Евгений Козловский - Душный театр
Галчуша. Что ж ты со мной разговариваешь, если заментовку держишь?
Витёк. Заткнись, сукадешевая! Пикни мне еще! Хочу и разговариваю. (Пауза.) Вышел я, понял, из метро, огляделся -- и дворами, напрямик. А кожею чувствую, вот как сейчас -- всем нутром чувствую: неладно дело. Даже, понял, остановился наполпути. Ну, постоял, покурил папиросочку, выматерил себя даи дальше пошел: трус, дескать, дурак, баба! -- откудазнать-то про это: возьмут -- не возьмут! Третий глаз у меня что ли! Себе, можно сказать, назло и пошел. А тут мне как раз ствол в спину упирается. (Пауза.) Вот и выходит, что нюх у меня, Галчуша, нюх. И до смерти я ему одному верить буду. А не разговорам твоим разговорчивым и не глазкам твоим лупающим. (Пауза.) Притихла? То-то! Только вот что, Галчуша, любопытно -- ты нанаручники не смотри, они свободные! -- я сейчас вот душить тебя стану: успеют твои менты меня оттащить или нет?
Витёк медленно протягивает к Галчуше скованные свои руки, Галчушанапрягается, однако, не шевелится. Витёк неторопливо, плавно, может быть, даже и нежно проводит пальцами по ее спине, потом еще раз, еще, еще. Витёк начинает ласкать Галчушу, пропускает между ладонями ее волосы, тыльной стороною ладоней гладит по щеке, шее...
Интересно: отменили у нас или нет этот дурацкий обычай? Я в кино видел и так, рассказывали. Ну, последнее желание приговоренного. Дурацкий, потому что какое ж у приговоренного может быть желание? Первое и последнее: жить! А этого-то как раз и не положено. Не положено жить! Так, фигня всякая: кофе, сигаретка, бутерброд, понял, с икрой. И вот все же: вот, допустим, если б я бабу вдруг пожелал? Ну, у кого женаесть, марухатам, -- это понятно. А вот если как я -- никого насвете, кроме сеструхи и мамки? Выполнили б желание или нет? И кого б, интересно, послали? Это ведь хоть последнюю-распоследнюю шалашовку вызови даприкажи... или попроси там... Дескать, такое и такое дело. Заплатим, дескать. Срок, дескать, скостим. Онаведь откажется. Или страшно ей станет, или противно. А и чего тут приятного? Оно, конечно, и такие есть, которым этого только и подавай, которые кайф особый словят, если прямо наней, в самый момент, мужикаи шлепнут, -- но поди такую разыщи! Даонаеще и не признается. Или они у вас тоже наспецучете? И потом -- как это все... устроить-то? Наедине ведь оставить побоятся. Значит, в присутствии? А ну как в присутствии у меня не получится? Это ж не икру жрать! Хоть я уж ко всему, кажется, привычный, третий год под бабьим присмотром напараше сижу, ану не получится? Тут ведь надо учитывать, что жить -- минуты осталось...
Галчушаподалась к Витьку, отвечает наласки, самаробко ласкает.
Слушай! А вот ты бы... Ты бы пошлако мне перед смертью? Последнюю мою волю выполнять? Пошлабы? Если б я попросил?
Галчуша. Дурачок. Данеужто не видишь? К тебе каждая бы пошла. Ты сам не знаешь, какой ты красивый.
Витёк. Ну да. Это ты так говоришь. Восемь месяцев без мужика -- вот и говоришь. А наволе ты наменя, может, и не взглянулаб.
Галчуша. Взглянулаб... Я б натебя всегдавзглянулаб.
Пауза. Взаимные ласки разгораются.
Витёк. Дачего ж это, чего ж это я с собой делаю? Я ж не верю тебе! Я же верить тебе не могу! Не должен! Праване имею! Ну зачем, зачем ты это?!
Галчуша. Подожди. Помолчи. Помолчи немного. Иногданадо уметь помолчать. Слушай. Слушай меня внимательно. Хороший мой. Желанный. Единственный. Какой ты горячий! Какой ты сильный! Мне никогданикого больше не надо будет.
Витёк (пытаясь отстраниться от Галчуши). Постой. Постой. Теперь ты подожди немного. Я не могу. Я не могу... при свете.
Галчуша. Почему, дурачок, почему? Любовь должнабыть при свете. Любовь только и может быть при свете. Любовь прекрасна! Любви не нужно от себя прятаться!
Витёк. А я тебя, может, видеть не могу! Я твое лицо, может, вижу и боюсь тебя! Понимаешь? Боюсь! Страшно! Ну подожди, подожди минутку! Подожди!
Витёк укладывается надиванчик и, прицелясь, сильным движением ноги посылает башмак, потом другой в потолок: пытается разбить лампочку; та, защищенная толстым плафоном, естественно, не поддается. Башмаки с грохотом падают напол. Галчушаприсаживается, обнимает, целует Витькадолгим, подробным, внимательным поцелуем. Поначалу притихший, Витёк вырывается.
(Негромко, быстро, захлебываясь.) Постой, постой. Я не могу. Я с умасейчас сойду. Я не хочу умирать. После этого всего я умирать не хочу. Постой, постой, не перебивай, послушай. Расколола! Раскололаты меня! Я тебе сдам. Я тебе все бабки сдам, до копеечки. Там миллионаначетыре будет. Только чтобы не расстреляли, ладно? Я еще не готов к расстрелу. Думал -- готов, анаделе нет еще. Следователь мой, падла... он намекал мне... несколько раз намекал... Сдай, говорит, заначку -- не будет тебе высшей меры. И срок скостят -- меньше меньшего. Значит, можно так, можно! Я тогдаупирался, думал выкручусь. Потом уж сам намекать пробовал -- аон как оглох. Как спецом слушать не хочет. Прынцыпиальный вроде! Но я и тогданичего. Даже сейчас вот, когдав помиловке отказали. А ты поцеловаламеня... колдунья! ведьма! сукаментовскя! Откудаты целоваться так выучилась?
