Вадим Скирда - Опус в красном
Эгоизм надломлен, отверстые глазницы лика начинают сочиться миррой. Я забываюсь, делаю второе сокращение и... проговариваюсь:
- Я - это ты, а я никого не люблю так, как себя. О, Возлюбленный! Ты лучше меня. Тебе предстоит изменить этот мир - ты должен научить людей любить. Ты должен дать им меня. А что же касается Любви... Любовь - это величайший абсурд этого мира, но я люблю тебя, о, Возлюбленный!
Вот так вот.
Я проговариваюсь.
Я проговариваюсь, а он - разглашает. Такова кривая ухмылка провидения.
Я спохватываюсь, но... поздно. Слова надёжно отпечатываются в цепком сознании будущего Разгласителя, повторения не требуется. Я стараюсь заговорить его, увести интерес в сторону... Тщетно. Кровавое обаяние образа умершего более тысячи витков назад жёстко довлеет над моим воображением, не оставляя шансов для собственного произвола и лукавства. Призванный искушать Богом, я сам становлюсь жертвой Его прелести, прельщаюсь как мелкий чертёнок, как полу_бес, как недо_ангел, как...
- Спаситель! - речёт отважное сердце сенешаля, - Я сокращаюсь! Я желаю быть как ты!
Мой мальчик! Что мне остаётся ответить ему? Путаясь, пытаюсь что-то возразить ему в том духе, что, представь, мол, какова нелепица - великое безликое и пустое ничто, вдруг, ни с того ни с сего вознамеривается ограничить свой свет, в некотором роде, потесниться, дабы со-тва-рить! В моих устах это звучит почти как "согрешить", что впрочем, не так уж и далеко отстоит от истины... Клепает некие замысловатые студенистые мешки с костями, которые якобы должны насладиться величием сотворенца, тем самым удовлетворив его тщеславие. Я должен убедиться в том, что Бог - это хорошо, что Он добро, но что в этом мире может вселить в меня эту уверенность? Да, Я есть, но хорошо ли это самое Я? Тепел ли свет, взаимна ли любовь?..
- Спаситель! - горячащийся юноша непоколебим, - Мне стыдно! Стыдно своей дерзости уподобиться тебе, своего желания занять твоё место и получать твоё удовольствие, отдавая себя!
Милый альтруистический агнец! Велико твоё заблуждение, ты ещё убедишься в этом, когда в конце своих дней толпа, озаряемая твоим светом, побьёт тебя же камнями - мы встретимся, малыш! Им нужно вовсе не это - света навалом, но они носят тюрбаны и всячески избегают его, их лица темны от солнца, а волосы черны. Им подавай роскошь, хлеб их уже не прельщает. Золотые пластины облепляют их потные тела, Алый Лев24 чихает от отвращения, приседая на задние лапы. Им вовсе не нужен свет, они тяготеют к другому - его иллюзорному средоточию в веществе, оставляя духовный аттракцион для забавы в момент пресыщения. И не приведи тебе Господь посягать на их никчёмное внимание до того, как последний из шудр25 не набьёт свою смрадную утробу.
- Спаситель! - вопиет Раймонд, - Прости за слабину, сомнение и стыд... Мне более нет дела до этого миньона материи, где мне случилось узреть тебя. Оно предательски изменчиво и богомерзко... В нём даже прекрасное норовит обернуться гнилью, а искры света безвозвратно теряются в плотной глине похотливого желания обладать чего бы то ни стоило... О, если б я мог сотворить живительный эликсир!..
Я более не могу сдерживаться, мироточение усиливается до невыносимых объёмов выделяемой смолы, лик вздрагивает, и новый протуберанец света падает в ладони сенешаля:
- Возлюбленный! Ты - сам эликсир и даже лучше всякого эликсира! Ты должен обмануть этот мир. Он замкнут, груб, тяжел и нелогичен. Нелогичен! Ты понимаешь? Бей врага его же оружием! Возлюби ближнего и врага своего, как самого себя. Помни, что есть абсурд. А разве мы имеем право любить себя? Это же эгоизм! Ты меня понимаешь?! Мир не-ло-ги-чен! Он призывает к эгоизму, а ты держись альтруизма - обмани его, поступи наперекор - назло ему! Тебе говорят: возьми, а ты отдай! Тебе говорят: взвали на себя ярмо и неси, а ты примени рычаг, тебе говорят: сложи, а ты умножь, тебе говорят: угадай, а ты вычисли, тебе говорят: верь, а ты знай! Усилие разума - оно не грубее подвига веры будет. Тебе говорят: запомни, а ты запиши. Создай текст. Ведомо ли тебе свободомыслие букв? Изобретай и рационализируй. Сопоставляй и угадывай тайну:
"Распознай меня в толике смысла
Над случайной фрактальностью дней,
В иезуитской ухмылочке кислой:
"У бессмертия нет степеней!.. "".
в) Корова, пруд
и рекордные надои эликсира.
И распознал ведь, что характерно.
