Николай Старилов - Осенний семестр

Старилов Николай

Осенний семестр

Николай Старилов

Осенний семестр

Андрей бросил сумку с учебниками на пол рядом с письменным столом и крикнул копошившейся на кухне бабушке: - Бабуля меня на картошку посылают. На две недели. По паркету простучали бабушкины шлепанцы, и она вошла в его комнату, принеся с собой из кухни запах жареного лука. - Это что ж такое? - Её карие, уже начавшие выцветать глаза под черно-седыми бровями пылали гневом. - Летом мытарили-мытарили в этом стройотряде, а теперь опять на месяц, опять в грязи копаться. А учиться когда? У тебя здоровье слабое, простудишься там, сляжешь... - Ну-ну, бабуль, не кипятись. Чем-то вкусным пахнет, a? Нe на месяц, а на две недели, а может и меньше - как управимся. Колхозники помогут, баб, не волнуйся. - А ну тебя, - махнула рукой Евдокия Ивановна. - От наших уже неделю нет ничего. - Им делать больше нечего на Подкаменной Тунгуске, как каждый день письма тебе писать, ты меня поражаешь, баб. - Баб. Ты бы лучше ноги не забывал вытирать, ведь это бабе все приходится тереть. - Ну, пошло-поехало. Бабуль, отвяжись ради бога, мне собраться надо. - Грубишь бабушке, вот я родителям все напишу. - Пиши. Я собираюсь. Андрей взял с полки "Жизнь" Мопассана и лёг на диван. Бабушка ушла, но запахи продолжали ползти и раздражать его аппетит, Андрей бросил книгу и пошёл на кухню. - Бабуль, умираю с голода. Можно схватить чего-нибудь? - Нельзя, - отрезала бабушка. - Через пять минут сядешь за стол и будешь обедать как следует. Несмотря на сказанное, Андрей потянулся к уже нарезанному бабушкой хлебу и получил по рукам. - Несчастные родители, если бы видели они как издеваются над их сыном. Отнимают последний кусок хлеба. Бабушка, почему ты отнимаешь у меня последние кусок хлеба? - страдальческие голосом спросил Андрей. - Иди мой руки, - не обращая на него никакого внимания, спокойно ответила бабушка, переворачивая на сковородке котлеты слегка трясущимися пальцами. Андрей как-то неожиданно вдруг увидел эти морщинистые узловатые пальцы, сотрясаемые легкой старческой дрожью и чуть стиснутым голосом сказал: - Иду. Андрей вышел из рубки планетолёта. Его вахта кончилась. Сергей будет ещё четыре часа разгонять "Икар", потом на вахту встанет капитан, начнет торможение и через трое суток они перейдут на орбиту Меркурия. Андрей открыл дверь в кают-компанию. Здесь собрались все члены экспедиции, которую они везли на Меркурий и два штурмана - Владимир и Борис. Большинство смотрело по визору передававшийся с Земли полуфинальный матч между киевским "Динамо" и "Баварией". Единственная женщина, принимавшая участие в экспедиции, сидела у иллюминатора и смотрела через его смягчающий кристалл на буйствующее солнце - они были сейчас так близко от него, что его диск почти закрывал иллюминатор. Узнав, что "динамо" выигрывает со счетом 11: 1, Андрей ушел в свою каюту и вставил в ячейку визора пластину с записью нового фильма "Солнечные часы". Фильм кончился, Андрей ещё некоторое время лежал, переживая драму влюбленных, разделенных временем, по разному текущему для тех, кто остался па Земле и тех, кто в окутанных сиянием фотонного пламени кораблях уходит к звездам, и вспомнил Ольгу - она не захотела стать женой космонавта, который постоянно был где-то там, в черном небе. Сейчас у неё уже был сын, не его сын. Её вполне земной муж работал в более опасной, пожалуй, чем космос, сфере бытовых услуг, но зато каждый вечер сидел дома в кресле в мягких шлепанцах и смотрел визор. А вот у него в тридцать лет не было ни жены, ни сына, ни дома с мягкими шлепанцами. По планетолёту в шлёпанцах много не находишь, а на Земле, в том месте, а чаще многих местах, где он бывал за три месяца ежегодного отпуска, и которые он никак не мог считать домом - санаториях, гостиницах, коттеджах в горах или в лесу - не успевал к ним привыкнуть. Мама, отец, брат, сестра - это был его дом. Вот именно был - за восемь лет космических странствий их пути слишком разошлись, особенно с братом и сестрой. - Ну, ладно, что это я? - оборвал себя Андрей, вставая с койки. - Я знал на что шёл, когда продирался в космос через экзамены и комиссии. Нет, тогда ещё не знал. Узнал позже, когда ушла Ольга... Такие как я заводят семью в сорок лет, когда уходят на пенсию, или не заводят совсем, так что придется потерпеть без семенного уюта. Андрей усмехнулся и застегнул молнию комбинезона. Волна вибрации метнулась по кораблю, завыла сирена и на уровне его глаз замигало красное табло с надписью "Аварийное выключение двигателя!" Андрей почувствовал как тошнота внезапно