Николай Старилов - Реальный социализм
Россия, несмотря на относительно быстрое развитие капитализма после 1861 года, отставала от стран Запада по всем пунктам - от образования до производства стали. Россия не успела развиться в буржуазное государство хотя бы по существу, то есть экономически, не говоря уж о политическом развитии, а уже была привязана к развитому капитализму Запада. К октябрю 1917 года Россию душили в "объятиях" иностранные капиталы.
И своеобразие положения заключалось в том, что в феодальном абсолютистском государстве с деспотической властью царя, существовала буржуазия, которая не могла возглавить буржуазную
революцию (доказательства - 1905 год, февраль 1917 года и доследующие события). "Немецкая буржуазия развивалась так вяло, трусливо и медленно, что в тот момент, когда она враждебно противостояла феодализму и абсолютизму, она сама оказалась враждебно противостоящей пролетариату и всем слоям городского населения, интересы и идеи которых были родственны пролетариату. Она увидела во враждебной позиции по отношению к себе не только класс позади себя, но и всю Европу перед собой. В отличие от французской буржуазии 1789 года прусская буржуазия не была тем классом, который выступает от имени всего современного общества против представителей старого общества, монархии и дворянства. Она опустилась до уровня какого-то сословия, обособленного, как от короны, так и от народа, оппозиционно настроенного по отношению к ним обоим, нерешительного по отношению к каждому из своих противников в отдельности, так как она всегда видела их обоих впереди или позади себя; она с самого начала была склонна к измене народу и к компромиссу с коронованным представителем старого общества, ибо она сама уже принадлежала к старому обществу, она представляла не интересы нового общества против старого, а обновленные интересы внутри устаревшего общества, она стояла у руля революции не потому что за ней стоял народ, а потому, что народ толкал ее впереди себя; она находилась во главе не потому, что представляла инициативу новой общественной эпохи, а только потому, что выражала недовольство старой общественной эпохи; то был пласт старого государства, который сам не пробил себе дороги, но силой землетрясения был выброшен на поверхность нового государства; без веры в себя, без веры в народ, брюзжа против верхов, страшась низов, эгоистичная по отношению к тем и другим и сознающая свой эгоизм, революционная по отношению к консерваторам и консервативная по отношению к революционерам; не доверяющая своим собственным лозунгам, с фразами вместо идей, боящаяся мирового урагана и эксплуатирующая его в свою пользу; лишенная всякой энергии, представляющая собой сплошной плагиат, она пошла, потому что в ней нет ничего оригинального, она оригинальна в своей пошлости, она торгуется сама с собой, без инициативы, без веры в себя, без веры в народ, без всемирно-исторического призвания - точно старик, над которым тяготеет проклятие, осужденный на то, чтобы извращать первые молодые порывы полного жизни народа и подчинять их своим старческим интересам старик без глаз, без зубов, полная развалина - такой очутилась прусская буржуазия после мартовской революции у руля прусского государства." Поразительно! Заменив "немецкая", "прусская" на "русская", мы получаем словно в волшебном зеркале полную характеристику русской буржуазии в марте 1917 года.
Но буржуазная революция назрела, она была необходима и неминуема. И было кому возглавить ее помимо буржуазии - рабочему классу. Так и произошло в феврале 1917 года. Больше того, была сильная организация профессиональных революционеров, идеологией которых был марксизм, то есть интересы пролетариата, да и всего народа, партия, которая считала, что она должна возглавить революцию (хотя, естественно, большевики считали, что революция будет называться несколько иначе - социалистической). "Мне думается, что в одно прекрасное утро наша партия, благодаря беспомощности и вялости всех остальных партий вынуждена будет стать у власти, чтобы в конце концов проводить все же такие вещи, которые лежат непосредственно не в наших интересах, а в интересах общереволюционных и в интересах специфически мелкобуржуазных; в таком случае под давлением пролетарских масс, связанные своими собственными, в известной мере ложно истолкованными и выдвинутыми в порыве партийной борьбы печатными заявлениями и планами, мы будем вынуждены производить коммунистические опыты и делать скачки, о которых мы сами отлично понимаем, что они несвоевременны. При этом мы потеряем головы, надо надеяться, только в физическом смысле, - наступит реакция и прежде, чем мир будет в состоянии дать историческую оценку подобным событиям, нас станут считать не только чудовищами, на что нам было бы наплевать, но и дураками, что уже гораздо хуже. Трудно представить себе другую перспективу. В такой отсталой стране, как Германия, в которой имеется передовая партия и которая втянута в передовую революцию вместе с такой передовой страной, как Франция, - эта передовая партия должна обязательна очутиться у власти, как только дело дойдет до серьезного конфликта и как только будет угрожать действительная опасность. А для этой партии это было бы во всяком случае преждевременным. Однако все это не важно, и самое лучшее, что можно сделать, - это уже заранее подготовить в нашей партийной литературе историческое оправдание нашей партии на тот случай, если это действительно произойдет." Ну, что здесь можно сказать? Остается только еще раз написать "поразительно" и поставить страницу восклицательных знаков! Единственное, чего не мог предвидеть Энгельс так это того, что все произойдет через 64 года в России и в совершенно других условиях империализма, в условиях, когда классовая борьба и борьба за национальную свободу исключат возможность реакции в старом смысле слова, и реакция должна будет наступить, так сказать, изнутри самой революции.
