Свободный вечер в Риме - Ирма Витт

женщина, в залитых гипсом глазницах которых стоял мертвый потусторонний холод. Второй раз случился спустя несколько дней, опять же в районе Китай-города, но на пересечении Солянского проезда и Спасоглинищевского переулка, когда он вышел около 12 дня после утомительного совещания прогуляться и подышать живым, по сравнению с офисным кондиционированным, воздухом и позже заглянул в кафе. У барной стойки сидела она: спина прямая как карандаш, волосы странного медово-желтого цвета завернуты в небрежный пучок и скреплены деревянной шпилькой, глаза сильно подведены черным, лицо бледно, с голубоватым молочным оттенком. Замерев столбиком у входа, он слушал гул в ушах от застучавшего безумным сбитым ритмом сердца, чувствовал тепло в ладонях и тяжелый, как чужой, онемевший во рту язык. Она взяла протянутый барменом бумажный стаканчик с кофе чуть ниже, чем полагалось, дернулась всем телом, быстро перехватила его повыше другой рукой и на мгновенье, как, ребенок, поднесла обожженные кончики пальцев к губам… Потом вышла на улицу, слегка задев его локтем, край ее плаща хлестнул его ладонь, и он ощутил внутри себя волновую сладкую реакцию, распространившуюся по нарастающей от задетой тканью руки до самой глубины его мужской сущности. Он шел за нею, как опоенный, пытаясь найти пути своему хоть какое-то оправдание. Женщина передвигалась быстрым шагом в мягких туфлях без намека на каблук, в одной руке держа стаканчик с кофе, в другой крошечный кожаный конвертик-сумочку. Через пару сотен метров она поставила уже пустой стакан на скамейку на троллейбусной остановке. Он увидел на краю его еле заметный след бледной помады и машинально схватил его. Тут же, ошарашенный собственным поступком, отбросил его прочь, стаканчик покатился по улице и упал с тротуара на проезжую часть. Немедленно от светофора стартовали машины, и одна из них колесом смяла его в плоский грязный диск, он ахнул, но тут же понял, что не имел в виду женщины уже несколько секунд. Обреченно поднял голову, рванул вперед, завертелся юлой, но не нашел ее. Рядом, на скамейке сидел бездомный, кутаясь во что-то рыхлое, бывшее раньше, видимо, клетчатым пледом и окруженный плотным облаком табачного дыма. Он дал ему 100 рублей, попросив при этом сигарету. Пошел назад, чувствуя, как сердце натужно сокращается, перегоняя кровь в ускоренном режиме. «Как глупо, год назад бросил и вот опять!». Во рту стоял кислый привкус так и не выпитого кофе. Третий раз случился дней через десять, стало холодать уже по-настоящему, неделю шли дожди, выстужая воздух. Он увидел ее из окна трамвая, на котором, сильно припозднившись, ехал с работы до метро Чистые пруды, и совершенно не удивился этому, будто бы ждал. Она шла в противоположном движению трамвая направлении, зябко поводя плечами в своем черном плаще, и говорила по телефону – смеялась, улыбалась, беззвучно шевелила губами, произнося слова в трубку. Его ослепила страшная зигзагообразная вспышка ревности при мысли о том, кому она могла дарить невидимые свои улыбки, он выскочил на остановке и скорым шагом пошел за ней, через какое-то время чуть успокоившийся, загипнотизированный плавным движением ее ног. Он держался позади метров за десять, уже ясно понимая, что на этот раз ей от него никуда не скрыться и пытался поймать в круг своего обоняния ее запахи – хотя бы мельчайшую молекулу аромата духов, но вдыхал при этом лишь порченный машинными выхлопами унылый московский воздух. В голове качались маятником мысли, запуская темное действо, в котором поднявшийся занавес оголял актера, беззвучно и кукольно открывающего рот в поисках первой реплики. Вдруг женщина начала постепенно замедлять шаг, и он замер в величайшем напряжении. Откинув волосы назад, она, мгновение одно посомневавшись, стала оборачиваться. Уткнувшись взглядом в ее белый профиль, он, задыхаясь, отпрыгнул в черное нутро подворотни и тут же наткнулся на что-то мягкое, чуть не упал. Это были ноги парня, стоящего там, в темноте. Были и еще люди – зажигались то тут, то там огоньки во ртах, освещая смурые квадратные лица. От компании несло водкой, мусором и рыбой. «Ну ты чо, мужик, ты чо ослеп, а может пьяный, а дай-ка сигарету, раз ты так кстати попался, и еще добавил бы немного, а то водочку нам уже не продадут, а в кафе напротив цены неподъемные для рабочего класса». Он попытался просто развернуться и уйти обратно, под свет фонарей, без слов и комментариев, с одним лишь пульсирующим страхом потерять ее вновь, но был крепко дернут за воротник пальто, да так, что на секунду захрипел. «Куда такой борзый, а? Кроссовочки мне новые испачкал и даже не извинился… Ну-ка давай посмотрим, что у тебя есть за моральный ущерб…». Ощущая чужие руки у себя по карманам, он молча, отчаянно выдирался, хаотично работая кулаками, разбил чей-то нос, ткнул в чей-то рот. Страшные бранные слова висели грязными тряпками, утяжеляя и без того тяжкий воздух, раздался воющий гулкий звук где-то вверху, у самой макушки и тут же рассыпался звоном осколков бутылочного стекла по асфальту. В ногах вдруг стало удивительно легко, с волос, заливая широко раскрытые глаза, закапала тьма. Он мягко и очень медленно, выгнув грудь дугой, упал на кучу прелых листьев, собранных с утра дворником, так, что не почувствовал боли падения, но теперь он не почувствовал бы ее и соприкоснувшись с размаху с острыми камнями. Чуть постояв, но так и не оглянувшись, она быстро и беззвучно полетела дальше, как черная птица, и если бы шла она не по асфальту, а по песку, на нем не оставалось бы следов.

Неаполитанская Роза

В последнее время стали важны какие-то мелочи. Те, что раньше лежали по углам и полкам, прятались в шкатулках и ящиках комода, те, что брались раньше бездумно, использовались по назначению, и, не окрашенные воспоминаниями, возвращались на место. Теперь же щетка для волос дрожала в сморщенной руке: чудился яркий апрельский день, когда они шли по уличному рынку на via Pignasecca, чтобы купить ее отцу подарок в честь знакомства, и она чуть оступилась – поскользнулась на каком-то давленном фрукте и вдруг почувствовала поддержку его напрягшейся мышцами руки. Руки, которая могла быть игривой и ласковой, как котенок, но могла быть опасно наполненной первобытной силой горячего южного мужчины. Повиснув на мгновение на этой руке, она сохранила равновесие и столкнулась с его насмешливым взглядом – обесцвеченные солнцем, темные его глаза показались бледно-желтыми, цвета апельсинового меда. Мир замер, подернулся солнечной пылью, голоса и шумы отлетели прочь, время замедлило свой ход, увязнув в липкой медовой колее, но резкий крик уличной торговки