подступила к горлу, и он начал медленно подниматься к потолку, взмахнул от неожиданности руками, ударился головой о мягкую обшивку и заученными движениями подплыл к двери каюты. - Невесомость, ну, конечно, невесомость, ведь двигатель не работает, подумал он, и отталкиваясь руками и ногами от стенок узкого пассажирского коридора, понесся в рубку. Он не сумел сманеврировать на повороте и врезался в иллюминатор. Его первым машинальным движением было - развернуться и мчаться в рубку, но он вдруг застыл, оцепенев от зрелища в иллюминаторе - он увидел в нём Солнце. Двигатель молчит и неизвестно, что с ним, а через четырнадцать часов "Икар" будет в пределах досягаемости солнечных протуберанцев. Андрей закрыл глаза, но и в закрытых глазах упрямо горело медленно меркнущее неправильное пятно солнца. В двух креслах у пульта управления кораблем сидели капитан и Сергей. Четверо свободных от вахты штурманов висели у них за спиной. Андрей ещё не видел их лиц, но по напряженным, застывшим, несмотря на невесомость, фигурам, понял как они смотрят на экран дисплея, выдающий телеметрию и на обзорный экран с незаметно растущим на нём солнцем. - Метеорит, - сказал капитан, сжимая подлокотники кресла так, что побелели костяшки пальцев. - Вышли из строя третий и восьмой магниты, - бесстрастно доложил голос машины. - У нас мало времени, - сказал Андрей, подлетая к команде. Капитан недовольно посмотрел на него: - Времени хватит, если не суетиться. Андрей промолчал, осознав, что капитан его неправильно понял именно потому, что думал сейчас о том же, что и Андрей. - Надо менять магниты, - сказал он ни к кому не обращаясь. Минуту все молчали. - Сначала надо посмотреть, что с ними. Так или иначе, а кому-то придется туда идти. И не одному, - проворчал капитан. - Поскольку, по должностной инструкции двигатель корабля - моя зона пойду я, тут не о чем говорить, - нетерпеливо сказал Андрей. - Пока я буду собираться надо развернуть корабль для торможения, чтобы потом не терять времени, неизвестно сколько мы провозимся с перемонтировкой, каждая минута дорога. Капитан кивнул: - Антон и Владимир отсоединяют выведенные из строя магниты. Евгений и Борис - за вами расконсервация. Андрей - контроль внутренней части двигателя. Я и Сергей - на вахте. Теперь все было просто и ясно. Пятеро штурманов бросились в скафандровую. Андрей вышел из корабля. Регулируя реактивный пояс, он влетел в сопло двигателя, вслед за ним, медленно изгибаясь причудливыми петлями плыл страховочный фал. Мощный столб света из нашлемного фонаря залил камеру в которой полчаса назад бушевала миллионноградусная плазма и заиграл, тысячекратно отражаясь от неправдоподобно чистых полированных поверхностей магнитов. Но именно так и должно было быть... или никак - либо идеальная чистота и нетронутость магнитов и всей камеры сгорания, либо яркая точка на фоне черного неба, в которую превратился бы корабль. Система блокировки двигателя в мгновение аварии перекрыла подачу рабочего тела в камеру, резервные магниты выдавили плазму в пространство, но если бы сейчас вновь были включены двигатели, корабль перестал бы существовать, впрочем система блокировки не даст этого сделать, пока двигатель не будет исправлен. Передав информацию, Андрей стал ждать когда Антон и Владимир отсоединят магниты. Он не видел этого, но знал, что в это время Борис и Женька уже расконсервируют запасные магниты. Потом, ему уже некогда было думать о том, что делают другие, кроме того он был уверен, что они делают всё, что надо и сделают так как надо всё, что в их силах, а если понадобится, то и немного больше. Андреи осторожно, осторожней, чем мать грудного ребенка принимал на себя поврежденный магнит так, чтобы не задеть соседние. Из корабля его толкал робот, развивающий тягу до пятидесяти тонн - почти в два раза больше массы магнита, а в самой камере с боков его придерживали два аварийных робота. Андрей отлетел метров на десять, чтобы не мешать и смотрел как роботы выводят из жерла двигателя блестящий параллепипед, потом упершись электромагнитными лапами в корпус корабля они оттолкнули магнит в сторону солнца - лет через сто он сгорит в его пламени. Демонтаж и установка запасных магнитов заняли два часа. Когда заканчивалась установка второго магнита, Андрей удивленно осмотрелся и вспомнив что-то, связался с рубкой. - Капитан, в чем дело, почему не переориентирован корабль? - Штурман, почему прекратили контроль за установкой магнитов? - Вадим, роботы сделают всё без моих ценных указаний, отвечай, что происходит? Капитан вздохнул. - За то, что не выполняете распоряжений