"Октябрьская революция" была не самостоятельной революцией, а одним из этапов Великой Русской революции 1917-1920 годов. Она была продолжением Февральской революции или, если угодно, февральских событий, февральского восстания. За восемь месяцев после Февраля буржуазия поставила своим "руководством" страну перед национальной катастрофой. Шутка истории состояла в том, что для того, чтобы завершить буржуазную революцию, необходимо было избавиться от буржуазии. В этом, впрочем, нет ничего принципиально нового нечто похожее происходило во Франции - якобинцы рубили головы буржуа, стараясь как можно быстрее и полнее осуществить буржуазную революцию, хотя, конечно, сами они воображали, что создают "царство равенства, братства и свободы." "Однако как ни мало героично буржуазное общество, для его появления на свет понадобились героизм, самопожертвование, террор, гражданская война и битвы народов." Якобинцы XX века сменили нерешительных русских буржуа, но в отличие от якобинцев конца ХУШ века не отдали власть назад буржуазии, точнее, она не смогла, да и не могла, ее у них отнять.
К. Маркс говорил, что революции не совершаются по заказу. "Октябрьская революция" была "по заказу", то есть она и была не революцией, а переворотом - власть перешла от одной группировки к другой, что, кстати, отлично понимали непосредственные участники этого переворота, о чем я уже упоминал.
Народ, особенно крестьяне (несмотря на то, что крестьяне получили землю из рук большевиков, они еще долго были настроены против них, против непонятной им "коммунии" - во многом это объясняется тем, что крестьяне надеялись получить землю мирным "законным" путем от Учредительного собрания), на первых порах встретили этот переход власти из одних рук в другие довольно равнодушно и даже враждебно. Но еще более равнодушным и враждебным было отношение к правительству Керенского, которое все настолько презирали, что даже монархически настроенные офицеры хотели прихода к власти большевиков, надеясь, что на скорых развалинах этой власти, легче будет вернуть на трон "возлюбленного императора".
Крестьяне получили землю, дворян, буржуазию, интервентов сбросили в море.
Теоретически перед Россией как будто открывалось два пути:
1. Традиционный частнокапиталистический путь. Идти таким путем можно было бы, естественно, только во главе с буржуазией, частно владеющей средствами производства и обладающей политической властью.
П. Этот второй путь я называю - государственным капитализмом. то есть с государственной (не общественной, не общенародной), а именно государственной, то есть принадлежащей государственной машине, которая при государственном капитализме тождественна новому классу государственных капиталистов) собственностью на средства производства, а затем и на все остальное.
Разберем оба эти пути. Слабость буржуазии, ее заинтересованность в союзе с дворянством (в гражданской войне отечественная буржуазия играла столь незначительную роль, что ее можно сравнить с "актером без реплики" вроде лакея с подносом; ударной силой, причем ударной силой кого? иностранной буржуазии, потерявшей в России едва ли не больше, чем русская буржуазия - было дворянство), точнее - невозможность ее существования без дворянства и иностранного капитала, более сильного в России, чем сам русский капитал - могли быть предметом споров до Февраля 1917 года. В течение последовавших восьми месяцев была блестяще доказана самой русской буржуазией полная невозможность пребывания ее у власти. Безвластная власть русской буржуазии вела либо к военной диктатуре дворян, то есть к возврату старого царизма или даже еще более варварского, либо к превращению России в полуколонию Запада. Причем первое неминуемо означало и второе. Кроме того, буржуазия не разрешила и не могла такая буржуазия разрешить, главный вопрос русской революции - земельный, а значит в любом случае рано или поздно все должно было начаться сначала.
