Николай Александров - Замкнутый круг
— Погибнуть можно не только в самолете, но и от самолета, слышишь, Лала? Уже насчитали шестьдесят семь трупов и собрали кучу фрагментов.
Она молчала. Он перелистнул страницу и прочитал вслух:
— Пропал Як‑42, принадлежащий украинским авиалиниям. На борту было сорок человек, их судьба неизвестна.
Она молчала.
— Продолжать светскую беседу? — спросил он.
Она нажала кнопку вызова бортпроводницы.
Он сложил газету, взял новую, но первая страница была все с тем же снимком «Руслана».
— Что случилось? — спросила стюардесса.
— Я хочу пересесть.
— Свободных мест нет. Вам здесь неудобно?
— Тогда скажите, — она ткнула в него пальцем, сверкнув красивыми глазами, — чтобы он заткнулся и не читал вслух.
— Молодой человек, не читайте вслух, — попросила стюардесса.
— А «Спид–инфо» — можно?
— Не можно, — стюардесса с укоризной посмотрела на него.
— Хорошо, а пиво у вас есть?
— Только не давайте ему пиво! — встрепенулась его соседка.
— Так это ваша жена? — удивилась стюардесса.
— Пока нет, — ответил он, — но дело к свадьбе.
Он проводил взглядом стройную стюардессу, впрочем, весь салон провожал ее пристальным взглядом.
Они долго молчали. Он разглядывал газетный лист с голой девушкой, разнаряженной тортовыми розочками, которые с наслаждением слизывал плутоватого вида тип.
Ровный шум моторов вдруг захлебнулся и самолет накренился. Она испуганно вцепилась в его рукав.
— Не бойся, воздушный поток, — сказал он, машинально взглянув на часы.
Он ничего не понимал в воздушных потоках, самолет продолжал заваливаться на правое крыло и терять высоту, все внутренности вжались в грудь, затруднив дыхание. Он уже давил ее своим телом, но попытался упереться в борт рукой. Последнее, что помнил, это запах духов и нежность кожи ее щеки. Он даже, кажется, попытался ее поцеловать, или только мысль мелькнула, видимо, только мысль.
— Жаль девчонку, — вслух сказал он, поднялся и пошел к огню.
Самолет не горел, груды черного искореженного железа валялись всюду, горели сосны. Было больно глазам, разъедал едкий, остро скоблящий горло дым. Самолета не было, только чудом уцелевшая хвостовая часть напоминала о нем.
Он бродил среди дымящегося металла и привязанных к креслам трупов, искал знакомую норковую шубу. Надежда была: если он остался жив, значит, и она должна остаться жива, — они были вместе. Он вдруг остолбенел, посмотрел на свои руки.
— Почему я жив? — прошептал он, обвел глазами страшную картину катастрофы: — Почему?
Она лежала на спине в снегу с непокрытой головой. Он присел на колени и осторожно убрал волосы с ее лица. Отпрянул. Она смотрела неподвижно, только огненные блики отражались в глазах.
— Ты жива?
— Мне холодно, — прошептала она, ни разу не моргнув и даже не глянув на него. Ничто не шевельнулось на лице, только губы.
— Ты жива?! — закричал он.
— Да, — чуть слышно ответили губы.
Он не знал, почему заплакал, от радости, наверное. Сорвал с себя шарф и подложил ей под голову.
— Потерпи, миленькая, потерпи, доченька.
Почему «доченька», он не знал, так вырвалось само собой.
Он потрошил полуобгоревшие чемоданы, собирал тряпье, укутывал ей ноги, ледяные руки. От быстрых движений его сильно тошнило, почему–то рвало кровью.
— Ну, как ты? — присел, склонился над нею. Из обмоток выглядывали только глаза, большие, темные.
— Ноги, — прошептала она.
— Погоди, я вот отдохну и костер устрою, отогреешься. Как руки, не отморозила?
— Не знаю.
Он расстегнул пуговицы дубленки, размотал ее руки и просунул их себе под мышки.
— Погоди, сейчас заломит.
Через минуту почувствовал, как дрогнули ее пальцы.
— Слава Богу, — вырвалось у него, — будем жить. Ты теперь потерпи без меня, костер нужен, а не то замерзнем к чертовой матери, слышь, Лала?
— Слышу, — прошептала она, и он увидел две бусинки слез, понял: она благодарила его.
Он облюбовал хвостовую часть самолета, воняло какой–то горелой гадостью, но здесь можно было спрятаться от потянувшего ветра. Он набросал еловых веток, поверх — тряпье, которое собрал вокруг самолета. Когда волочил ее по снегу в только что свитое им гнездо, она стонала. Живых больше не было.