капитана корабля, штурман, я наложу на вас взыскание... Поздно, Андрюша. - Как это поздно, ты что? Мы войдем в зону через восемь часов, на регулировку магнитов нужно пять, от силы шесть часов, я всё уже просчитал. - Это часто бывает, что мы всё рассчитываем, но забываем принять во внимание самое простое, но, к сожалению, самое главное. Мы пропустили точку торможения и идём к солнцу. - Да, вот этого я почему-то не учёл. Даже как-то странно. Уж очень, наверно, не хотелось. Мы сможем начать разгон только в солнечной короне. - Да, если только нас не зацепит какой-нибудь протуберанец. Андрей коротко рассмеялся. Он был один из немногих, кто мог понять мрачную шутку капитана - всей мощи "Икара" не хватит, чтобы вырваться из поля тяготения Солнца - слишком близко они окажутся к этой громаде. - У нас только один выход. - Уйти по касательной. - Да. Я начинаю регулировку магнитов. Прижав ладони к щекам, а нос к иллюминатору, врач экспедиции с ужасом и восхищением смотрела как на поверхности солнца, скручиваясь гигантским мохнатым удавом вырастает протуберанец и, вдруг копьём пронзая сверкающую пыльную темноту околосолнечного пространства, несётся и "Икару". - Мимо, - спокойно сказал Женька, оставленный в кают -компании для подбадривания пассажиров. Огненный снаряд действительно пронесся мимо, но несколько слабеньких завитков все-таки коснулись корпуса планетолёта, не причинив ему вреда. - Регулировка двигателя закончена! - загремел по общей связи голос капитана. - В течение пяти минут всем занять места в каютах и пристегнуть стартовые ремни. Повторяю... В рубке остались только капитан, не покидавший своего поста уже четырнадцать часов и Владимир, сменивший по очередности вахт Бориса. Капитан дал команду бортовому компьютеру, включились маневровые двигатели, уводя нос ракеты от выросшего на полнеба Солнца. Капитан ещё раз включил общую связь. - Прошу всех доложить о готовности к старту. Времени для плавных переходов не было, чудовищная перегрузка вдавила людей в койки. Тяжелее всех было полулежащим в креслах капитану и Владимиру. Ни на каких тренировках они никогда не испытывали ничего подобного. Но эта максимальная нагрузка, которую мог выдержать человеческий организм, была принята ЭВМ в расчет и продолжалась всего несколько секунд - корабль изменил курс и с двенадцати g перегрузка быстро упала до шести, до трех и потом до нормальной земной силы тяжести. Медленно приходя в себя, капитан почувствовал, как что-то горячее течёт у него из уха, потрогал пальцем и поднес к глазам. Из сиденья кресла он достал медпакет и вытер тампоном кровь, стараясь не смотреть в сторону штурмана, как будто был уличён в чем-то стыдном и не подобающем его званию капитана. Владимир старательно делал вид, что занят считыванием с экрана дисплея данных о полёте. Включилась внутренняя связь членов экипажа, и голос Андрея предложил: - Капитан, вам с Владимиром сейчас было труднее всех, ты уже пятнадцатый час на вахте. У каждого из нас есть предел, Вадим, ты должен отдохнуть, сам знаешь, чем грозит замедленная реакция, давай кто-нибудь из нас заменит тебя. - А ты что, Андрее, эти четырнадцать часов отдыхал? - Почти что. Магниты ведь регулировал ты. - Не бог весть что. Да и не я их регулировал, а бортовая машина по блоковой программе, так что спасибо, но пока не выйдем из зоны, об отдыхе придётся забыть. - Но Вадим... - Всё, штурман, - жестко оборвал капитан, и через мгновенье добавил мягче: - Отдыхать будем по очереди на пути к Земле, Андрюша, как всегда. Всё, отбой! Капитан выключил связь экипажа и по общей связи сказал для всех: - Занятых мест никому не покидать. Может возникнуть необходимость срочной корректировки траектории полёта, предупреждать будет некогда. Во избежание несчастных случаев категорически запрещаю покидать свои места и отстегивать стартовые ремни. Смотрите визор, слушайте музыку. Экипажу, не занятому на вахте, приказываю отдыхать. Следующая вахта по обычному расписанию. Всё. Андрей лежал на койке и слушал Вадима, его твёрдый голос, в котором не было ни тени сомнения и завидовал его бодрости. "Следующая вахта Бориса, потом моя". Мне осталось валяться ещё пять часов. Откуда взялся этот дурацкий метеорит? Вероятность встречи с таким крупным метеоритом ничтожна... Ну, что ж, по крайней мере следующий корабль по теории вероятностей встретится с таким же камушком через десятки лет. А ведь мы были на волосок от гибели, да и сейчас... Ну, ладно, чем бы заняться эти пять часов? Теперь мы будем на Меркурии не раньше, чем недели через две, если всё пойдёт как надо. Почитаю-ка я, - решил Андрей, вставил