Н Буренин - Памятные годы (избранные главы)
Прокурор сказал, что возьмет пакет к себе в кабинет и трогать его не будет, потому что не интересуется детскими сочинениями. Так пакет с нелегальной литературой пролежал в домашнем кабинете военного прокурора, пока не был найден новый склад.
Настоящими героями были работники наших нелегальных типографий. Они делали свое дело в очень трудных условиях, под ежеминутной угрозой ареста.
Обычно под типографию приспосабливали какой-нибудь подвал, над которым был склад или торговое помещение, где находились под видом лавочников или торговцев "хозяева" типографии, то есть наши товарищи, ведавшие печатанием и распространением литературы. Наборщики и печатники жили и работали в типографии нелегально, поэтому из помещения выходили очень редко, подолгу были оторваны от внешнего мира.
Каждая типография обслуживалась целой сетью передаточных квартир и несколькими десятками переносчиков. Адрес типографии был известен очень узкому кругу людей. "Хозяин" типографии получал тексты листовок в условленном месте. Для этого подыскивались самые надежные квартиры, никак не вызывавшие подозрений полиции, или такие места, где постоянно толпилось много людей и охранке трудно было установить слежку. Часто использовались помещения, где устраивались выставки картин. Уславливались встретиться у какой-нибудь картины, привлекавшей к себе особенно много зрителей, и незаметно, в толпе, передавали текст.
Выполнив заказ, заведующий подпольной типографией относил напечатанные листовки в одну или две квартиры-склады, где он тут же нагружался бумагой, краской, шрифтом. Всё он, как правило, переносил на себе: наполнял карманы, обматывал бумагу вокруг тела. В руках у транспортеров ничего не было.
В этих трудных условиях работники типографий, переносчики и все другие товарищи, связанные с печатанием и распространением литературы, действовали очень четко и быстро.
Лидия Христофоровна Гоби, заведовавшая в 1902 году техникой Петербургского комитета РСДРП, рассказывает в своих воспоминаниях:
"Мы выпустили к 1 Мая десятки тысяч первомайских листовок и распространили их 30 апреля к концу работы, примерно около четырех часов дня, на всех крупных и менее крупных фабриках и заводах столицы. Это произвело большой эффект на петербургскую полицию, которая пришла в бешенство оттого, что какая-то неведомая ей тайная рука может так четко и ловко работать".
Больших трудов стоило добывание шрифта. Иногда нам удавалось доставать его в легальных типографиях. Одно время нашим "поставщиком" шрифта была частная типография "Слово", находившаяся на улице Жуковского. В этой типографии работали братья Войтенко, оказывавшие нам большую помощь.
Старший из братьев - Василий Андреевич Войтенко - приехал в Петербург из Черниговской губернии. У него обнаружился хороший голос, и я занимался с ним музыкой и пением.
Нуждаясь в средствах, Войтенко работал по вечерам в конторе типографии "Слово", а своего младшего братишку Колю устроил в этой же типографии мальчиком-учеником. Черноглазый шустрый мальчуган быстро завоевал общие симпатии. Ему разрешали свободно ходить в типографию по парадной лестнице, а не через специальный вход для рабочих, где каждого обыскивали.
Василий Войтенко часто выполнял обязанности переносчика нелегальной литературы. С помощью своего братишки Коли он прятал литературу в типографском складе для бумаги. Кроме того, Коля таскал для нас из типографии шрифт. Во время обеденного перерыва мальчик входил в комнату корректоров, которые его очень любили, оттуда проникал в наборную, подходил к реалу и брал связанные полосы использованного шрифта.
Однажды с Колей призошел такой случай. Засунув шрифт во внутренний карман своего старенького, рваного пальтишка, он выбежал на улицу и направился по указанному ему адресу. Не успел мальчик дойти до Невского, как карман прорвался, шрифт выпал и рассыпался по панели. Коля перепугался, бросился в первые попавшиеся ворота и пустился наутек. К счастью, двор оказался проходным. Ни жив ни мертв, Коля вышел на Невский. Немного успокоившись, он стал думать, что же делать дальше, как выполнить поручение. Вернулся и обошел злополучное место, попытался подойти к нему с другой стороны, но тут услышал свистки городовых, увидел взбудораженных дворников. Мальчик всё-таки вернулся в типографию, ухитрился незаметно взять набор двух уже отпечатанных объявлений и благополучно доставил шрифт в условленное место. Помню, как Коля уморительно рассказывал о происшедшем: "Аж с переляку у меня волосы дыбом встали и глаза на лоб повылезали".
