Николай Храпов - Счастье потерянной жизни
Луша поцеловала его, вместе они помолились, тут заглянула старуха, суровым тоном потребовала оставить больного в покое. Луша внутренне воспротивилась, хотела сказать: "какой же он "больной", он - муж мой", но Петр глазами сказал ей: "не спорь, милая, иди".
На улице Луша увидела знакомую уже лошаденку. Глядя куда-то в сторону, скучным голосом возчик пробормотал:
- Уж поехал было, да про тебя подумал: ну, я домой, а ты куда? Чего тебе мыкаться в чужом городе, чай не переспишь места-то, ко мне давай.
Лушу поразил этот жест грубоватого, простого возчика. Надумай она обратиться за помощью к лихачу, небось так и мыкалась бы до сих пор по больницам, да и деньги содрали бы немалые, а вот Бог послал ей такого отзывчивого человека. Не будь у нее угла, нашла бы где приклонить голову у этого человека, но в знакомой избе оставались еще вещи, надо было хлопотать о билете и, сердечно поблагодарив возчика, отказалась. Тот не обиделся, сплюнул и буркнул:
- Ну, давай адрес-то, куда отвезти тебя...
Обратный путь был намного легче - власти отпускать людей не торопились. Луша ехала в свободном вагоне, просто пересела - и в Москве. И дома не оставляла ее милость Господня: мать присмотрела за ребятишками, никто не хворал, вечер прошел в рассказах.
Месяц прошел - ни строчки. Луша истомилась душой, глаза проглядела в окошко, ожидая почтальона. И вот знакомый стук в калитку:
- Владыкина! Примай письмо!
Луша кинула взгляд на конверт: адрес написан знакомым почерком. Слава Богу, жив. Петр сообщал, что к великой его радости, врач оказался верующим, ухаживал за ним, как за дитем, поправлялся он быстро, уже здоров, выписался из больницы, устроился работать сапожником. Место для поселения отвели ему в 30 километрах от Архангельска, на берегу речки в поселке Рикасиха. Соседи хорошие - семья из верующих.
Прошел почти год. Письма шли регулярно, Луша кое-как справлялась с хозяйством, Петр уже подсчитывал время до окончания ссылки, и все бы можно было перенести, кабы не одно обстоятельство.
Однажды к Луше забежал Мишка, сын Кухтина:
- А мы на Кавказ собираемся. Говорю это по секрету, папка велел. Ты ж знаешь -и полтора года не прошло, а его отпустили. Что ж твой не хлопочет о прощении?
У Луши от удивления подпрыгнула бровь:
- Хлопотать о прощении? О чем ты, Миша? Да я... как это?
Мишка только отмахнулся: что мол, говорить с глупой бабой. А у Луши снова затревожилось сердце: как же это так, что Кухтина освободили по какому-то прошению? Ссылали будто вместе, срок давали один, а возвращаются порознь. В чем тут дело? Надо поехать к Петру.
Сказано - сделано. На сей раз сборы были короткими. Время изменилось, кажется уже всех попересажали, можно было и телеграмму дать. По телеграмме и встретил ее Петр. Расцеловались и поехали в поселок.
По дороге говорили о том, о сем - все больше о хозяйстве, детях, да Петровой работе. А в доме Луша напрямик спросила о Кухтине.
Петр замялся. Повздыхал, походил по комнате, потом вытащил какую-то бумажку, разгладил ее.
- Тут просто не расскажешь. Но в общем так. Пришел ко мне Кухтин, как-то под вечер дело было, у меня заказ срочный был, так я на дому работал. Вижу, он мнется. Спрашиваю: в чем дело? Он мне: есть возможность сократить наш срок пребывания в ссылке. У меня и глаза на лоб: как же так можно? А вот так, отвечает -с лукавым надо по лукавому, жизни надо спасать, у нас дети остались, как бы по миру не пошли, а тут не знамо как повернут дело. Ты же, дескать, не лиходей самому себе, неужто не хочешь к семье вернуться. А сам бумажку-то эту в руке крутит и крутит. Что, думаю, за бумага такая. А он будто мысли мои читает. Вот, говорит, я уже бумажку подписал, мне велели собираться, на той неделе документы пришлют. И тебе советую. Я даже образец захватил. Читай!
Петр протянул Луше мятую бумажку. Это был стандартный отказной бланк, на котором, впрочем, была уже вписана фамилия Владыкина.
"Я, Владыкин Петр Никитыч, осознал, что мои религиозные убеждения и действия, за которые я наказан, действительно против нашего общества и наказан я правильно. Поэтому прошу простить меня и отпустить к семье, впредь этого распространять не буду.
Место для подписи.............................................."
- Ну вот, теперь как же ты мне, Луша, посоветуешь: подписывать аль нет такую бумагу?
И прямо глядя в глаза жене, Петр размашисто припечатал бумагу к столу.
Луша соображала недолго: кажется тут был только один выход.