голограмму в визор и перед ним почти осязаемая в своею призрачной естественности появилась первая страница книги. Его разбудил вахтовый зуммер... Несколько секунд он смотрел на висящую перед ним раскрытую книгу, потом перевёл глаза на часы - до вахты оставалось пять минут. - Здорово же я устал, - удивленно подумал он и вскочил с койки. Через три минуты он вошел в рубку. Борис встал со штурманского кресла, освобождая место Андрею. На осунувшемся за сутки лице капитана легко можно было прочитать тревогу. Андрей молча сел в кресло, ввел в память машины свой код и начал знакомиться с данными о полёте. Через полчаса, трижды проверив свои расчеты, Андрей не удержался: - А положеньице-то у нас, Вадим, не очень... Капитан молча кивнул. - И ты, что же, с самого начала знал... - Да. Тут не надо быть гением, чтобы это узнать. Пока вы меняли магниты, я просчитал варианты. Получилось, что у нас только один более или менее реальный выход. Ты правильно интуитивно определил его, только ты не считал, а я считал - касательная, о которой ты говорил, пройдет в точке, из которой нас может вытянуть только вся мощность двигателя... если сможет. - А ты учитывал флуктуации поля, оно ведь не однородно. - Я вводил традиционную поправку - получилось, что мы выскочим, но Солнце может не согласиться с традиционной поправкой, - усмехнулся капитан. Машина постоянно замеряет мощность гравитации, но вряд ли это поможет. Теперь наше спасение - дело нашего везения, мы сделали все, что могли. - А если произвести ещё одну корректировку курса? - Успокойся, Андрей, ты сам знаешь, что на такой скорости корректировка курса невозможна - мы превратимся в студень. Да она и не изменит ничего. - Ну, что же, осталось всего пятьдесят четыре минуты. Подождем. Андрей откинулся на спинку кресла и стал смотреть на медленно уходящий под корабль мохнатый шар солнца, занимающий уже три четверти экрана. Через минуту он спросил: - Вадим, так близко здесь ещё никто не был. Ты дал машине задание вести исследования? - Да. На пятидесятой минуте корабль начал слабо потрескивать корпусом. Андрей обеспокоенно посмотрел на капитана, но промолчал. На пятьдесят третьей минуте зловещий треск усилился. На пятьдесят четвертой минуте капитан положил руку на рычаг регулировки мощности двигателя, дублируя машину, но бортовой компьютер не подвёл и в ту же секунду тяжесть перегрузки вдавила их в кресла. Рёв двигателя, работающего на форсаже, далеким гулом морского прибоя доносился в изолированную от внешних воздействий рубку. Солнце не хотело отпускать свою добычу, и машина бесстрастно докладывала, что корабль по прежнему идет по дуге неустойчивого равновесия. Внезапно Андреи почувствовал, как какой-то стальной коготь вцепился ему в мозг и стал выворачивать его наизнанку, он услышал донесшийся откуда-то издалека крик капитана и потерял сознание. Когда он очнулся, то увидел, что они уже три минуты как вырвались из опасной зоны солнечной гравитации. - Значит я был без сознания около четырех минут -здорово меня прихватило, а ведь перегрузка была не такая уж большая - всего пять g, хотя тут сыграло свою роль, наверное, какое-то микроскопическое изменение курса, вызванное борьбой корабля с полем тяготения солнца. Андрей повернул голову - капитан, бессильно разбросав руки и свесив голову на грудь сидел в кресле - стартовые ремни не давали ему сползти на пол. Андрей с трудом поднялся со своего кресла, нащупал у него пульс и вздохнул с облегчением. Слушая пульс Вадима он вдруг почувствовал какое-то смутное беспокойство, какой-то инстинкт, интуиция, а он привык им доверять в трудную минуту, подсказывали, что что-то не ладно. Он резко обернулся к экрану, как будто ожидая нападения неведомого врага и вдруг замер - до его сознания дошло то, что он не понял, не мог понять сразу, в первое мгновение, когда пришёл в себя. Солнце, из поля тяготения которого они только что вырвались - не было земным Солнцем. Занятий у них сегодня в институте, по существу, не было - известие о поездке в колхоз отбивало всякую охоту к занятиям, ответственные бегали с озабоченными лицами. не обращая внимания на преподавателей, а преподаватели махнули на всё рукой, так как понимали бессмысленность своих усилит в этот первый и пока последний день учебы своих студентов. За кафедрой прохаживался пожилой хромоногий мужчина. Андрей видел его сегодня впервые - он должен был читать им новый предмет. Не желая терять эти два часа, он с упорством бубнил что-то об античной литературе, раздражая всех своим заунывным голосом и вызывая тихие смешки, когда пытался в избранных местах