В мечтах о швейной машинке - Бьянка Питцорно
Признаться, из-за этой дурацкой романтики я даже немного расстроилась, узнав, что моя синьорина Эстер ждёт ребёнка. Зато сама маркиза была бесконечно счастлива. Она встретила меня, вся сияя от радости, в гостиной роскошной виллы, где жила теперь с мужем.
– Надеюсь, ты сошьёшь для новорождённого самое прекрасное приданое, какое только можно представить! – заявила она. – На крещение возьмём конверт и крестильную рубашку Риццальдо: Гвельфо на ней настаивает, хотя она уже слегка пожелтела, – тебе придётся помочь мне с отбеливанием. Остальное Гвельфо хотел заказать у кармелиток: ради вышивки, конечно, ты же понимаешь, – вроде как, это семейная традиция. Но я сказала, что лучше позову доверенную швею...
Я подняла глаза, не до конца понимая, что она имеет в виду.
– ...то есть тебя, глупышка! – смеясь воскликнула синьорина Эстер и бросилась обниматься. Она казалась такой же стройной, как раньше, но, прижавшись к ней, я почувствовала слегка округлившийся живот. – Ты ведь свободна? Работы будет много, начинать нужно прямо сейчас. Мне тоже понадобятся домашние платья – что-нибудь более свободное и удобное. Сможешь приступить завтра?
У меня не хватило духу сказать, что я не работала уже четыре месяца, что умираю от голода и что без её заказа уже ничто не спасло бы меня от полного отчаяния.
Мы договорились, что я буду ходить шить к ней домой:
– Может, и меня чему научишь: мне ведь тоже хочется сделать что-то своими руками. Что-нибудь простенькое: шляпку или пару митенок – Гвельфо был бы так рад! До сих пор в этих вопросах я его только разочаровывала.
Для меня всё сложилось просто идеально – в первую очередь из-за обеда, конечно: как ни посмотри, огромная экономия. Кроме того, мне нужна была компания: если не самой хозяйки дома, часто выезжавшей в коляске с визитами или за покупками, так её горничных. Их по вилле сновало так много, что поначалу я даже не могла всех сосчитать: и каждая в элегантном платье с накрахмаленным передником. Затем, были ещё садовник и парнишка, ходивший за лошадьми и при необходимости чинивший коляску. Работай я у себя в дома, пришлось бы сидеть в одиночестве и абсолютной тишине – я бы даже напевать не могла! При бабушке всё было иначе; мы много разговаривали, она часто вспоминала молодость или объясняла что-нибудь по работе, иногда я рассказывала о недавно прочитанной книге, а она ворчала в ответ; время от времени заходил кто-то из её старых подруг спросить совета по портняжным делам и оставался закончить свой заказ вместе с нами. Но те времена прошли.
Синьорина Эстер предлагала мне совсем переехать на виллу: спальню бы мне выделили, места хватало. Но я принципиально отказалась – и вовсе не потому, что боялась неподобающего поведения со стороны маркиза: как можно, при любимой-то жене? Нет, просто мне хотелось, чтобы меня считали приходящей работницей, а не какой-то прислугой. И запирая по утрам две свои комнатушки, стоившие мне ежедневного двухчасового мытья лестниц, ради чего приходилось вставать задолго до рассвета, я всегда могла сказать: «Это мой дом».
От своего преподавателя естествознания маркиза узнала о том, как важно планирование, а через учительницу-туниску выписала из Франции толстенный журнал выкроек с точным указанием всех предметов одежды, необходимых ребёнку от рождения до двух лет, с разделением по триместрам, на основании которого составила график моей работы. Начали мы с двенадцати маленьких распашонок: удивительно, насколько крохотными могут быть дети. Я говорю «мы», потому что синьорина Эстер помогала мне с самыми простыми операциями, совсем как я помогала бабушке, когда мне было лет пять-шесть, и редко покидала комнату для шитья. Судя по журналу, для этих распашонок не было необходимости покупать новую ткань: ни тончайший батист, ни гладкий, как яичная скорлупа, перкаль – подходили только старые льняные простыни, которые за долгие годы не раз стирали и перестирывали, чтобы придавало им необыкновенную мягкость. Швы нужно было оставлять снаружи, а не внутри, чтобы они не раздражали чувствительную кожу ребёнка. Никаких вышивок, никаких пуговиц или петель, только легчайшие шёлковые ленты, закреплённые длинными стежками, чтобы ткань не морщила.
Разумеется, в новый дом синьорина Эстер тоже купила швейную машинку, хотя и не умела ею пользоваться, – впрочем, как и я. С другой стороны, в журнале говорилось, что одежду на первый год младенца нужно шить вручную.
Сам маркиз тоже часто заходил в комнату и, видя жену с иголкой в руке, неизменно оставался доволен. «Малютка, ты становишься безупречной женой, – говорил он, – и будешь такой же безупречной мамочкой». А если бывал настроении пошутить, напевал: «Цветок мой ароматный, малютка дорогая!». Меня эти слова раздражали: я уже прочла либретто новинки сезона, «Мадам Баттерфляй», и знала, что своим поведением тот, кто их пел, американский офицер Пинкертон, вовсе не походил на примерного мужа.
Впрочем, маркиз радовался беременности жены даже больше, чем она сама. Он уже решил, что ребёнка они назовут Адемаро – в честь его отца, в свою очередь названного в честь основателя старинного рода Риццальдо.
– А если родится девочка? – поддразнивала мужа маркиза. Но тот не переставал улыбаться:
– Тогда назовём Дианорой, как мою маму. И постараемся снова, чтобы через девять месяцев появился Адемаро. А за ним Аймоне, Филиппо и Оттьеро... – и добавлял, обращаясь ко мне: – Так что шитья тебе хватит на несколько лет. Большая семья – вот моё самое горячее желание. Наше желание – правда, Эстер?
Его жена смущённо краснела, особенно услышав «постараемся снова», но, вопреки моим ожиданиям, не возражала, даже услышав столь необычные имена. Мне казалось, что
