Любовь от бездеятельности (Записки неврастеника) - Петр Кара
А я все смотрел на нее и бессознательно играл на гитаре. Я не мог говорить. Временами у меня являлось страстное желание высказать Саше все, что накопилось у меня на душе за последнее время; но, взглянув пристальнее на ее лицо, я моментально позабывал все, что хотел сказать. Я видел, что сказать ничего нельзя, что она не поймет и не хочет меня понимать
Саша ушла, а я взял какую-то книжку и начал ее спокойно читать, — в первый раз в течение последнего полугода.
Какая она еще девчонка! Я ее любил. Как неловко, стыдно вспоминать про это! Когда я сейчас стал просматривать свой дневник, то почувствовал, что краснею; мне вспомнились мои прежние насмешки над влюбленными.
Мне захотелось взять мои записки, пойти с ними к Нильскому и высмеять все мои увлечения, восторги и страдания.
Здесь я провожу черту под своим дневником. Дневник после этой черты будет дневником новой жизни. Сегодня 26 августа, с этого дня я начинаю работать и ни разу не пойду к Саше.
1-го сентября.
Невесело на душе, хотя ни о чем и не скучаю. Что-то щемит в груди. Думается о Саше. Холодно рассуждая, все кончено, — мы расстались навсегда!
Впереди еще целая жизнь! Но зачем жить?... Учиться?... А дальше?
Если я и добьюсь профессорства, — все та же тоска, то же одиночество! Может быть я поеду когда-нибудь по городам читать лекции. Приеду сюда. Выйду на эстраду, и передо мной будет стоять толпа, среди которой стоял когда-то я рядом с Сашей и шептал ей, что со временем и я буду читать лекции, а она жала мне руку. Кончу читать, сойду вниз, а у вешалок мелькают все те же восторженные лица учащейся молодежи.
Приду в гостиницу в пустой номер, выходящий окнами в какой-нибудь казенный склад, около которого прохаживается часовой, сяду ужинать, а мысли понесутся вслед за гимназистами и гимназистками, которых я только что видел, и начнутся воспоминания о былом, — понесутся картины моей юности, а перед глазами пустые стены, слабо освещаемые колеблющимся светом свечи... по лицу с болью покатятся слезы. И для этого жить? Для этого работать? Да разве это жизнь? Это будет какая-то яма. Где же, где в этой жизни теплота чувств? Нет, жизнь без Саши будет бессодержательна и пуста, и для такой жизни не хочется пошевелить даже пальцем.
3-го сентября.
Я неделю просидел дома, читая и занимаясь немецким языком, но вчера вечером меня потянуло на улицу.
Осенью уже пахнет. Дождь шумит не смолкая Темно и грязно на улице, тоскливо на душе. Только в полночь я пошел домой. У ворот я остановился.
— Идти домой, а там еще мрачнее! — подумал я и снова пошел бесцельно бродить по улицам.
Что делает Саша? — подумал я, остановившись на углу той улицы, где она живет.
Мимо ее квартиры проходил сторож. Я дождался, когда он повернет за угол, подошел, стал на тумбу и заглянул в окно.
Нижняя половина окна была завешана и никого не было видно. Против меня на стене висел старинный портрет Белинского, и знакомая акварельная картинка, изображающая воробьев, сидящих на ветке.
Чья-то большая тень проскользнула по стене и перешла на изразцовую печь.
— Это Саша! я как-то ослабел, потерял равновесие и соскочил с тумбы. Дойдя до угла улицы, я вернулся и еще раз с сильно бьющимся сердцем заглянул в окно.
Я пошел домой, но по пути повернул на площадь, зашел в ночной трактир и просидел тамг за чаем до самого утра.
Сегодня я уже не мог заниматься. Ведь, может быть, Саша еще любит меня?
6-го сентября.
Сейчас от меня только что ушла Жернова. Она принесла пряников, присланных ей родными из какого-то уездного, города, спросила, почему меня нигде не видно; рассказала много нового про земские дела; стерла во время разговора пыль со стола и с полки с книгами; ни слова не сказала про Сашу и при прощанье долго и крепко жала мне руку.
12-го сентября.
Сегодня я пошел к Саше. Она была одна. Я сначала долго сидел молча, рассматривая книгу, которая лежала на столе, а потом начал говорить о скуке провинциальной жизни.
— Не знаю! А мне так хочется одиночества! Я с таким удовольствием уехала бы куда-нибудь в имение, в деревню и пожила бы там совершенно одна, — сказала Саша.
Мне стало жаль ее. Я видел, что она страдает. Мне захотелось поговорить с ней как раньше, но она смотрела как-то через меня: я чувствовал, что не я могу ее развлечь, что своим присутствием я только увеличиваю ее тоскливое настроение.
— Она меня любит! думал я: иначе отчего же она страдает? Надо с ней объясниться. Я покажу ей свой дневник, только вырву ту страницу, где я говорю о насмешках над своим чувством.
Саша молчала, задумчиво глядя на огонь лампы. Из кухни доносилась однообразная, заунывная песня кухарки. Изредка раздавалось звяканье посуды.
21 сентября.
Все это время у меня являются мысли: — она нечестна, она не умна, она и некрасива, — но вдумаешься в эти смутные суждения и видишь, что они являются не результатом беспристрастного анализа ее мыслей и поступков, а что их диктует желание освободиться от моей тягостной любви.
Нет! Все же я люблю Сашу. Сейчас я встретил ее на улице, и меня охватила тихая, тихая грусть.
— Какая ты хорошая! — сказал я вслед. Я не могу ее ненавидеть, не могу на нее сердиться. Я люблю ее и все, все простил бы ей. Как приятно чувствовать себя незлобивым... а остальное все так не хорошо. Как тяжело сознание своего бессилия и своей зависимости! Что может быть хуже безответной любви?!
27 сентября.
Чувство одиночества усиливается у меня с каждым днем, увеличивая мои страдания. Я не могу совсем заниматься. Мне кажется, что скоро должно что-то случиться, после чего я уже изменю свою жизнь. Я не могу просидеть дома и полчаса. Как «вечный жид» хожу я по городу и по знакомым, не находя нигде места, где бы я мог чувствовать себя хорошо. У меня явилась бессонница, я могу уснуть только после того, как сильно утомлюсь, пройдя несколько верст.
Вечером, когда