изобразить пафос древних греков. В аудитория стоял шум, похожий на клокотание пара в котле. Несколько раз доцент открывал клапан этого котла и выпускал пар - говорил устрашающие голосом, что он не может в такой обстановке продолжать лекцию и, не слушавшие его студенты, как будто испуганные тем, что этот человек прекратит читать им лекцию, которую они не слушают, замолкали, чтобы начать говорить как только преподаватель переводил глаза с них куда-то внутрь себя, где орёл клевал печень Прометея. - Интересно, она поедет? - думал Андрей, глядя на Свету. Вообще-то, конечно, ехать должен был весь курс, но обычно, как-то так оказывалось, что несколько человек не ездили, запасаясь справками. Впрочем, может быть им и действительно нельзя было ездить. Света была блондинкой и, как у многих блондинок, у неё были голубые глаза навыкате, придававшие её лицу довольно глупое выражение, но Андрею её глаза казались особенно красивыми, потому что он любил её. Чуть подвитые на концах стриженые волосы окружали её голову светлым венком, в котором она скрывала великоватые для её лица уши. Андрею было почему-то жалко этого хромого преподавателя. Сам он не разговаривал, и с неодобрением смотрел на галдёж, стоящий в зале. Сидевший за спиной у Светы Сашка подбросил ей бумажного "мышонка" на нитке, и она делала вид, что не обращает внимания на такие глупые знаки внимания, но, улучив момент, оторвала бумажку от нитки и бросила её в Сашку. "Мышонок" попал Сашке в глаз, но он только рассмеялся, а Светлана поощрительно улыбнулась ему. Полуденное солнце рвалось в высокие окна. Всё было как летом - жарко, светло, и всё не так - Андрею было почему-то грустно - лето кончилось, и как бы ни было похоже на лето, а была уже осень, и поэтому ему было грустно, а может быть еще и потому, что Света не замечает его - а это так грустно, ведь сам он никак не может к ней подойти. Солнце пробивалось через Светкины волосы, растекалось по ним, и они мягко горели его светом. Справа, на шее, голубая нитка вены просвечивала через молочную кожу. Света что-то говорила соседке, кажется её зовут Леной, Андрей точно не помнил, хотя они учились уже третий год. Она его не интересовала. "Закон природы", - с вялой иронией думал он. "Красивые выбирают в подруги некрасивых, чтобы оттенить свою красоту, потом некрасивые выходят замуж, а красивые, очень удивленные этим, остаются на бобах. Хромоножка в очередной раз окинул гневным взглядом аудиторию. - Вы, девушка, да-да, вы-вы! - он указал рукой на Светлану. Она удивленно посмотрела на него, прервав разговор. - Спасибо, что вы соизволили прервать свой, несомненно куда более интересные разговор, чем моя лекция. Он вскипел и крикнул: - Вы зачем сюда пришли, что это за безобразное поведение?! Вы что, хотите, чтобы я принял меры? Услышав про "меры" Светлана из высокомерно-оскорбленного лица мгновенно сделала испуганно-невинное и видно было, что она действительно струсила. Но доцент уже понял, что перехватил - он знал всю бессмысленность увещевании студентов, но тем не менее каждый раз не выдерживал, а жаловаться на них не хотел и не собирался, хотя бы потому, что это выставило бы его самого в глупом положении преподавателя, который не может поддерживать порядок на лекции, кроме того будучи по натуре, несмотря на физический недостаток, человеком незлобивым, после своей минутной вспышки гнева он уже отошел и теперь досадовал на самого себя за испорченные этой фразой отношения со студентами, очень не любящими, когда им угрожают, и спокойным, усталым голосом он сказал, махнув рукой Светлане: - Садитесь, девушка... Я понимаю, что вы завтра уезжаете, вам не до учебы, но всё же надо держаться в каких--то рамках, не могу же я вас отпустить... - Отпустите, отпустите!... - закричали со всех сторон. - Нет, отпустить я вас не имею права, а читать лекцию при таком шуме я тоже не могу. Товарищи, я вас серьёзно прошу, сидите потише. До конца лекции осталось всего пятнадцать минут, потерпите... Без всякой надежды, только для того, чтобы потянуть время, всё те же несколько голосов заунывно затянули: - Ну отпустите, отпустите, чего там пятнадцать минут, нам собираться надо... Доцент подошёл к доске и в нерешительности стал вытирать мокрой тряпкой испачканные мелом руки, отчего, как он тут же заметил, руки его становились ещё грязнее, потом повернулся к залу лицом. - Ну, ладно, идите, только тихо. Аудитория взорвалась топотом, лязгом портфельных замков и звуками десятков голосов, стремившихся перекричать шум и другие голоса. - Я же просил вас - тихо! - в отчаянии громче всех крикнул доцент и в