Последние часы в Париже - Рут Дрюар
Изабель хмуро поглядывает на Эрика.
– В самом деле можешь?
Жозефина не уверена, шутит Изабель или говорит серьезно.
– Твоей матери порядком досталось. – Изабель снова обращается к Жозефине. – Нелегко быть матерью-одиночкой. Она была вынуждена работать за двоих. Ты не должна винить ее за это. После войны было трудно найти работу. Выбирать не приходилось.
– Хорошо, что у меня была Суазик. Она практически заменила мне мать.
Холод проступает в глазах Изабель.
– Суазик спасибо за то, что приютила вас, но что бы ни делала твоя мать, она старалась только ради тебя.
Это уже слишком! Жозефина готова выложить правду; алкоголь придает ей смелости. Она залпом выпивает второй бокал. Эрик снова подливает ей шампанского.
– Эрик, полегче. Жозефина, наверное, не привыкла к выпивке. – Изабель встает из-за стола, убирает тарелки, оставляя Жозефину наедине с Эриком. Теперь придется подождать, пока она вернется.
Жозефина делает маленький глоток, размышляя, с чего начать.
– Я знаю, почему никогда не встречалась со своим дедушкой. – Она поднимает глаза на Изабель, когда та возвращается с сырной тарелкой. – И почему мама никогда не хотела привозить меня в Париж.
Изабель бросает взгляд на Эрика, когда ставит тарелку на стол, и снова поворачивается к Жозефине.
– Что ты имеешь в виду? Твой дедушка был болен с тех пор, как побывал в немецких лагерях.
Жозефина поднимает бровь.
– Да, должно быть, ему пришлось тяжело. – Она выдерживает паузу. – А еще тяжелее вернуться домой и узнать, что его собственная дочь… – Она не может произнести эти слова.
Кровь отливает от лица Изабель. Эрик кашляет, как будто смущенный. И тягостное молчание повисает, как затишье перед бурей.
– Я знаю о своем отце, – упрямо продолжает Жозефина.
Изабель грузно опускается на стул.
– Что ты знаешь?
– Что он – бош.
– Не употребляй это слово. – Изабель подносит руку ко рту.
– Но ведь он был бошем, не так ли? – Она чувствует, как играют в ней пузырьки шампанского, придавая ей больше смелости, чем следовало бы. – Почему все вы скрывали это от меня? Тебе не кажется, что я имела право знать, кто мой отец? – Жозефина осознает, что ее тон агрессивен. Но обида смешивается с новообретенной дерзостью. – Это объясняет так много, много всего, чего я никогда не понимала. – По выражению лица Эрика она догадывается, что ей пора заткнуться – сказано достаточно. Она пытается взять себя в руки.
Изабель тянется к ней, накрывая ее руку ладонью.
– Что тебе рассказывала мама?
– Я нашла свое свидетельство о рождении.
– Нашла?
– Да, на самом деле я его искала. И там указано имя моего отца. Это вовсе не Фредерик, как мне говорила мама. Это немецкое имя! Себастьян Кляйнхаус.
Изабель переходит на шепот:
– Она назвала его? Я всегда полагала, что она записала в свидетельстве «отец неизвестен».
Жозефина в замешательстве.
– Но он не был неизвестен. Вы все знали о нем!
– Разве ты не видишь? Она понимала, что однажды ты все узнаешь. Она хотела рассказать тебе, просто решила подождать, пока ты будешь готова.
– Готова! Она не должна была скрывать это от меня.
– Я представляю, как тебе, должно быть, неприятно вот так узнавать об этом. – Изабель нежно сжимает ладонь Жозефины. – Но ты должна понять, как тяжело было твоей матери. Ей некуда было идти, когда она обнаружила, что беременна тобой. Суазик – единственная, кто согласился приютить ее. Но она и слышать не хотела о твоем настоящем отце.
– Это не имеет такого уж значения. – Эрик берет с тарелки большой ломтик сыра бри. – Все это в прошлом. И не меняет того, кто ты есть.
Жозефина отдергивает руку и подпирает подбородок ладонями. Такое впечатление, что они видят в ней избалованного ребенка, впавшего в истерику. Во всяком случае, ей кажется, что в глазах Эрика она выглядит именно так. Они не понимают, что весь ее мир перевернулся; она это чувствует, просто не может объяснить.
– Еще как меняет, – начинает она. – Я не та, кем себя ощущала. Я не дочь французского героя. Я… – Она не может произнести это слово. – Это все меняет.
– Ты такая же, какой была и раньше. – Эрик кладет сыр на ломтик багета. – Это твой отец другой. Не ты. – Он говорит со знанием дела, и Жозефина начинает задаваться вопросом, не поднимает ли она шум из-за пустяков.
– И смотри, как все замечательно для тебя сложилось, – добавляет Изабель. – У тебя любящая мать, у тебя Суазик. И у тебя есть мы. – Она делает паузу. – И ты в Париже!
– Но… – Сердце Жозефины бьется сильнее. – Я не могу думать о себе так, как раньше. – Ей нужно высказать вслух мысли, проносящиеся в голове. – У меня такое чувство… я словно оторвана от себя прежней. Это была не я.
Эрик хмурится, пережевывая хлеб.
– Как будто стерлась моя личность, – продолжает Жозефина. – И теперь я стала другой.
– О, да ладно. Ты такая же, какой была всегда. – Эрик перестает жевать.
– Нет, я не такая! – Жозефина смаргивает слезы. – Я не такая, – повторяет она шепотом.
– Жозефина, – тихо говорит Изабель. – Твоя мать и твой отец любили друг друга. Это все, что тебе нужно знать.
– Нет! Как ты можешь говорить такое? Он был бошем!
– Пожалуйста! Не употребляй это слово. Надеюсь, ты не произносила его при своей матери. – Изабель колеблется. – Что именно рассказала тебе мать?
Жозефина чувствует, как жар приливает к щекам.
– Немного, – бормочет она, намереваясь признаться в том, что сбежала, прежде чем дать матери шанс что-либо объяснить.
Но тут вмешивается Эрик.
– Послушайте, – авторитетно заявляет он. – Давайте не будем спорить. Вероятно, для Жозефины было потрясением узнать о том, что ее отец был бо… немцем. Но это не меняет того, кто ты есть, Жозефина. – Он улыбается ей, включая все свое обаяние. – Не позволяй этим мыслям испортить тебе время, проведенное здесь. – Он протягивает ей сырную тарелку. – Бри очень вкусный.
Жозефина отрицательно качает головой, проглатывая стоящий в горле ком, и поворачивается к Изабель.
– Ты знаешь, чем он здесь занимался? Какова была его роль?
– Разве твоя мать не говорила тебе? Он был переводчиком.
– Переводчиком? – Звучит не так зловеще, даже вполне обыденно, и Жозефину захлестывает волна облегчения.
Изабель сжимает ее плечо:
– Пожалуйста, не расстраивайся, Жозефина. Он не был плохим человеком. – Изабель встает из-за стола и, наклоняясь, обнимает ее. – Моя бедная маленькая девочка. Тебе стало бы легче, если бы я рассказала все, что знаю о твоем отце? Если бы мы поговорили о нем? О том времени? Обо всех нас?
– Да. – Слезы текут по щекам Жозефины. Слезы облегчения и благодарности. – Да. –