Листовки с прокламациями печатались не только в типографиях, но и на гектографах, мимеографах, ротаторах, пишущих машинках- одним словом, всеми возможными способами.
Здесь также было немало трудностей. Мы не могли, например, покупать гектографическую массу, чтобы не навлечь на себя подозрение. Этот состав мы варили сами. Но необходимый для ее изготовления глицерин продавался в аптеках маленькими дозами, которые нас никак не устраивали. Приходилось вовлекать в заготовку глицерина ряд товарищей, чтобы собрать его в необходимом количестве. Точно так же приходилось обходить целый ряд магазинов, чтобы собрать нужное количество бумаги.
* * *
Огромную, поистине неоценимую услугу оказывали нам люди, предоставлявшие свои квартиры для подпольных явок, собраний. Находили иногда здесь временный приют и товарищи, скрывавшиеся от царской полиции.
Владельцы этих квартир были людьми внешне вполне благонамеренными, подозрений у полиции не вызывали. Но они сочувствовали нашему делу и стремились помогать нам, рискуя собственным благополучием. Часто мы устраивали подпольные явки в квартирах врачей или адвокатов, где многочисленные посетители не обращали на себя внимания городовых. Сюда наши товарищи приходили под видом больных или клиентов, нуждавшихся в совете адвоката.
Несколько явочных квартир было в здании Академии художеств. Так, например, много лет подряд, начиная с 1902 года, служила нам квартира Эрнеста Францевича Зиварта.
С Эрнестом Францевичем я познакомился, занимаясь в Академии художеств. Был он человеком прогрессивных взглядов, сочувствовал социал-демократии.
Зиварт работал в печатной мастерской Академии художеств, где заведовал граверной студией. Занимал он казенную квартиру, помещавшуюся над печатной мастерской. Чтобы попасть в мастерскую и в квартиру Зиварта, нужно было миновать ворота, затем со двора войти в дверь, откуда расходились в разные стороны длинные, запутанные, слабо освещенные коридоры. К квартире Зиварта можно было направиться по любому из этих коридоров. Та часть коридора, где находилась дверь этой квартиры, была совсем темной; по коридорам постоянно сновали вперед и назад студенты Академии.
Всё это делало квартиру Зиварта очень удобной для конспиративной работы. Наши товарищи были предупреждены о всех деталях ее расположения. Заметив в коридоре подозрительного человека, они спокойно проходили мимо и, никуда не заходя, удалялись в противоположную сторону, а затем выходили на улицу. Словом, здесь была большая возможность сбивать с толку шпиков.
Эрнесту Францевичу можно было полностью доверять. В его квартире проводились заседания Петербургского комитета РСДРП, устраивались наиболее важные явки, хранилась нелегальная литература. Здесь мы печатали листовки на мимеографе и гектографе, а в 1905 году хранили оружие и приготовляли взрывчатую смесь для бомб. Эрнест Францевич снабжал нас печатями, которые он искусно вырезал из пальмового дерева. Эти печати были нам необходимы для паспортов, которыми нужно было снабжать товарищей, находившихся на нелегальном положении.
Охотно предоставляла нам для явки свою небольшую квартирку на Васильевском острове старая учительница Яковицкая. Она была честным и надежным человеком, в чем мы имели много возможностей убедиться. На подпольщиков, особенно женщин, старушка смотрела вначале с недоумением и каким-то сожалением. Она говорила, что не понимает, зачем мы, молодые, губим себя, лишаем себя радостей жизни, советовала бросить такое опасное дело. Однако затем и хозяйка квартиры втянулась в нашу работу, стала выполнять некоторые поручения. Здесь была одна из лучших наших явок.
По заданию Елены Дмитриевны Стасовой я подыскивал надежные адреса для писем, прибывающих из-за границы, а также из других городов России. Адреса всех этих квартир в моей записной книжке были зашифрованы. Когда в 1907 году меня арестовали и я попал в тюрьму, у следователя оказалась моя записная книжка. Но только через три месяца полиции удалось расшифровать написанное, да и то не совсем точно. За это время я успел предупредить товарищей, и обыски, проведенные у них, не дали полиции никаких результатов.
Нам, техникам, имевшим дело с типографиями, складами, подпольными явками, приходилось вырабатывать свою систему шифрования. Мы в этом настолько усовершенствовались, что писали шифры со скоростью обычного письма. При этом применяли двойной шифр: переименовывали слова по известной аналогии и шифровали уже переименованные слова.