воцарившейся на мгновение тишине, добавил мягче: - Неужели так трудно понять? - Придурок какой-то, подумаешь на пятнадцать минут раньше отпустил с лекции, - великое дело, - пробурчал Сашка, выходя в коридор следом за Андреем. - Ему на каиедре могут за это втык сделать, вот он и боится, примирительно ответил Андрей. - Кому это нужно? Просто у него комплекс неполноценности из-за ноги, она не даёт ему прямо идти по жизни, - ехидно возразил Сашка и рассмеялся. Андрею не понравилось, что для насмешки было использовано несчастье человека, и он промолчал, только пожал плечами, чтобы отказ поддерживать этот разговор не выглядел слишком резко. Сашка насмешливо посмотрел на него и отвернулся, выискивая глазами Светлану. Андрею тоже хотелось бы также непринужденно подойти как Сашка сейчас, заговорить о чем-то, заглядывать ей в глаза и смеяться вместе с ней какой-нибудь шутке, которые любят красивые девушки, но он не мог этого сделать, он не мог сейчас даже просто оглянуться на неё, какая-то сила держала его голову, не давая посмотреть в её сторону, тем более не мог он подойти к ней и заговорить - от одной этой мысли он почему-то краснел, а когда бывали такие мгновения, что они оказывались рядом, он чувствовал себя до ужаса неловко, не знал, что сказать и, чувствуя себя последним идиотом, старался поскорее отойти от неё - когда она была рядом ему ещё труднее было, если только такое может быть, взглянуть на нее, встретиться с нею глазами. А с другими он чувствовал себя вполне свободно, потому, наверное, что к ним он ничего не чувствовал и, поэтому говоря что-нибудь не терзался перед этим, что ему сказать и надо ли это говорить и хорошо ли это будет, если будет сказано, как он думал, когда Светлана стояла рядом с ним, о самых простых вещах. Конечно, такое поведение не только не может вызвать восторга у девушки, но даже привлечь её внимание (скорее наоборот). Если сама она раньше не почувствовала к нему ничего, такое поведение ведет к тому, что она будет считать, что неприятна ему, а это плохой стимул для любви, зато хороший для раздражения и неприязни, а кроме того девушки обычно вообще не любят рохль или по крайней мере тех, кого они считают за них. Самое удручающее во всём этом было то, что Андрей всё это отлично понимал, но ничего не мог с собой поделать. На вечерней улице Берлина Андрей был одним из немногих прохожих. Он оглянулся - слежки не было - и прежним неторопливым шагом вошёл в переулок. У третьего подъезда он остановился, нагнулся на мгновение, как будто рассматривая что-то на тротуаре, полы расстёгнутого заранее плаща раздвинулись загораживая его со стороны улицы от случайного прохожего, неуловимо быстрым движением Андрей запустил руку в дыру между ступенек, сорвал там приклеенную пластырем пачку сигарет, сунул в карман плаща и, оглянувшись ещё раз, пошёл дальше по переулку. За ним не было слезки, но связной был арестован гестапо в момент закладки тайника. И сейчас, разглядывая из окна удалявшегося гауптштурмфюрера, двое оставленных в засаде гестаповцев мысленно вешали себе по железному кресту - не каждый день удается их коллегам выйти на русского резидента. Старший просигналил наружникам и те "повели" Андрея. Уже через квартал он почувствовал хвост. Столько их было этих "хвостов" за его короткую жизнь, что Андрей кожей ощущал любое повышенное внимание к своей персоне, хотя, иногда это и не было слежкой. Он проверился раз, другой. Хвост не пропал. Это был действительно настоящий хвост и Андрей понял, что его ведут от тайника. - Так. Тайник заложен вчера вечером. Как они вышли на связного? Не знаю. Вряд ли за сутки он им что-нибудь сказал, хотя они здорово умеют развязывать языки. Кто я - связной не знает. Что в тайнике - тоже. Вряд ли гестапо решилось тронуть тайник и подменить содержимое. А если они взяли связного раньше, и выбили из него информацию? Если это они заложили тайник? Я не знаю, что у меня в кармане - пачка сигарет, инструкции Центра или гестаповская липа. Вряд ли они видели моё лицо. Сфотографировать в темноте они меня тоже не могут. В сущности, если я сейчас смогу уйти, они останутся с носом. Конечно, они проверят всех гауптштурмфюреров, но что у них из этого получится одному богу известно. Легко сказать - уходить. Он шёл по улице, на которой уже никого не было в этот поздний час, кроме него и филеров. Военный грузовик вынырнул из-за угла. Всё решали мгновения. Андрей выбежал на середину улицы, властно подвив вверх руку. Завизжали тормоза. Сзади побежали, поняв с запозданием на несколько секунд, что произошло и не сразу решив, как поступать