Андрей Белый - Том 4. Маски
— Непокойный дом: дом с резонансами!
Дом с резонансами
Бита мастистая карта, которой рука Никанора Ивановича собиралась ударить…
Как?
— Тителев, Тителев!
А переехал, и Тителев стал — «тилилик»; чудеса в решете, как сказал духовидец!
Воспитанный Бюхнером[5], сам нигилист, невесомостям сим в решете он не верил, а яйцам, в нем спрятанным; как они сквозь решето могли просто утечь в его мозг головными абстракциями, чтоб из уха вторично родиться?
Он слышал:
— Тилик… Тилилик!
Стрекотало, тиликало.
Элеонора Леоновна на ночь умеркла; Терентий же Титыч, в халат запахнувшись, со свечкой стал «ничто», с той минуты, как он пожелал доброй ночи под лесенкой; Агния-баба — храпела.
Не червь древоточец ли?
Ухом прилипши к стене, он открыл слуховую вторую действительность; есть ведь в домах аберрации[6], приоткрывающие разворохи далекой квартиры, коль ухом случайно коснешься стены.
Как ударится:
— С кем ты спала?
И в семейную драму уткнешься: вопрос только — в чью?
* * *Мой вопрос к архитектору:
— Вы, гражданин, понимаете ли, что у вас — телефонное место, откуда все то, что страдает и любит, проходит в ушную дыру через пар отопления? Взяли ли вы на учет этот факт, гражданин?
* * *Переюркивая по стене, ловил звуки он: перебитные, с прохватом молчания; и ухом нащупал он центр звуковой: голос, перебиваемый сипами, шлепом шагов, дрекотаньем машины, жужжанием валиков, передвиганием косных тюков; вместе взятое — ревы далекого мамонта, бьющего хоботом в камень веков.
Сердце ёкнуло в нем, когда эта действительность стала поступками, если не шкурой одетых людей, обитающих в каменном веке, то шайки отпетых мошенников, вышедших из-за репейников. Тут он —
— в исподней сорочке, —
— босыми ногами, —
— на пол,
чтоб осиливать лестничный винт над ничто, о которое нос обломаешь, — ползком, как оранг, помогающие в беге себе парой верхних конечностей.
Слушал густое молчание, перебиваемое всхрапом Агнии.
Так он вторично влип в стену, чтобы выслушать ревы с пилением ребер Терентию Титовичу; и не выдержав этого, ринулся с лестницы, пав, как на меч, охвативший его броским светом, стреляющим из приоткрытой гостиной, откуда услышал — падение попеременное гирь, —
— а не —
— треск половиц под подошвами тяпавшими: —
— пуча каменное, налитое страданием око и бросив пред пузищем ярко-кровавую кисть, из которой клевала зажженная свечка в проход, —
— прочесал толстопятый толстяк; лицо с зобом, болтавшимся, перекосилось от муки бросания толстого брюха; скакала в плечах седина, когда он прочесал коридором; и сообразилось: взгляд — умницы; вид — композитора, может быть: выбритый, розоволицый, в коричневой паре.
Чернило, не кровь, — на руках!
Никанор же Иванович — в угол, чтоб срам голоножия скрыть: еще скажут, что крадется он с ферлакурами к бабушке-Агнии.
Тут же был пойман с поличным Терентием Титовичем: пятно голубоватого спенсера бросилось прямо из двери, со свечкой в руках; и — с тючком перевязанных накрест бумаг.
— Вы?
— Я.
И с перепугу он выпалил: просто неправду:
— Желудочный кризис.
И пяткой прошлепал в уборную.
Тителев выждал, укрыв выражение глаз в разворошенно желтую, бразилианскую бороду.
— Попридержите язык пока… Шероховатости, — верткие глазки проехались в рябь коридорчика, — шероховатости всюду.
И, перевернувшись, бежал в кабинет. И бежали за свечкою зги. И стопа толстопятая: тяпала.
* * *Еле осиливши лестничный винт, кое-как влез в штаны; мозг — враскоп: муравейник; дерг жил, дроби пальцев; и — туки сердечные; этот страдавший толстяк, пробежавший из стен и ножищей своей трепака отчесавший как бы в тарарыке машинного грохота — сон, отщербленный от смысла?
А Тителев — сон?
— Придержите язык, —
— было сказано, было воспринято твердою памятью, трезвым умом; кто он? В прах перетертый, чтоб с пылью московскою — выметнуться: из ума и из памяти?
Топы: он — в дверь; и — над лестницей свесился: это — толстяк, прочесавший в уборную.
* * *К фортке, — проветрить себя.
Переискры огней из молчанья: вдали.
И, — как перепелиные крики — куда-то, откуда-то: в ночь.