Сильный костер у пролома скоро нагрел их укрытие. Она уснула, усталость сморила и его. Он не знал, сколько времени спал, но, судя по ярому огню костра, недолго. Она все так же была в забытьи, и теперь он, не стесняясь, мог разглядеть ее: глаза закрыты, губы чуть вздрагивали, будто шептали молитву, влажные волосы рассыпались у изголовья, он погладил их, нагнулся и вдохнул теплоту ее духов.
Серый потолок с трещинами на сгибах у стен, сортирный одинокий плафон над головой, экономно обрезанные под самый подоконник бурые шторы, стол, на нем телевизор с отломанным переключателем каналов. Он сел в кровати, потер лоб, потянулся к тумбочке за «беременной» бутылкой коньяка, приложился к горлышку — обожгло и затошнило. Несколько секунд слушал, как приживается спиртное в полыхающей груди, и после откинулся на подушку. Вспомнил прошедший вечер.
Пить он не собирался, приехал в аэропортовскую гостиницу, чтобы наутро, не суетясь, улететь. И все так бы и случилось, если бы не телефонный звонок, поднявший его с кровати.
— Алло. Добрый вечер, вас беспокоит служба досуга при гостинице «Полет». Не хотите провести вечер в компании милой девушки?
Его раздражение еще не улеглось и он достаточно грубо ответил:
— Я импотент.
На другом конце провода молчали, видимо, звонившая женщина соображала туго. А у него на лице появилась самодовольная улыбка.
— Но у нас хорошие девушки.
— А гимнастки есть?
Женщина опять замолчала.
— Извините, одну секундочку.
Он услышал в трубке отдаленный разговор и смех. И опять самодовольно улыбнулся.
— Есть. Заказывать будете?
— У нее какой разряд?
— Секундочку, — и скоро ответ: — Первый.
— Присылайте.
Он оделся, сходил в буфет за коньяком, и, как теперь помнил, это была не единственная ходка.
Голая перворазрядница стояла на руках, маленькие грудки по–козьи торчали в разные стороны. Ему было жаль ее. Он тоже пытался стоять на руках, но у них ничего не получилось, запыхавшиеся и совсем обессилевшие, они лежали потом на ковре у стены и курили.
«Ее звали, эту девушку по вызову… — он потер виски, силясь вспомнить, и вдруг: — Лала».
— Лала? — вслух повторил он и увидел в лужице коньяка свой билет на самолет.
Мысли смешались: «Лала там, в тайге, в хвостовом обломке!»
Он примчался в аэропорт, попытался что–то объяснить в справочной, потом в милиции, но там ему пригрозили вытрезвителем. Он вышел на привокзальную площадь, закурил, думая о красивой женщине в норковой шубе, которая осталась одна, и некому теперь поддержать костер, сказать слово. Она, наверное, уже потеряла его и плачет. Его тошнило от утренней порции коньяка, жгло грудь.
Дальше все произошло неожиданно и, как ему казалось, глупо. Ему завернули руки, надели наручники и запихнули в тесный «уазик».
В просторном кабинете, куда его завели, было несколько человек, все, кроме одного, в форме летчиков.
— Что случилось с самолетом? — спросил высокий мужчина, внимательно разглядывая его.
— Я не знаю, но на восемнадцатой минуте он завалился на правую сторону и начал падать.
— Кто этот сумасшедший?
— Да опоздавший на рейс.
— Откуда знаешь, что самолет пропал из поля действия радаров на восемнадцатой минуте после взлета?
— Я посмотрел на часы, когда самолет накренился, машинально. Мужики, там все погибли, только женщина, Лала. Она ранена. Спасите ее.
«Мужики» склонились над картой.
— Вот здесь искать надо, — услышал он, — в шестьдесят четвертом квадрате. Если, конечно, действительно отказали правые двигатели.
— Там две сопки, — вмешался он, — как два верблюда, я узнаю это место.
— Возьмите с собой этого сумасшедшего или террориста, потом выясним, обыщите, наручников не снимать.
Вертолет, как ему показалось, тяжело оторвался от бетонных плит и низко поплыл над лесом. Все тот же высокий летчик расспрашивал о самолете, падении и женщине в норковой шубе, особенно внимательно посмотрел на него, когда тот упомянул про костер, который, наверное, уже потух.
Он первый увидел двугорбые сопки. Перед глазами проплыли груды копченого железа, сломанные обгоревшие сосны. Сердце билось глухо по ребрам, пульсировали виски.
— Снимите, — попросил, протянув окольцованные наручниками руки, — не убегу, некуда бежать.
— Снимите, — приказал летчик.
Когда вертолет, подняв снежную бурю, ударился лыжами о стылую землю и открыли двери, он рванулся к дымящемуся пролому.