дальше. Высунувшийся из кабины шофёр, начал было свою речь, но осёкся, увидев чёрную эсэсовскую форму, а гауптштурмфюрер ОС Генрих Штоль уже открыл дверцу грузовика. - Гестапо. Быстро. Вперед. Андрей говорил резко, отрывисто, "лаял", как это у них принято с подчиненными. Двое филеров замахали руками, но грузовик промчался мимо, и они взялись за пистолеты, Шофёр уже не слышал этих выстрелов, а Андрей надежно защищенный кузовом, заполненным ящиками, взял баранку в свои руки. Далеко ему на этом грузовике, конечно, не уехать, дороги будут перекрыты через четверть часа, от отлично знал эту механику, но ему больше и не нужно. Он остановил машину на набережной Шпрее и переоделся в форму шофёра. Неподалеку от своего дома он вынул из солдатского мешка свои плащ и фуражку и спокойно прошёл мимо окошка привратницкой. В тайнике была гестаповская липа. Связной не раскрыл им особых пометок. Андрей сжёг у унитазе шифровки, зная, что если в его квартире будет в скором времени обыск, экспертиза обнаружит следы пепла, и хоть этим он облегчит участь товарища, если он ещё жив. От одежды шофёра он избавится завтра, это не самое главное, хотя в сущности, сейчас единственная улика против него. Оставаться, продолжать работу или уходить в подполье? Сможет гестапо выявить его среди сотен гауптштурмфюреров? Да и где у них гарантия, что это не было обычным камуфляжем, и на самом деле он не скромный чиновник министерства иностранных дел или обер-лейтенант вермахта? Нет, выйти они на него не смогут... Шофёр видел его. Нельзя было оставлять шофера в живых, но Андрей не мог, несмотря на то, что видел самые зверские из всех зверств нацистов собственными главами, не мог убить человека, пусть и немецкого солдата, не в бою, про которого ничего не знал - кто он, фанатик или простой парень, переодетый в форму, а может быть и противник гитлеризма, хотя бы в душе. Андрей знал, что далеко не все немцы были фашистами и убийцами, в том числе и среди солдат. Благодаря своему положению он имел доступ к секретной информации, из которой следовало, что ежедневно на фронте и в тылу казнили сотни немцев за борьбу против фашизма или отказ выполнять варварские приказы. Он знал, что его гуманность может дорого ему обойтись, но изменить ничего не мог, да и не стал бы, даже если бы смог. Утром на явочной квартире он принял своего агента, работавшего в подпольной группе коммунистов. Это был человек среднего роста, с приятной, располагающей к себе внешностью, с твёрдым и открытым взглядом серых глаз. Он настолько подкупал в разговоре собеседника, что иногда сам Андрей ловил себя на мысли, что ему хочется привлечь этого человека к своей работе, а ведь он знал, кто он. Вот этого подонка, нет его нельзя было назвать подонком - он ни на секунду не ощущал себя мерзавцем или предателем, он был твердо убежден не только в полезности, но и правоте, правильности того, что он делал - поставлял людей палачам, вот этого фашистского выродка он бы убил, и убил бы с удовольствием, как это ни страшно говорить, но, к сожалению, теперь этим придется заняться самим немецким товарищам, он не имел права сейчас позволить себе так рисковать. До провала связного он мог манипулировать информацией агента и ограждать до поры подпольщиков, теперь когда его положение стало слишком зыбким оставлять в живых агента, значит рисковать жизнями десятков людей. Если его арестуют, с агентом начнут работать настоящие гестаповцы. Агент ушёл. Андрей подождав минут пять, тоже собрался уходить и вдруг остановился - а как же он оповестит подпольщиков? Как сумеет их убедить, что один из руководителей группы - провокатор гестапо? Они не поверят. Андрей вспомнил глаза агента, представил себе как он с негодованием отвергнет все обвинения. Нет, они не поверят и потребуют от человека, который пришёл обвинить их "товарища", доказательств. Пойти к ним самому? Вряд ли провокатор выдержит такую очную ставку. Но он не имел права выдавать себя. Передать немецким коммунистам его донесения, те, которые у него, которым он не дал хода? Это опять-таки значило раскрыть себя, хоть и не так явно. Всё это крайние меры, на тот случай, если угроза провала станет неминуемой. А если он не успеет? Донесения агента нужно немедленно, сегодня же передать Клаусу - радисту! Не оставить ни малейшего шанса для случайности. Клаус ждал его в назначенном месте - в парке, на второй скамейке от статуи рыцаря. Их встречи происходили по определенной схеме - каждый раз в новом месте, потом всё повторялось, но в другой последовательности. Андрей сел рядом с ним. Попросил разрешения закурить. Клаус, церемонно