Жизнь начерно - Алёна Даль
Тотчас у стола появился чернокожий официант и спросил по-английски, что желает мисс. Кроме Ирины его никто не понял.
– Сделайте так, чтобы мы могли посмотреть картины! – приказала Ирина Витальевна.
Мози принялся суетливо расставлять стулья под холсты. Потом опустил полог, чтобы было лучше видно, принёс прохладительные напитки на всех.
Вадим достал из этюдника несколько ещё бугристых акварелей и начал расставлять на стульях. Листы соскальзывали, Томка подставляла под них всё, что попадалось под руку – солонки, перечницы. Наконец, импровизированная галерея была выставлена на обозрение одной единственной зрительницы.
Акварели были посредственными. Пожалуй, только одна из них заслуживала внимания. Картина была вовсе не с морем, а с дождём в раскрытом окне. Прошитая упругими стежками дождевых струй, пробитая гвоздиками капель, пропитанная невидимыми слезами, она была насыщена влагой и безотчётной тоской. Её и пожелала купить Ирина Витальевна.
– Сколько? – спросила она, небрежно ткнув в неё пальцем.
– Вы хотите её купить? Но работа ещё не закончена.
– Неважно. Я куплю незаконченную.
– Тридцать евро. Но может быть, заберёте её завтра, я смогу дописать?
– Вот, возьмите, сдачи не надо! – Ирина положила под пепельницу купюру достоинством 100 евро. – И подпишите! Вы ведь славы желаете? – отчего-то разозлилась она.
– Я незаконченные работы не подписываю, – нахмурился Вадим.
– Что и за 100 евро не подписываете? Да Вы за 100 евро должны быть готовы пустые холсты подписывать.
– Извините, я не готов, – глухо произнёс художник и стал складывать акварели обратно в этюдник.
– Ладно, я согласна без автографа. – Ирина Витальевна схватила этюд с дождём в окне и впилась глазами в сырые разводы.
Интересно, где же писалась эта картина? Наверное, на Приморском бульваре, 24, куда звала её в гости непутёвая Томка. А когда? В один из тех пасмурных дней, которые Ирина Витальевна провела на этой террасе? Или раньше? О чём думал автор, когда работал? Или о ком? Неужели о Томке? – тоже мне, Муза брюхатая.
Пока Ирина Витальевна рассматривала незаконченную картину, лёд плавился в кувшине с ежевичным морсом, а Мози стоял навытяжку возле её стола, Вадим с Тамарой тихо ушли.
Под стулом белел выпавший из общей кипы лист Томкиного черновика. Бумага намокла, все буквы слились, и разобрать что-то было практически невозможно. Да и что путного может написать Томка? Ирина всё же подняла размокший лист, но кроме разрозненных слов «вдруг», «и теперь», «в морской дали» … ничего не смогла прочесть.
Небо неожиданно расчистилось. Тугое, как Томкин живот, солнце, раздвинув пелену дождя, озарило мир. Оно улыбалось, так же наивно и лучезарно, как и Томка. Без повода и невпопад. Ирина Витальевна отложила неоконченную картину и беззвучно заплакала…
Букет для любимого зрителя
– Только не говорите Гале, что я люблю маму! – всхлипывала девочка, размазывая по щекам концертный грим.
– Да что с тобой, Лизонька? Какой Гале? О чём ты? – руководительница детской танцевальной студии «Ромашка» Алевтина Петровна была в отчаянии – через пять минут их выход, а главная солистка коллектива Лиза Вертинская плачет навзрыд.
В руке девочка сжимала розовый телефон, по которому только что кто-то позвонил – и вот истерика. Алевтина Петровна догадывалась, что в семье Лизы не всё гладко – на кружок её приводила бабушка, забирал отец – военный с непроницаемым лицом и суровой складкой меж бровей. Но чаще и забирала тоже бабушка.
Смолкли аплодисменты, за кулисы со сцены повалили дети из хора. Девочки-танцовщицы испуганно толпились вокруг руководительницы, пока та успокаивала солистку. Ведущая, шурша тафтой, снова взошла к микрофону: «А сейчас, приглашаем на сцену победителя кремлёвского фестиваля, дипломанта конкурса «Щелкунчик», многократного призёра…».
Лиза перестала плакать, крепко, по-взрослому высморкалась в протянутый Алевтиной Петровной бумажный платок и послушно подставила лицо под быструю кисточку гримёрши. Заиграла музыка, и девочки в установленном хореографией порядке поскакали на сцену. Алевтина Петровна облегчённо вздохнула.
Она повертела на ладони маленький розовый телефон с брелоком-сердечком и, мучимая угрызениями совести, открыла журнал звонков. Разговор, так расстроивший девочку, длился всего две минуты. Буква «М» с точкой – имя абонента. Ладно, надо будет с бабушкой Лизы поговорить, – решила Алевтина Петровна, – но это потом. Она отодвинула край тяжёлой от пыли, багрово-бархатистой занавеси и стала наблюдать за выступлением воспитанниц, отбивая ногою ритм.
Галина Сергеевна сидела в первом ряду и снимала танец внучки на смартфон. Каждый раз, глядя на девочку, она испытывала смешанные чувства: с одной стороны, её злило фотографическое сходство той с матерью, с другой – радовало равнодушие, которое Лиза проявляла в редкие часы свиданий с родительницей. Где-то в глубине души она всё ещё ревновала внучку к непутёвой своей дочери, но была уверена, что со временем, девочка окончательно разберётся – что к чему, и поймёт, что истинная мать – не та, кто родила, а та, кто вырастила и воспитала. С зятем Максимом в отношении Лизы у них было полное единодушие – самая престижная школа, самые лучшие учителя и репетиторы, самые дорогие наряды. Всё только самое-самое. А раз так – не место в Лизиной жизни матери-кукушке, которая ни пирог испечь не может, ни в зоопарк лишний раз не сводит – всё работа, работа… Не говоря уже о кружках. Их было три. Помимо танцевальной студии «Ромашка», куда, кстати сказать, брали далеко не всех, но Галина Сергеевна подключила свои связи, и Лизу взяли, даже сделали солисткой, были ещё занятия фигурным катанием во Дворце Спорта и Школа юных моделей. Плюс индивидуальные уроки английского. Язык плохо давался Лизе, но Галина Сергеевна уже договорилась насчёт летнего лагеря имени Гарри Поттера, в котором, по убеждению Жанны Альбертовны, всё должно сдвинуться с мёртвой точки. Удовольствие не из дешёвых, но чего только не сделаешь ради будущего девочки. Внучка платила ей той же монетой – была ласкова, послушна, откровенна – рассказывала без утайки всё, о чём расспрашивала бабушка, которую по её просьбе называла просто Галей. Ну, Галя и Галя! – кому какое дело, кем она приходится девочке – бабушкой, мамой или тётей.
– Не расстраивайся, Лизочек! – говорила Галя по вечерам, расчёсывая мягкой щёткой длинные волосы девочки. – Я не брошу тебя, как твоя мама. Ну не повезло тебе с ней – что теперь делать? Зато у тебя есть я и папа. Я и папа… – Галя мечтательно уводила взгляд куда-то в сторону. Рука со щёткой замирала в воздухе.
– А мама меня любит? – робко спрашивала Лиза, забившись под одеяло.
– Ну, раз она тебя бросила – как она может тебя любить? – приводила железный довод Галя.
– А
