Сшитое сердце - Кароль Мартинез
Чего от нее ждали? Что она должна была сделать с этой новой палитрой, которую ночью подарил ей голос?
Забросать красками приглушенную зимнюю деревню. Вышить прямо на мерзлой земле яркие цветы. Наполнить пустое небо пестрыми птицами. Раскрасить дома, подрумянить оливковые щеки матери и ее обветренные губы. Ей не хватит на все это ниток, да и жизни не хватит.
И она стала смотреть, что найдется в доме.
На столе не было скатерти, на окнах не было занавесок, на полу не было ковра, и салфеток у них не было, и ничего не было. Не было ткани, на которой можно вышивать.
Были простыни, да и тех мало.
– Простыни должны оставаться белыми, – сказала мать.
Две шали и две мантильи.
– Все это должно оставаться черным, – сказала мать.
Нательное белье.
– Белое опрятнее, – сказала мать.
– А мои юбки, мои блузки? – спросила Фраскита.
Две смены одежды на все про все, она носила их попеременно.
Она вообразила, что ей это позволят, что можно переступить через обычаи всего края? Здесь не принято носить цветное! Говорят, в других местах, в других деревнях девушки по праздникам наряжаются, но только не в Сантавеле! У наших женщин нет ни лент, ни прочих украшений!
– Потому что никто им этого не привозит и не продает, – объяснила Фраскита. – А если я буду одеваться в цветное только дома?
Тогда у нее останется всего одна блузка на выход, которая сносится вдвое быстрее.
– Я буду реже выходить из дома!
А на все то время, пока будет вышивать, она что, голая останется? Будет сидеть голая в своей комнате, с иглой в руке?
– В рубашке!
Еще куда ни шло – черные и белые цветы и птицы, коими она в последнее время заменяла штопку. Эти выдумки можно было разглядеть, только очень внимательно присмотревшись, так что отец пока не заметил сказочного бестиария, поселившегося на его штанах. Но что за прихоть эта ее жажда красок! Прекрасно без них обходились!
– Только не я!
Мать заплакала.
– Дай мне старый мешок! – Фраскита не унималась.
Мать нашла для нее истрепанный мешок. Он совсем расползался, юная швея сумела выкроить из него только полоску шириной в несколько сантиметров.
В углу комнаты висела на ниточке паучиха, ткала свою паутину.
– Я скоро выучусь прясть и ткать.
А пока упрямица разглядывала лежавший у нее на коленях лоскут мешковины и обдумывала, что можно с ним сделать.
Она долго на него смотрела.
Как раз тогда в эти края и приехала племянница сеньора Эредиа. С тех пор, как умерла его жена, здесь не видели нарядных женщин.
В следующее воскресенье она пришла к мессе.
Народу собралось больше, чем обычно, особенно мужчин.
Весна в том году была ранняя, она так и ворвалась в церковь.
Жаждущая красок Фраскита подстерегала платье племянницы.
И вот тусклые серые ткани расступились, пропуская белоснежный шелк. Белый цвет сразил швею. Платье углубилось в тень нефа.
К белому моя мать вернется позже.
Платье легло широкими складками на дерево первой скамьи.
Чтобы понять белое, надо овладеть красками, всеми красками.
Внезапно что-то затрепетало в обтянутых тонким кружевом пальцах, и тут же развернулось алое крыло. Крыло быстро билось и казалось огромным в крохотной руке. Эта вещь, беспрестанно встряхиваясь, раскрываясь и опадая, как горло индюка, заворожила Фраскиту. Она так увлеклась, стараясь рассмотреть вышивку на красной ткани, что не слышала ни слова из проповеди.
Веер! Она сделает веер!
В тот же день она достала свой лоскут мешковины и принялась за работу. Из осторожности она, придумывая новые стежки и осваивая цвет, сначала использовала обрезок ткани. И, пока нитка порхала в воздухе, на острие иголки напоролась неизвестно откуда взявшаяся бабочка.
Случается, мы прерываем прогулку и даже забываем, куда шли, остановившись у обочины дороги и засмотревшись на какую-нибудь мелочь, полностью уйдя в созерцание. Частица пейзажа. Пятнышко на странице. Взгляд цепляется за пустяк, который внезапно рассеивает нас, разрушает, а затем понемногу восстанавливает. И тогда мы продолжаем прогулку, а время течет дальше. Но что-то произошло. Бабочка задела нас, мы дрогнули, а она улетела и, может быть, унесла с собой крохотную частицу нас, наш долгий взгляд, упавший на ее развернутые крылья. И мы, одновременно отяжелевшие и ставшие более легкими, идем дальше своим путем.
Солнечный луч пронизал природные витражи ее крыльев, согревая оранжевые тона, насыщая индиго. Фраскита долго изучала на просвет узор в виде глазков. Она осторожно распяла насекомое на крышке своей рабочей шкатулки, стараясь не повредить тонкий слой красок на крыльях.
Когда она была ребенком, мать объяснила ей волшебство полета:
– Если ты поймаешь бабочку за крылья, пыльца, что позволяет ей летать, останется у тебя на пальцах, а она больше взлететь не сможет.
Может быть, когда-нибудь она наберет достаточно пыльцы, для того чтобы покрыть ею собственные крылья, те, которые она соткет для себя, и взлетит с этих гор. Но сколько бабочек ей придется убить и приколоть к рабочей шкатулке?
Веер – это уже крылышко. Та же игла, что прервала движение насекомого, оборвала его полет, теперь старалась воспроизвести то, что она сразила. Девочка выбрала оттенки ниток и несколько недель трудилась, в точности повторяя узоры на крыльях своей бабочки.
Закончив крыло, она прикрепила его к палочкам из светлого дерева. Потом взмахнула веером, и в потоке воздуха и красок то, что было всего лишь фантазией, мелькнувшей мыслью, снова завладело ею. Взлететь.
И тогда она решила сделать второе крыло, в точности такое же, как первое, создав таким образом целую бабочку – бабочку из ткани. Второй веер она вышила быстрее. Развернув оба крыла, сшила их вместе, открыла окно в своей комнате и стала ждать. Она ждала, что огромная бабочка из ткани, лежавшая на полу ее комнаты, взмахнет разноцветными крыльями и улетит. Для этого она присыпала свое творение летательным порошком. Бабочка, послужившая ей моделью, ее стараниями обратилась в прах, и останки должны были оживить копию.
Несколько дней подряд окно, выходившее на каменистое поле, оставалось открытым. Фраскита простодушно надеялась. Ее создание отправится туда, куда сама она не может!
Мать ни разу не заговорила с Фраскитой о той великолепной вещи, которую фантазия ее дочери распростерла на полу. Франсиска заявила, что цвет – позор, который нельзя выставлять напоказ, и не могла взять свои слова обратно. Однако вышивка была так прекрасна, что она не вытерпела и, когда Фраскиты не было дома, показала ее нескольким соседкам. Они восхищались, но молча.
