Надежда Лухманова - В отцов
Наступил октябрь; должно быть, тот год бабы в чём-нибудь особенно провинились перед Провидением, и от них было отнято в сентябре традиционное «бабье лето»; ранняя осень стояла сырая, холодная, лист давно уже облетел, и Степан Прохорович, возвращаясь в Петербург, с тоской глядел в окно вагона: мокрые, чёрные поля сменялись унылыми картинами леса, в котором беспомощно и уныло деревья мотали оголёнными ветвями. Мать его хотела ехать с ним вместе в Петербург, но он отговорил её и нарочно продлил для этого свои каникулы; решено было, что старики Столетовы приедут к сыну следующей весной, по окончании его вторых экзаменов, и летом поедут все вместе за границу, так как затем Стёпа переходил уже на последний курс, по окончании которого ехал прямо на дело.
Когда поезд остановился, и в толпе встречавших Столетов увидел Наташу, его бросило в жар, и чувство, похожее на стыд, обожгло сердце: молодая женщина была очень обезображена беременностью, даже черты её тонкого изящного лица расплылись, под глазами были мешки, она казалась постаревшей на десять лет и совсем не тою Наташей, что снилась ему ещё летом в томительно жаркие ночи. Он быстро точно налету поцеловал жену в щеку и, косясь, разглядывая её новую переваливающуюся походку, просил её подождать минуту в зале; отдав багажный билет артельщику, он распорядился, чтобы тот не только получил его багаж, но и привёз ему по адресу, а сам, наняв карету, вернулся за Наташей, усадил её и поехал домой, радуясь, что, кажется, на вокзале не было никого из знакомых.
— Отчего же твоя мать не приехала? — спрашивала Наташа, сидя в карете.
— Боялся я за неё петербургской осени; уж если ей ехать сюда, то или зимой, или будущей весною. Ну, а ты как?
— Я ничего… готовлюсь к приёму нового жильца… Ты знаешь, я думаю маленькую гостиную можно будет обратить в детскую, едва ли мы будем принимать кого эту зиму?
— Ещё бы!..
— Я думаю, конечно, сама кормить.
— Сама? Ну, это мы ещё посмотрим, что скажут доктора…
* * *Наташа чувствовала, что между ею и мужем стоит какая-то неловкость, и не могла разбить эту корочку льда. Она не бросилась на шею приехавшему, и он не сжал её в страстных объятиях, не осыпал поцелуями, они не смеялись, без слов встречаясь друг с другом глазами, не забросали друг друга бессчётными вопросами, остававшимися часто без ответов, но звучавших так весело, так глупо счастливо, словом, они не были теми прежними влюблёнными, соединившимися снова после принудительной, долгой разлуки.
Он явно стеснялся её положения, избегал глядеть на её фигуру, и она теряла в силу этого гордую радость, которая так скрашивает молодых жён в таком положении; у неё не было спокойной уверенности в свои права, и, тяжело идя рядом с мужем, она не решилась опереться на его руку, просить его умерить шаги.
И дома пошла новая жизнь… Первый раз в течение пятилетнего союза они спали в разных комнатах, и Столетов долго-долго ходил по комнате, а Наташа слышала его шаги и лежала, прижавшись лицом в подушку, не смея всхлипнуть, и батистовая наволочка пила и осушала её слёзы.
Степану Прохоровичу казалось какою-то высшею несправедливостью эта беременность теперь, почему теперь, как только они повенчались? Что это, точно подготовленный фокус, чтобы связать его ещё крепче, чем связал венец? Он не хотел подумать, что именно это венчание внесло в их жизнь спокойствие, дало Наташе новый расцвет сил и молодости, успокоило её нервы, и что беременность может быть и была следствием этого благотворного влияния… Но она не входила в его расчёты и бесила его. От него отняли ту Наташу, которую он любил, ту, которая единственно была ему нужна — весёлая, страстная и здоровая.
1901