Взлопоталася липа: под домом.
Шаги; фонарек закачался; Акакий Икавшев под ним; и — Мардарий Муфлончик; в руках у него чемоданчик; к глухому забору пошли — буерачником; там фонарек постоял; и — вернулся; Акакий Икавшев вернулся; Мардарий Муфлончик исчез с чемоданчиком.
Чудо?
— Где яйца? Спрятаны!
Вновь, как перепелиные крики, из ночи в ночь за переискрами слышались.
* * *Утром пролеточка, затараракавши, встала в воротах; он слышал два голоса: доктор Цецос и Трекашкина; стало быть, — заночевали: где?
Что они делали?
Тителев — темная личность, скрывающая атамана фальшивомонетчиков и приложившая руку: к чему?
И себя оборвал: усомнился.
Как, Тителев?
Тителев — умница: полки, набитые Марксом; за шиворот выволок из Туркестана; глаза открывал на шпионскую организацию; все это — так; и, однако: в компании с этим отпетым мошенником.
Вспомнилось, — у Честертона[7] описано, как анархисты ловили себя, став шпиками; и как полицейские, бросившись в бегство от ими ловимых персон, — настигали: бежали, все вместе, — по линии круга.
Что ж, мина доверия, — крап, передержка, чтобы, усадивши в репейники брата, Ивана, с открытием, —
— брата, Ивана, —
— похерить:
открытие, — брата, Ивана; и — брата, Ивана! Тут — корень всего!
А насильственно вырванное обещанье молчать — паутина, которую выплел толстяк.
Осторожнее, брат, примечай!
Остается единственно: бегство — раз! С братом, с Иваном, — два! Повод? Его подыскать. А Ивану в виду обстоятельств подобного рода — продлить пребыванье в больнице; пускай там сидит; Никанор — сядет здесь; усыплять подозрения; вот положение: преподавателю русской словесности — сыщиком сделаться!
Что это значит?
Разыскивать след толстяка из гостиной; и — стало быть: эту гостиную взять под обстрел; во-вторых: изучить тот участок забора, куда уводил фонарек, где Мардарий Муфлончик из твердого тела стал — газ испарившийся; и в голове — рой стремглавых решений; вот только: харчи-то марчи; он на ихних сидит; и за ними ж подглядывает? Как же может он эдакую негодяину вымочить?
Вымочит: долг в отношении к брату ведь — есть?
Есть.
Так — вымочит!
* * *Сухость сказалась с катанием вориков-глазок, когда поздоровался с Элеонорой Леоновной и отошел полистать преддиванный альбомчик; сигнув коридорчиком, носом — в гостиную: там — не толстяк?
Не толстяк.
Ну-те!
Элеонора Леоновна шла одеваться; Терентия Титыча не было; ерзает, видно, с фальшивой монетой своей.
Сиганул он в гостиную, странно оглядываясь; и рой мушек, как хлопья, на фоне рыжавого выцвета вился, так докучно жужжа, пока комнату он на коленях не выползал; носом — под ящик, под кресла; исследовать нечего; след негодяя — не видим; следы таракана открыл; неприятная комната — с мухами, с копотями над рыжавым кретоном.
Вдруг — шарк.
Пристыдил карапуз, Владислав: он приполз на карачках и трясся перед тараканами в пороге.
Едва ли не стал объяснять карапузу, зачем он тут ползает, но успокоился, этому не до него: что за гадости, — он придавил таракана!
Теперь — в буерак!
Переюрк
И закапали желчи на смоклую крышу: под оттепель; свистами сносятся сурики, листья; и крукает воздух сырой: воронье улетает над сиплой осиной сквозь синюю просинь: неясною чернью — в неясные черни.
На лысый подхолмик привстав, опустился в колючие кучи репейников, в сростени кустиков; цапкие лапки раздвинув, ощупывал доски забора: высок; и ясно, что не осилил Мардарий Муфлончик железные зубья; здесь след; здесь стояло весомое, твердое тело; здесь стало оно невесомым и газообразным; ага, — доски спилены: на перегибах гвоздей еле держатся, — две; отогнув, обнаружил проход в переулочек:
— Ловко!
И — нос в Гартагалов: пустой, так что можно нос выставить —
— юрк,
— переюкр, — выюрк,
— вьюрк, —
— под защиту доски, потому что пред тумбой, спиной на нее, лицом — в прорезь, стоял офицер с бороденочкой рыженькой, с присморком, при эксельбанте[8]; и шпорой бренча, свежей лайкой, белей молока, папироску выбрасывал; глазки, как рожки улитки, наставились на Никанора Иваныча с юмором: интеллигент на волне европейских событий в дыру за «проливами» лезет; что ж, — стреляной дичи не мало.