Кто сказал, что у этого мира нет шансов? Не тот ли неудачник, что выводит сие замечательное умозаключение из мало отрадного факта собственной неуспешности, вероломно экстраполируя его на всё окружающее? О нём разговор особый, но, между нами говоря, и единичный успех вовсе не свидетельствует о состоятельности творения вцелом, хотя и содержит в себе несомненный прецедент, служит ориентиром и намечает пути. Пути на то пастбище, где неспешно пасётся священное животное с извечно грустными глазами. Но стоит только корове войти в пруд и коснуться выменем воды, как тут же наново перекраивается идея её существования, и новый нравственный пиетет нарождается на кромке стихий. Мы-то знаем, что те несколько наполненных молоком и погруженных в воду чужеродных объектов, есть не что иное, как составная часть парнокопытного млекопитающего, имеющего первостатейную гастрономическую ценность. Однако, из-под воды всё видится иначе, когда обыденные соски коровьего вымени вдруг на поверку оказываются существующими сами по себе таинственными резервуарами жидкости, по меньшей мере, инородного происхождения. И в силу произошедшего вторжения параллельной реальности ставшей чудодейственным животворящим эликсиром, коим, по сути, она и является и в своей обыденной ипостаси. Но только обитатели подводного царства смогли бы по достоинству оценить всю трансцендентальную мощь питающей и дарующей жизнь жидкости. Разумеется, только в том случае, если бы они каким-либо образом узнали о её истинном предназначении. Но ведь мы им, конечно же, ничего не скажем, не так ли?
Мы-то предпочтём умолчать, но некие не в меру ретивые головы сочтут иначе и примутся распространяться об этом, причём, умудряясь даже поддерживать интерес на значительном временном промежутке сего, самого что ни на есть подводного мира, ибо что есть время, как ни его вода?.. А многочисленные пышнохвостые караси примутся самозабвенно заглатывать наживку, разоблачающую якобы постыдную сущность воды и благовествующую о воздухе. Кому-то будет слышаться малиновый благовест, кто-то уверует в евангелие, невдомёк, что сами-то они существуют благодаря лишь присутствию сути воздуха - кислорода растворённого в ненавистной воде. Очевидно, таково предназначение крови - служить проводником внешней субстанции, не даром же установлен кошер - строжайший запрет на её разбазаривание и соприкосновение с предметами внутренней природы.
Так или иначе, но разглашение состоялось, и не в последнюю очередь благодаря вдохновенным стараниям Раймонда Луллия. Странный, витиеватый белый человек. Выйдя из глубин абстракции, он лишь усугубил проблематику постижения сопряжения миров. Подобно той абсурдной корове, сенешаль перестал быть просто сенешалем, внезапно ощутив себя принадлежностью реальности более высокого порядка. И это по жесточайшей иронии судьбы всего лишь вследствие его разочарования в молочной железе!..
...Мало-помалу по Майорке распространилась молва о новой причуде любимца публики сенешаля Раймундо - будто бы он то пребывает в странном оцепенении, сидя запершись и ни кого не принимая у себя дома, то по несколько дней проводит в блужданиях по окрестным горам Мирамар, несмотря на то, что ранее в пристрастии к скалолазанию замечен не был. И, наконец, до двора дошла самая нелепейшая весть, что оказывается, наш повеса и бузотёр стал наведываться к францисканцам!
Каюсь, я опрометчиво упустил его из виду. О, как прекрасна была его новая возлюбленная гора Мирамар, как бережно он ступал по её тайным тропам, ведущим к удивительной вершине вновь обретённого мира! Как осторожно пеленали его окрестные ветры - импульсивные летуны стихий. Обычно я не имею привычки винить себя в чём-либо, но ведь именно с моей подачи душа Луллия оказалась раздавлена и пересмотрена перед Его ликом, что, в конечном счёте, и послужило толчком для создания им 'Ars Magna', когда в одну из ночей, проведённых на вершине, ему открылся принцип "предивной". Оставалось лишь только записать его.
Тут до поры до времени я подутратил интерес к нашему заморскому сенешалю, теперь уже убелённому сединами францисканцу, магистру и прочая, прочая... Но главное - уже к вполне состоявшемуся Разгласителю, а также убеждённому в своей правоте неутомимому миссионеру своих идей, для чего он не погнушался изучением поганых наречий и диалектов.
Как это ни прискорбно констатировать, но вследствие разглашения дух ещё сильнее вляпался в материю, и теперь его всё труднее становилось его оттуда выскребать... О, сколько бы надежд я не возлагал на исправление утраченного - тщетно!.. Вспомните хотя бы киновиарха. Вообразите: Луллий провозгласил прямой доступ к истине посредством грубого механического приспособления, комбинирующего всевозможные априорные понятия изображённые на поверхности вращающихся концентрических кругов, совмещающихся по определенным правилам, прописанным им в 'Ars Magna'. Таким образом, это оказалась одна из первых и наиболее удачных попыток смоделировать не только человеческое (если бы!), но и божественное мышление.