- Подписать такую бумагу - самое последнее и негодное дело. Брось ты ее. Так поступать не надо. Божья воля - Он уж нас сам рассудит, а тут вроде бы надо отрекаться от Бога. Нет, не надо.
С жаром обнял жену Петр Владыкин, расцеловал и украдкой смахнул слезу: вышло, как он и думал - вместе они, вместе!
- Так и я ответил Кухтину. Николай Васильевич, говорю ему, ты постоянно хитрил да лукавил, а есть такое, брат мой, что надо правду говорить. Насчет же твоего правила: "с лукавым по лукавому" так отвечу: страшна участь ленивого и лукавого раба, избавь от нее меня Господь. Насчет же спасения жизней - не нам с тобою о том задумываться. Я до того, как уверовал, столько раз ее спасал, а все одно ходил над пропастью, если б не Господь, уже давно и кости бы мои сгнили в навозной куче. Только теперь я знаю, что моя жизнь спасена и я в руках Божьих. И за семью у меня нет беспокойства - не я ее спас от голода, а жена моя приехала ко мне и спасла от смерти. Давно говорят и дивно: "Я был молод и состарился, но не видел праведника оставленным и потомков его просящими хлеба" (Пс. 36:25). Бумажку твою не принимаю, и образец этот - свидетельство твоей неверности, а не моей. Буду ждать избавления из рук Господа, не НКВД.
- И правильно, Петя, - миролюбиво сказала Луша, видя, как волнуется муж, вспоминая пережитое. - Давай помолимся на коленях.
За ужином Петр пересказал все новости и к концу помрачнел:
- Глубокая скорбь посетила нас: отошел в вечность дорогой наш брат Белавин... да, да тот самый, который видел тебя в лесу, ты говорила, что он направил тебя к кузнецам. Он мне рассказывал, как ты появилась в лесу, у костра, вся истерзанная, в крови. Узнал, что ты моя жена и заплакал: "За мной, говорит, никто не приедет, никто с постели не поднимет". И как в воду глядел. Заболел, промучился бедолага... Он из Москвы, где-то на Гороховской жил, недалеко от гостиницы "Фантазия". Жена у него больная, дети перепуганы: как-никак брат был видным проповедником по Москве, многим известный. Телеграмму я отбил, да что толку, вряд ли приедут. А надо бы схоронить по-христиански. Снесли в морг. Надо б нам проводить его, что ли...
- Да, Петь, мы-то люди простые, значит, привычные к трудностям, а городским-то потяжельше будет, они понежнее нас с тобой. Да и судьба каждому своя дана, Господь избирает, кого к чему. Вот хоть на своего посмотри: плаксивый был, да зеленый, уж не знаю, какая только болезнь к нему не цеплялась, да ведь вырос и не простой он, Павлушка-то: все его любят, и в школе, и в церкви. Да и сам тычется всюду, как бы какую копейку достать, да все домой несет, матери.
Петр Никитович жадно слушал рассказ о сыне.
- Вот с осени в Подольск куда-то послали, дак нет месяца, чтоб не приехал, да целковых двадцать не привез. И все про отца расспрашивает, молиться, правда, перестал, активистом заделался, чую: покуривать стал, да Бога в душе помнит. Пишет, что его через класс переводят...
Невольно слезы выступили на глазах Владыкина, не стесняясь он вытирал их тыльной стороной ладони, а как вспомнил сынишку, бегущего за эшелоном, слезы полились ручьем. Луша и сама всплакнула,
Наутро пришли к моргу. Там уж скопилось незнамо сколько родственников погибших, стояли скорбные, ждали сторожа.
Пришел худой и высокий старик, не глядя по сторонам, подошел к двери, загремел ключами. Луша оказалась подле него, и он пропустил ее вперед. Тут же с криком ужаса Луша подалась назад. Тучи крыс со свистом кинулись врассыпную. На полу, в разных позах, валялись трупы. Половина из них были раздеты, на остальных висели подобия лохмотьев. Все они были уже обгрызены крысами.
- Вот гляди, Луша, на это зрелище и думай, что кабы не милость Божия, да не его защита тебя в дороге, лежать бы и мне между ними. Так что, считай, что и меня уже нет, жизнь потеряна, и только чудом Божиим мы сегодня вместе и это счастье - счастье уже потерянной жизни.
Луша не рискнула ступить вовнутрь, Петр отправился на поиски сам. Довольно скоро он вернулся.
- Он там. Нужны носилки.
Сторож помог вынести Белавина наружу, Петр похлопотал о подводе, брата отвезли на квартиру, где несколько верующих сестер принялись обряжать его к последнему пути. Петр оповестил остальных христиан.
Среди провожающих появился Хоменко, были и неверующие. Петр произнес краткую проповедь, молча двинулись на кладбище. Здесь спели несколько христианских гимнов и тело брата Белавина предали земле. Кто-то прислонил к холмику фанерную табличку с текстом из Экклезиаста 12-я глава, 7-й стих: "И возвратится прах в землю, чем он и был, а дух возвратится к Богу, Который дал его."
