Невероятная и печальная судьба Ивана и Иваны - Мариз Конде
Это был первый срок Ивана, или, как говорят у нас, первая ходка. За нападение на Фостена он был приговорен к двум годам тюремного заключения. И обязан был этим, относительно мягким, приговором своему официально назначенному адвокату, мсье Винёю, который уже сделал себе имя благодаря своим весьма оригинальным защитительным речам. Одни считали их блестящими. А другие находили тенденциозными и демонстрирующими абсолютное незнание адвокатом гваделупских реалий. Что касается Ивана, адвокат выставил его эдаким заблудшим агнцем, возмущенным, что его сестрой пользуются, как игрушкой, как бездушной куклой для развлечения богатенького сынка. В действительности между Фостеном и Иваной ничего такого не было, если не считать пары поцелуев и прикосновений. Но как это докажешь?
Тем временем Маноло, отец Фостена, не собирался сдаваться. Два года тюрьмы за то, что его сына покалечили, – это просто издевательство. Он решил мстить. Да-да! Необходимо извести эту семейку, источающую преступные миазмы. Он надавил на своего дружка-мэра, чтобы Симону вычеркнули из списка нуждающихся в ежемесячном пособии в несколько евро, а кроме того – выселили из муниципального жилья, которое она получила больше 20 лет назад, задолго до рождения близнецов. И вот однажды утром полицейские вытащили Симону и Ивану из постели и вышвырнули на улицу вместе с их нехитрыми пожитками. Но они не взяли в расчет Майву. Ее совершенно не устраивало, что теперь она вынуждена делить свою крошечную хижину с дочерью и внучкой, и она стала молиться Кукурмине, повелителю невидимого, что прячется в малой бесконечности и царит в бесконечности необъятной, чтобы он пришел им на помощь. Тот, очевидно, внял ее мольбам, потому что через три дня, встав среди ночи, чтобы помочиться, Маноло споткнулся в темноте о неизвестное препятствие и упал всем телом, раскроив себе череп об угол собственной ванны.
Что это была за феерия, похороны Маноло! Его близкие, включая родителей, съехались кто откуда: из Парижа, Марселя, Страсбурга, Лиона и Лилля. Ведь многим известен неоспоримый факт, что гваделупцы бывают двух видов: те, кто мается без работы на родине, и те, кто перебивается случайными заработками в метрополии. Встречались и везунчики, которые нарушали этот «закон» и неплохо устраивались за границей, но это было скорее исключение. Родня Маноло умудрилась превратить траурное мероприятие в повод для туристических развлечений. Одни взяли напрокат автомобили и отправились в Матубу[21], чтобы искупаться в прохладных водах двух ее рек – черной и красной. Другие делали селфи и катались в Рош-Гравé к слиянию трех рек и на возвышенность Люсетт Мишо-Шеври[22] в Монтебелло. А третьи уехали на целый день на острова Ле-Сент или Мари-Галант.
– Вот и неправда, что Карибское море более синее, чем Атлантический океан! – заявила одна из сестер Маноло.
Она жила в Сен-Мало и была замужем за бретонцем, иллюстрируя на своем примере вековое пристрастие последних ко всему антильскому.
Что особенно добавило праздничного ощущения – так это аппетитные блюда, которыми потчевали гостей. Сначала подали «кровяную колбасу – одну потоньше, шириной в два пальца и закрученную в спираль, другую – куда плотнее и толще, за ней бенин[23], приправленный чабрецом и столь щедро сдобренный специями, что во рту горел огонь» (описание Эме Сезера[24]), затем фаршированных крабов, коломбо[25], тушеного тунца, фрикасе из красноперок и стромбусов… После окончания заупокойной службы мэр не дал кюре произнести положенную скорбную проповедь, но поднялся на кафедру сам.
– Африканская пословица гласит: со смертью одного старика сгорает целая библиотека, – вещал он. – Маноло знал традиции старины, которые мало кто помнит, и унес их с собой в могилу.
Можно мы все-таки поправим господина мэра? Никакая это не африканская пословица, но известное высказывание Амаду Хампате Ба[26], одного из величайших мыслителей Западной Африки. Впрочем, это напрасный труд. Господин мэр уже позирует для снимков, чтобы позже запостить их на Фейсбуке[27].
Когда прощальная церемония завершилась, вдруг разразилась сильнейшая гроза. Лило, что называется, стеной. По примете, это означало, что усопший тоскует по утраченной жизни.
Итак, Майва с Симоной снова были вынуждены жить под одной крышей – мать и дочь, которые, в сущности, никогда не понимали друг друга. Ведь именно поэтому в пятнадцать лет Симона покинула «отчий дом», так ей осточертели бесчисленные магические безделушки матери и ее внезапные «озарения». Она стала жить с одним нескладным гаитянским парнем, Фортунео, который то вкалывал на заводе, то ухаживал за каким-нибудь частным садом. Он болтал без умолку, но Симона всегда слушала его с великим удовольствием.
– Когда я появился на свет, то был такой черный, даже иссиня-черный, что повитуха не могла понять, где у меня перед, а где зад. Она уронила меня на землю, и у меня на голове вскочила огромная шишка, вот, до сих пор осталась. Может, это шишка дурости?.. Понимаешь, в животе матери я был не один. У меня был брат, можно сказать, двойняшка. Но он умер – и каким-то образом переселился в меня. Ему на роду было написано стать музыкантом. Иногда у меня в голове прямо тарарам стоит от его мелодий. Поэтому в такие минуты я смотрю на людей безумным взглядом. А порой его голос, непреклонно твердый, елозит туда-сюда в моем мозгу, словно сапфировая игла по виниловой пластинке.
Именно Фортунео приобщил Симону к музыке, ведь он умел играть на множестве инструментов, и голос у него был такой певучий. Под его влиянием она стала постепенно припоминать разные песенки и колыбельные, которые слышала когда-то в детстве, но тогда не придавала особого значения. С наступлением вечера, сидя в своем крохотном саду и прислонившись спиной к изгороди, оплетенной ниспадающей кайенской розой, они пели до глубокой ночи, пока луна потихоньку взбиралась к центру неба, а потом снова катилась вниз, словно гигантский блуждающий фонарь. Но, к сожалению, в конце пятого года их совместной жизни случилось так, что Фортунео уехал к своему брату в США. Тот уверял, что это такая страна, где работа есть всегда. После чего у Симоны тогда начался сумбурный период: она прыгала из постели в постель, от одного мужчины к другому, от жеребца к жеребцу. А потом любовный порыв слился с музыкальным, и свершилось чудо.
Был вечер, такой же, как все остальные, и Симона пошла на репетицию хора. Около десяти
