Андрей Геласимов - Рахиль
- Что ты говоришь? Я не понимаю тебя.
- Меня арестовали. Я сижу в милиции. В обезьяннике.
- Где ты сидишь?
Я все еще соображал с очень большим трудом.
- В обезьяннике. Вы можете приехать и забрать меня?
Я опустился на стул, так и не найдя тапок.
- Они сказали, что профессору меня отдадут. Только возьмите с собой документы. Чтобы там было написано, что вы - профессор.
Тут я, наконец, понял, что Байрон не пригодится.
Когда она впервые появилась у нас в доме, я сразу почувствовал - теперь все пойдет по-другому. Надо было готовиться к неприятностям. Очень милая девочка с таким добрым и открытым лицом. Проскальзывала за Володькой к нему в комнату, едва успев просвистеть свое "здрасссьте", оставляя нас с Верой за бортом всего этого праздника, который вдруг возник неизвестно из чего. И куда сразу же подевались все его марадоны, бутсы и тренировки? Как будто ничего не было. Никакого футбола. А была только закрытая дверь, за которой буквально за секунду до этого мелькнула ее невообразимая цветастая юбка, и мы вдвоем с Верой перед телевизором. И, в общем, не решаемся друг на друга смотреть.
Но дети растут. Лично я знал об этом из литературы. Оказался предупрежден, так сказать. И все-таки не во всеоружии. Оставались кое-какие дыры в обороне. Но я еще ничего.
Вера понесла оглушительные потери.
Вообще-то она рожала Володьку довольно спокойно. То есть в своем таком собственном ключе. Я бы сказал - неторопливо. Она скорее всего и не стала бы его рожать, но врачи ей сказали - надо. Что-то там с грудью. Предрасположенность к онкологии. А младенец, видимо, должен был все рассосать. Или еще как-то повлиять положительно на эту проблему. Я не вдавался в детали. Видел только, что она восприняла это как комсомольское поручение. Сказали "надо" - она приступила к тщательному выполнению. Так появился Володька. Со всей серьезностью и необходимостью помочь Вере.
Но вскоре она перестала рассматривать его в качестве вспомогательного звена. Всякий раз, когда приближался его день рождения, даже через пятнадцать и через семнадцать лет, начинала нервничать, переживать все заново. Помнила даже погоду в тот день. И все, что я говорил, и что она отвечала мне, и как добирались до родильного дома. В итоге совсем потеряла от него голову и к моменту появления Дины была готова выцарапать ей глаза. То есть не обязательно Дине, а, в принципе, любой девочке, которая станет бормотать "здрасссьте", проскальзывая мимо нас в его комнату. Просто так вышло, что на этом месте оказалась именно Дина. А на месте нас с Верой оказались Вера и я.
"Бесстыжая!" - шептала она, глядя на дверь, а не в телевизор.
"Перестань", - шептал я, одной рукой обнимая ее, а другой нащупывая в пиджаке зачетку Наташи и сравнивая свой выбор с тем, что выбрал мой сын.
Во всяком случае, таких нелепых юбок моя Наташа никогда не носила. Ей нравились джинсы.
Но Володька полюбил Дину, и теперь я ехал ее выручать.
* * *
У капитана были абсолютно девичьи глаза. С такими глазами нельзя быть милиционером. Даже пожарным быть нельзя. Их не сощуришь мужественно и упрямо, глядя в лицо опасности. Можно смотреть только в лицо перепуганного профессора, который сидит у обшарпанного стола и держит за руку свою беременную невестку. В четыре часа ночи. И рука у нее вялая, без признаков жизни. Но все равно нельзя отпускать.
- А я, знаете, тоже литературой интересуюсь, - сказал капитан, дописывая что-то в своем листе и ставя точку. - Писателя Лимонова очень люблю. Как он вам? Уважаете?
- Да, конечно, - быстро сказал я. - Разумеется, уважаю. Он очень знаменитый писатель.
- Жизненно пишет.
Капитан перечитал свои записи и нахмурился.
- А вас точно Святославом Семеновичем зовут?
- Да. - Я встревожился еще больше. - А в чем дело? Нам уже можно идти?
- Подождите. Мне надо кое-что проверить. Дайте-ка свой паспорт еще раз.
Он полистал мои документы и улыбнулся.
- Просто фамилия у вас... Не очень подходит к Святославу Семеновичу. Я и подумал - вдруг у вас настоящее имя тоже такое... - Он покрутил в воздухе пальцами. - А вы его переделали. Так бывает.
- Нет, это мое настоящее имя.
- Да я понимаю! Просто у меня уже был один случай. Месяц назад старичка на вокзале нашли. А он ничего не помнит. И документов никаких нет. Ни - где живет, ни - кто родственники. Видно только, что он еврей... Простите.
- Ничего, ничего. - Я изо всех сил делал вид, что мне интересно.
