «Наш джаз» — как шепотом называли мы его в кулуарах (в туалете).
— А теперь — танцы! — торжественно провозгласила Зинаида Вонифантьевна.
И началось — кружение вальса, перестуки гопака и плавные переходы кадрили. Танцевали все: сама Зинаида Вонифантьевна с учителем физики по прозвищу Завман, завуч Анастасия Григорьевна, вся в пышнейших кружевах, юные, только что с институтской скамьи учительницы в длинненьких юбках и даже комсорг Костя Мочалкин, «Мочалка», в курточке-москвичке, из нагрудного кармашка которой выглядывала стальная головка «вечного пера». Сыпались кружочки конфетти, вершился бег в холщовых мешках и срезание с завязанными глазами различных конфеток, развешенных на ниточках. Взявшись за руки, шутливо кружились мы в веселом хороводе вокруг наших любимых наставников.
И вдруг все стихло.
Все стихло, потому что в зал вошел стиляга Жуков.
Стиляга Жуков был в длинном пиджаке, с прилизанным коком надо лбом, усеянным прыщами. Стиляга Жуков держал за локти двух размалеванных девиц с прическами, выкрашенными желтым.
Троица пробралась бочком и уселась рядком на стулья под стеной. Жуков выпустил локти подруг и поддернул свои узкие и короткие брюки, из-под которых ослепительно и фальшиво мелькнули красные носки.
Все стихло.
— А скажите, Жуков, кто это вас пустил сюда в таком виде? — громко спросила Зинаида Вонифантьевна.
— Тетя Феня пустила, потому что я — ученик, — тихо ответил Жуков, глядя в пол.
— А эти кто, две… особы? — грозно поинтересовался Завман.
— Они — Инна и Нонна. Это — Инна, а это — Нонна, — так же робко объяснял Жуков. — С профтехучилища.
— «Нонна»! — только и крякнул Завман.
— А что, Саша, — криво улыбнувшись, обратилась к Жукову его юная классная руководительница, — твоим папе и маме нравится, что ты ходишь в таком обезьяньем виде?
Тут Жуков смолчал.
— Отвечайте, Жуков! Ведь вас, по-моему, спрашивают?!
Но Жуков опять смолчал.
— Это что же получается, друг? Шкодлив как кошка, а труслив как заяц? — недобро сказал Завман. И вынул расческу и зачесал на темя все свои оставшиеся волосы.
А Жуков и опять в ответ ничего. Зато, к удивлению всех, заговорили его лихие подруги.
— Ты чё тащишь на пацана! — хрипло выкрикнула в лицо директрисе или Инна, или Нонна, не разобрать было, потому что обе они были совершенно одинаковые.
Зинаида Вонифантьевна остолбенела.
— «Папа с мамой»! Папа с мамой щас валяются по тюфякам после получки, им нас не нянчить. Ха-ха-ха! — развеселилась вторая девка.
— Господи боже ты мой! — простонала директриса, с тревогой оглядываясь на столпившихся учеников. — Что творится в этих неблагополучных семьях!
— Господи, господи — все люди прóспали, — проворчала первая девка. И обратилась: — Жук, а Жук, пошли отсюда, а то развели тут муру!
— Пошли, — согласился Жуков и на глазах у всех поцеловал девку, с готовностью подставившую ему красные губы.
И они ушли. А веселье после некоторой заминки не только продолжилось, но и восторжествовало. Стали играть в «почту» и «море волнуется». Я помню, выиграл картонную дуду.
Но не все играли. За кулисами, у пыльного задника с изображением колхозника, несущего сноп, и сталевара в войлочной шляпе, и конника на коне, и пулеметчика у пулемета, плакала комсорг 9 «а» класса Валя Конь. Одетая в аккуратненькое форменное платьице с беленьким воротничком и фартучком, и с пепельными кудряшками, и с чисто вымытым личиком, и с золочеными часиками на запястье, она плакала на руках у Зинаиды Вонифантьевны, приговаривая ей:
— Ах, Зинаида Вонифантьевна! Ах! Ведь все-таки в нем тоже есть много хорошего, чистого и светлого. Он лобзиком выпиливает. У него есть щенок Дружок. Не надо с ним так.
— Пойми, девочка, — с мудрой улыбкой говорила Зинаида Вонифантьевна, — мы обычно идем на это как на крайнюю меру. Уж лучше сразу отсечь больной орган, чем позволять ему гнить дальше. Это — полезнее и для тела, и для органа, — с мудрой улыбкой говорила Зинаида Вонифантьевна.
А неподалеку мыкался Завман.
* «Наш джаз» — как шепотом называли мы его в кулуарах (в туалете). — К джазу отношение было тогда крайне подозрительное, как к продукту разложения буржуазной культуры. М. Горький именовал его «музыкой толстых», а Никита Хрущев — «шумовой музыкой жаст».
…«вечного пера»… — Так именовали первые появившиеся в СССР авторучки, которыми, кстати, сначала не разрешали писать в школе, куда ученики приходили со своими стеклянными чернильницами-«непроливайками».
Котелок походный прохудился
У деды Прони был медный котелок, в котором он варил пшенную кашу и гороховый суп.
Деда Проня очень любил котелок. Он его чистил песком речным, пока в городе не стал кругом асфальт. А потом — пастой «Скаидра» по цене 60 копеек пластмассовая баночка.
И вот надо же — котелок походный прохудился.
Деда Проня налил воды и включил электроплиту, а электроплита зашипела от котелка. И шипела, и шипела, и шипела.
А у деды Прони имелся также телефон. Деда Проня набрал номер под названием «Бюро добрых услуг».
— Алё!
А ему в ответ:
— Бюро добрых услуг.
— У меня… эта… котелок. Надо лудить, — объяснил деда Проня.
«Добрые услуги» сильно задумались:
— Как вы сказали?
— Лудить. Надо лудить. Оне… он прохудился. На донышке дырочка маленькая. Надо лудить.
— То есть вы хотите, дедушка, чтобы мы дырочку как бы заштопали? — добро рассмеялись «добрые услуги».
— Ну.
— Мы этого не делаем. Мы болоньевые плащи штопаем, кожгалантерею. Впрочем, ладно. Оставьте телефон. Я позвоню.
Довольный деда Проня, потирая старые руки, сходил к холодильнику и отрезал кусок рыбного пирога, купленного в домовой кухне. Пирог он запил кисло-сладким квасом, приобретенным на том же углу из цистерны.
Покушав, сел у телефона и стал дремать, дожидаясь сигналов.
…Старый дом снесли, выделив однокомнатную квартиру. Старуха давно померла. Дети разъехались по белу свету.
Аккуратненький старичок, содержащий себя в полном порядке. Рубашка, штанишки — из прачечной.