приподняв край шляпы двумя пальцами, разрешил. Затянувшись пару раз, Андрей с легкой улыбкой стал рассказывать ему о последних событиях. Клаус не смог сдержаться и на мгновение лицо его выразило озабоченность, но тут же снова приняло обычный вид вежливого внимания к разговору случайного собеседника. Потом Андрей развернул газету, несколько минут делал вид, что читает "Фелькише беобахтер", снова аккуратно сложил газету, положил на скамейку между собой и Клаусом, достал из кармана платок, чтобы последнее движение не было связано с газетой, в которой лежали шифровки для Центра и донесения провокатора, потёр им рукав пиджака, кивнул на прощание Клаусу, встал и ушёл, не зная увидит ли его еще раз, но сейчас у него в этом было еще меньше уверенности, чем обычно. В пятнадцать часов у начальника отдела, в котором работал гауптштурмфюрер Штоль должно было начаться совещание. Предъявив удостоверение внутреннему посту охраны управления, он поднялся на второй этаж. Когда Андрей входил в кабинет штандартенфюрера, шофёр взял в руки очередную пачку фотографий гауптштурмфюреров СС. Совещание проводилось долго, недаром в управлении их отдел в шутку называли самым говорливым. Ничего особенного на совещании сказано не было, но как обычно Андреи устал от него больше чем от утомительной работы. Когда он сел за руль своего "опель-капитана", ему захотелось откинуть голову на спинку сиденья и побыть так хоть несколько минут, но он также как всегда пересилил себя и сделал это только отъехав от управления несколько кварталов. Он сидел, закрыв глаза, и ему не хотелось сейчас ни о чем думать, ему вдруг захотелось посидеть на берегу Истры, и чтобы рядом сидела Ольга, а по траве топал ножонками Алёшка, гоняясь за бабочками. И это было такое непреодолимое желание, что он застонал и открыл глаза. Серый город. Проклятый город. В зеркале он увидел стоящий метрах в ста позади "мерседес" и тут же память разведчика, фиксирующая всё, подсказала - "мерседес" шёл за ним от управления. Всё. Они его вычислили и им в этом помог шофёр. Без его помощи они просто не смогли бы выйти на него так быстро. Правда, было темно, вряд ли шофёр смог его как следует разглядеть, возможно, он пока лишь один из кандидатов... Стоп. Не надо себя обманывать. Ему долго удавалось водить их за нос, но рано или поздно игре разведчика приходит конец - предательство, оплошность или нелепая случайность - всегда. Андрей плавно отъехал от бортика. Клаус предупрежден и, если я не приду на очередное свидание, он всё поймет. Центр получит мои шифровки сегодня ночью и тоже узнает о возможности моего провала. Так. Моя квартира взята ими под наблюдение. В этом сомнений нет. Ехать мне туда незачем. Незачем. Они уже начали работать с моими делами. Встреча с Клаусом послезавтра, но он может не поверить так сразу, что меня больше нет, а за это время они могут выйти на группу. Боже мой! Если Клаус решит передать донесения Хорста, сам он, вполне вероятно, попадёт в их лапы. Хорст. Эту гадину все-таки выпадает раздавить мне. Если я не сумею сделать этого, двадцать восемь немецких коммунистов и Клаус уйдут в подвалы на Принц-Альбрехтштрассе. Я это сделаю. Я сумею это сделать, даже если сам папа Мюллер будет висеть у меня на хвосте. Оторваться, уйти во что бы то ни стало, они уверены, что я в их руках и даже, если уйду из-под наблюдения на какое-то время - куда я денусь? Вон как они осторожно ведут меня. "Мерседес" отвалил, на его месте появился "хорьх" - за рулем молодой человек, рядом с ним дама приятной наружности. Дама, приятная во всех отношениях. Сволочи. Андрей нажал педаль газа, "опель" рванулся вперед, и он с удовлетворением увидел растерянное лицо "молодого человека" и мгновенно ставшее злым лицо его помощницы, переход был слишком резким, они выдали себя с головой. В "хорьхе'' тоже наддали газу. "Молодцы, послушные детки. Только что же вы так суетитесь, чему вас учили? - усмехнулся Андрей, потому что знал, куда ехал и зачем. Он резко нажал на тормоз. "Хорьх" едва не врезался в него и проскочил переулок, в который рванулся "опель". Андрей услышал еще как завизжали их тормоза. - Поздно, милые. Темнело. Достав из-под сиденья аккуратно упакованный гражданский костюм, Андрей переоделся в машине. Он никогда раньше не был у него дома, и Хорст не скрыл своего удивления, на лице у него было написано явное неодобрение такого нарушения конспирации, но он не осмелился сказать об этом шефу. - Срочное задание - шепнул Андреи, закрыв за собой дверь. Хорст посерьезнел и подтянулся. - Посторонние есть? - Никого. - Отлично. Андрей сдвинул предохраните