Сны за полночь - Ольга Васильевна Ярмакова
Лёд недавно сошёл с реки, полностью обнажив её тусклое и мутное тело. Жизнь только пробуждалась от зимнего анабиоза; вялости и заторможенности ещё только предстояло смениться бурной энергией, перейдя в бойкую и разбитную деятельность. Даже воздух был не тот, что прежде, в холодном по-зимнему, в нём уже чувствовалось послабление и затухание отживших вьюг.
Она недвижно стояла одна. В эту глухую ночную пору никого не было здесь, все либо спали, либо предпочитали находиться в куда более уютном и тёплом месте, нежели на Угрюмом Мосту. Почему мост так звался? Этот незначительный сейчас вопрос, волновавший её когда-то давно, ещё девчонкой, теперь всплыл поверх прочих других, отвлекая от назойливого шептания десятка губ и отсрочивая задуманное.
Одна на мосту. Свет фонаря дружелюбно, скорее даже по-братски окутывал её замершее по струнке, как у игрушечного солдатика, тело. Плотный мутно-жёлтый светоч ограждал одинокую женскую фигуру от темноты, образуя на асфальте неровный круг.
Она вглядывалась в воду, та неслась мимо мостовых быков, хлеща тех наотмашь за их несуразное воспрепятствование её продвижению. Вода неистовствовала, вновь ощутив долгожданную свободу после зимы, и в любой преграде видела новую угрозу плена, остро воспринимая в штыки малозначительные помехи на своём пути. Женщина слышала голос реки под собою, то торжество, что поднималось снизу и призывало к бунту всё живое. Тьма была и в воде, но то была чернота иного рода, не та, что подступала со всех сторон к фонарю-защитнику. Вовсе не та.
Мостовое полотно пустовало, ни машин, ни людей, ни собак бродячих. Но она слышала, как из холодного ветра отрываясь и устремляя ход, в неё летели слова тех, кого хранила от глаз ночная темень.
– Чего ты ждёшь? Почему медлишь? – голоса шептали бесстрастно, сплетаясь в неровный хор.
Она молчала, терпела, но молчала. Она боялась ответить им, её ужасало, что они её услышат и тогда….
Но что тогда будет, она не знала, но скорей всего ничего хорошего.
– Ну же, ты почти сделала это, детка, всего один шаг, – сбоку вкрадчиво шептал старый, знакомый и до боли любимый голос.
– Мам, я по тебе скучаю, когда ты придёшь? – с другой стороны шелестел другой близкий сердцу, тонкий голосок.
– Жанна, будь умничкой, ты же не трусиха. Не такой я тебя воспитала, дочка. – Третий голос обжигал спину.
– Ну и чего ты замерла, тихоня? Тебя ещё долго упрашивать все должны? Уговаривать, как в детстве? Ты всегда была такой – самовлюблённой дурой. Вот ты кто! – грубо проворчал голос-пощёчина, от которого кровь разлилась под кожей на лице.
– Да она просто выпендривается! Это возмутительно! – один среди многих зашептал особенно яростно. – Испытывать терпение мёртвых недозволительно! У каждого есть свой час и место. Мы не можем из-за этой цацы терять драгоценные минуты, когда нас ждут в других местах!
– Погодите! Дайте ей ещё минуту. Я уверена, что моя дочь оправдает наши ожидания. Я знаю, на что она способна.
Гомон усилился, это уже был гигантский пчелиный рой, бесновавшийся вокруг световой преграды. Давление росло, ветер перешёл в злобные порывы, выбивая слёзы и пробираясь к телу сквозь одежду. Ровный свет фонаря задрожал и грозил вовсе потухнуть.
– Либо сейчас, либо никогда! Решайся, трусиха! Что тебе терять ещё? В другой раз мы не придём, чтобы проводить тебя. Ты будешь одна и одна останешься, – гневно вещал голос-предводитель.
– Хорошо! Хорошо! Я сделаю это!
Женщина сорвала с головы вязаную шапочку и бросила ту за круг света. Длинные волосы тут же растрепал злорадствующий ветер. Ограждение не было высоким, ноги справились с преградой. Ещё цепляясь руками за поручень, она обернулась назад, фонарь моргнул пару раз и погас. Шелест высохших, как листа осенью, голосов смолк, но они были здесь, она чувствовала их тени.
Шаг в пустоту. Краткий полёт и прорезь водной кромки. Тело тяжёлым камнем вошло в ледяной наст, буравя поперёк и ломая стройность течения. Тьма воздушная сменилась тьмой водяной. На краткий миг она испугалась и захотела выбраться обратно, но ноги поспешно тянуло вниз, удаляя тело от стремительно выравнивающейся поверхности и приближая к непроницаемому дну. Холод стал нестерпим, и конечности свело судорогами; сердце, трепетавшее и бившее сигналы тревоги, замедлилось; лёгкие рвало изнутри нехваткой кислорода. Вода ворвалась внутрь и заполнила нутро своим жидким льдом.
На мосту всё было, как и прежде. Ни души. Только внизу шумела река, огрызаясь на торчавшие в пути опоры, да ветер сошёл на нет, забрав свою лютость до следующей ночи.
***
Ветер крепчал, набирая обороты, присвистывал порывами в предчувствии неизбежной беды. Фонари по обыкновению стерегли мостовой настил от притязаний ночи, огненными шарами неся бдительный караул.
Она вновь стояла впритык к перилам, вцепившись в поручень. Тоже место под тем же фонарём. Внизу бурлила река, громогласно проклинавшая мостовые быки, вставшие поперёк её ходу. Из темноты гудел сонм голосов, чужих и близких, желанных и нелюбимых. Все они требовали одного. Она стояла, застывшей восковой фигурой, она не решалась на то, что замыслила давно.
– И чего ты ждёшь, куколка? – причитал женский старческий голос. – Думаешь, нам есть дело до тебя? Ты прима? Или суперзвезда? Кто ты такая, милашка? Ты никто! Просто глупышка с миловидным личиком. А за душой никого и ничего. Это я, Алма Кливранс, звезда мюзик-холла самого Мулен Руж, я могла претендовать на особую почесть в конце пути! Да и то обошлась скромными пилюлями снотворного. И не делала, как ты, куколка, из своей кончины представления на публике! Нет! Алма Кливранс ушла достойно и незаметно, хотя имела право на громкий конец. А к чему тебе всё это? Зачем задерживать мёртвых? Зачем тянуть кота за сама знаешь что? У тебя есть хоть одна причина жить? Есть? То-то же! Нечего думать – сигай вниз и делу конец.
От резких слов она вздрогнула, пальцы так стиснули поручень, что казалось ещё чуть-чуть и металл сомнётся под яростным натиском.
– Мам, мамочка, – плаксиво всхлипывал детский голосок, – я так скучаю без тебя. Я так сильно скучаю. Тут темно и тихо. Мне не хватает твоего голоса и объятий. Мамочка, когда ты придёшь ко мне? Когда?
Слёзы заволокли её глаза, нос зашмыгал, она не двигалась, всё ещё стоя в нерешительности.
– Милая, мы с Алисой заждались тебя, – вкрадчиво и нежно шептал приятный мужской голос, умножая слёзы женщины. – Нам плохо. С тобой всегда был свет и тепло. А без тебя здесь вечная темнота