- Ну и вот. - Капитан откинулся на спинку стула и, улыбаясь, потянулся, так что у него хрустнуло где-то в плечах. - Мы и не знали, чего с ним делать. А потом он сказал, что его зовут Изя. Фамилия - Винтерман. Пока искали его родню, он у нас в отделении жил. Куда его денешь? Но не нашли. Потом начали проверять заявления о розыске пропавших старичков. Одна старушка его опознала. Оказалось, что зовут его вовсе не Изя и даже не Винтерман. А Николай Иванович Патрушев. Просто родители в тридцатые годы его переименовали. Тогда почему-то не разрешали детям сильно еврейские имена давать. А он теперь помнил только про Изю. Даже старушку свою не узнал.
- А может, это была не его старушка? - неожиданно сказала Дина. - Вдруг она выдумала это все?
Капитан удивленно уставился на нее.
- Как это выдумала? А зачем он ей?
- Не знаю. Может, у нее свой старичок умер и ей теперь одиноко. Она захотела себе нового старичка.
- Как это?
Девичьи глаза капитана широко распахнулись, и я понял, что надо немедленно вмешиваться.
- Так, может быть, мы пойдем? Если вы все закончили...
Он перевел свой удивленный взгляд на меня.
- Или вы не закончили?
Капитан вздохнул, сложил исписанный листок вдвое и опять посмотрел на Дину.
- Выйди в коридор. Мне надо поговорить со Святославом Семеновичем.
Дина отняла у меня свою руку, тяжело поднялась со стула и вышла из кабинета. Капитан дождался, пока дверь за ней снова закроется, и посмотрел на меня.
- Вот, - сказал он с такой интонацией, как будто до этого говорил о чем-то важном для нас обоих, а мне теперь предстояло принять решение согласиться с ним или нет. - Ну что думаете?
Я покачал головой, потом пожал плечами, потом вздохнул и наконец сказал:
- Это ужасно.
- Я вас понимаю. У меня у самого дочь. Тоже не знаю - как уследить. Летом школу заканчивает.
Я поймал себя на том, что не могу отвести взгляда от этих его девичьих глаз. Они ждали от меня чего-то и требовали каких-то совсем не девичьих решений.
- Вы вступительные экзамены принимаете? - спросил капитан.
- Да, да, принимаю.
- Сможете нам помочь?
- А вы в какой институт планируете?
- В физтех она хочет. Говорит: самое перспективное - туда поступать.
- Ну да, у них очень сильная школа... Только я ведь преподаю литературу... Гуманитарное, так сказать, направление...
- Да ладно вам! Вы же профессор. У них там тоже профессора. Разве не договоритесь? По-профессорски.
- В принципе, можно поискать знакомых... Но мне сейчас нелегко вам так сразу сказать...
- А вы и не говорите. До лета времени у нас с вами полно. Тем более что и невестке вашей тоже надо сначала разродиться. Если до суда дело дойдет, то, пока не родит, никто ее вызывать не станет.
- А что, ее могут посадить в тюрьму? У нее же будет маленький ребенок.
- А за это вы не беспокойтесь! - махнул он рукой. - Такие колонии тоже бывают. Но до суда может и не дойти. Зависит от администрации магазина. Если заберут заявление - делу конец. А так - все должно идти своим ходом. Подождем. Может, и заберут. Что там она у них украла-то? Чепуха! Ну так что? Поможете?
Я представил себе Дину с ребенком за колючей проволокой и закрыл глаза.
- Я постараюсь.
- Ну вот и ладненько! - обрадовался капитан. - Звоните... Да! И вот еще что!
Он рывком выдвинул ящик стола и вынул оттуда книгу.
- Вот, подпишите.
На обложке было набрано жирным шрифтом: "Это я - Эдичка".
- Но это же книга Лимонова.
- Ну да, - улыбаясь, сказал он. - Я же вам говорил, что его уважаю. Смело очень про педерастов. Жизненно.
- Но я не могу подписать этой книги. Я ее не писал.
- Но вы же профессор литературы.
- Ну и что?
- Как это - что? Кому еще подписывать, как не вам? Лимонова я ведь не знаю.
Я понял, что сопротивление бесполезно.
- Ну хорошо, давайте... Только я не знаю, что мне вам написать.
- Напишите что-нибудь философское.
Я подумал и написал: "Капитану Иванову - от большевика Лимонова и жида Койфмана. На добрую память".
* * *
На улице из-за выпавшего вечером снега было совсем светло. Не скажешь "как днем". Но и "как ночью" не скажешь тоже. Третье время суток. Зимнее. И все светилось. Даже лежавший на боку троллейбус не выглядел таким обугленным, как обычно. Путчи надо проводить зимой. Останки сгоревшего транспорта под снегом совсем не уродуют пейзаж. Скорее придают ему новый объем и интригу. Как большие пушистые елочные игрушки. А осенью раздражали.