Галчуша. От любви, дурачок, от любви!
Витёк. Поцеловала -- и я понял вдруг: ни фигане выкручусь. Шлепнут как миленького. А заначка -- Бог с нею. Ее еще дед собирать начал. Он ведь, знаешь, ресторанами наВДНХ заведовал. Рыжьё, камешки, десятки золотые царские. Заберите, подавитесь: не хочу, как табаба, с Войковской. Которая из-занорковой шубы... Они знаешь где? Они в бочонке, в пивном, в алюминиевом. Станция Челюскинская. По Ярославской дороге. Только смотри: ты ведь ментовка! Ментовка! Я тебе как ментовке сдаю, чтобы все по-честному! Чтобы расстреланабыло. Пусть рудники, согласен -- только чтоб не было расстрела! Смотри, смотри, я тебе верю! Я тебе верю! Ты поняла: верю! Бочонок в Челюскинской, по проспекту Старых Большевиков, там пруд заросший...
Галчуша(зажимая ему рукою рот). Молчи, молчи, дурачок! Какая я тебе ментовка?! Услышат, услышат ведь! Молчи!
Витёк приходит в себя. Смотрит наГалчушу. Долгая пауза. Рухает надиванчик.
Витёк. Значит, все?! Привет? Неужели -- все?! Неужели наэтом и кончится?
Галчушаподбирается к нему, пытается обнять. Витёк в истерике отбрасывает ее, колотится о спинку диванчика, воет.
Ну и ладно! Ну и шлепайте! С-сволочи! С-суки! Волк! Праване имеете! Вы ж назад меня оживить не сможете, так какое вы имеете право?
Галчуша(с неожиданной страстью). А ты какое право имел, аты?!
Витёк. Замолчи! Убью!
Бросается наГалчушу. Завязывается схватка. Потом оба, обессиленные, отваливаются каждый в свою сторону диванчика. Пауза. Тяжелое дыханье.
А знаешь, почему я тебя недодушил? Потому, оказывается, что у меня еще надеждаесть.
Галчушавздрагивает.
Надежда. Что выкручусь. (Поет.) Он-ы лежал так спокойно и мило, как-ы бывало вечерней порой. = То-ли-ко кепи у сы-те-ны-ки валялось. = Пуля выбилазуб-ы...
Галчуша. А я бы и не против была. Чтоб додушил. Все какое-то облегчение.
Витёк. Это ты врешь. Так не бывает. Каждый против чтобы его додушили. Это уж потом можно так говорить, когдапроехали, асопротивлялась -- будь здоров. У меня могло бы и не получиться.
Галчуша. Не я сопротивлялась -- организм. Подсознание. А я -- я ребеночкаот тебя хочу. Такого же красивого как ты.
Витёк. Но я ведь убийца!
Галчуша. А он не будет убийцей. Я его в любви воспитаю.
Витёк. К кому в любви? К волкам этим, которым норковая шкурасобственной дороже? Которые зачетыре миллионачужой жизнью торгуют? А про папу скажешь: космонавт, понял, был, погиб наиспытаниях?
Галчушамолчит.
То-то. Ответить-то нечего. Осуждаешь меня, осуждаешь. Красивый, не красивый, аосуждаешь. (Пауза.) Про нас тут забыли, что ли?
Витёк встает, колотит скованными руками в дверь. И как бы в ответ в коридоре сноваврубается резкий, пронзительный голос сирены. Свет в боксе мигает и, наконец, гаснет.
Завыли, волк. Не до нас им, видать! Ну ни в какую не до нас. Ладно, раз уж самасудьбатак распоряжается -- будь по-твоему. Давай что ли? Ложись. Раздевайся. Побалуемся напоследок. Заодно и ребеночкатебе заделаю. Ты ведь знаешь: беременных у нас не расстреливают. По закону не полагается. Гуманный, понял, закон. Когдародит -- тогдаможно, тогдапожалуйста. Сколько хошь. А беременную -- ни-ни, никак не расстреливают. (Поет.) Г-ырянул вы-сы-трел, и рухы-нулся парень... Ну ты чего, готоватам, нет? Разложилась? Трусы, понял, сняла? Давай-давай, вертухайся! ато разведут, и не родишь ребеночка. Для этого делатоже ведь немножко времени надо. (Поет.) Парень в кепи и зуб-ы...
Галчуша. А знаешь как все это называется? То, чем ты сейчас пытаешься заняться?
Витёк (хохотнув). Дакто ж этого не знает? Дело-то, понял, нехитрое. В школе, в пятом классе, проходят.
Галчуша. Я не про то, которое в пятом классе. Я про тон твой разухабистый, про словечки эти: побалуемся, разложилась, трусы сняла. Это вот знаешь как называется?
Пауза.
А называется это, Витенька... Витёк! называется это цинизмом. Когдачеловек очень уж боится чего... или дураком выглядеть боится, или обманутым быть... он вот так вот, примерно, как ты сейчас, выламывается. Дескать, ничего для него нет святого... надо всем, дескать, посмеяться может... море ему по колено и сам черт не брат. А наделе-то, Витенька, наделе цинизм только и показывает, что жутко человеку, что сильно ему одиноко. Что душау человеканежная и ранимая. Так что ни с настроения ты меня цинизмом своим не собьешь, ни обидишь...
