Книжная лавка фонарщика - Софи Остин
Она вихрем выбежала из магазина, оставив Уильяма смотреть ей вслед. Он отчаянно хотел броситься за ней, но его ноги словно приросли к полу.
Потому что не так уж она и ошибалась. Он не подумал о том, как его действия могли отразиться на дяде Говарде, как от его лжи, словно от камня, брошенного в воду, могли разойтись круги и ударить по другим.
И возможно, это действительно значило, что он не сильно отличался от ее отца.
Глава 51
Эвелин брела по Уолмгейт, спотыкаясь и едва держась на ногах. Улица расплывалась в пелене слез — казалось, она смотрит сквозь осколки разбитого стекла. Изо всех сил стараясь не рухнуть прямо на мостовой, она крепко обхватила себя руками, опустила голову и сосредоточилась на том, чтобы просто переставлять ноги. Свернув наконец на улицу тетушки Клары, она увидела ее высокий дом, казавшийся Эвелин поначалу таким странным, а теперь ставший почти родным.
Она не знала, кто ранил ее сильнее — отец или Уильям; все, что она ощущала, — это боль, пустота внутри, от которой хотелось сжаться, свернуться калачиком на кровати, спрятаться под одеяло и лежать там, пока не иссякнут слезы. Неужели Уильям такой же, как отец? Что отец способен на такое, она знала — знала с того самого дня, когда он сбежал в Лондон, бросив ее собирать разбитое сердце матери, — но она не ожидала такого от Уильяма, не могла представить, что он опустится так же низко, так же глубоко увязнет в таких же проблемах.
Возможно, это и ранило ее больнее всего: уютный пузырь, который Эвелин создала вокруг себя, — в котором Уильям был непогрешим, а она была в него влюблена, — лопнул, столкнувшись с реальностью.
Эвелин ведь ему доверяла.
А он бросил ей это доверие в лицо, прямо как отец.
Она постучала в дверь, и, когда тетушка Клара открыла, Эвелин бросилась к ней в объятия, уткнулась лицом ей в плечо и сказала:
— Я его ненавижу.
Она не знала, кого в этот момент имела в виду, ощущала только, что говорит правду.
Через месяц — а может, и полтора — мать Эвелин осторожно постучала в дверь комнаты на чердаке. Эвелин еще лежала в постели. Она простонала, повернулась лицом к стене и натянула одеяло повыше, чтобы мать не заметила ее растрепанные волосы.
— Милая! — Доносящийся из-за двери голос Сесилии был мягким, но настороженным. — Можно мне войти?
— Если нужно, — прозвучало в ответ.
Зайдя внутрь, Сесилия сразу направилась к окну и открыла его, впуская в комнату свежий осенний воздух.
— Милая, деревья на улице сейчас просто великолепны! Пестрят всеми оттенками желтого и красного! Не хочешь сегодня прогуляться и посмотреть? Мы можем даже собрать из листьев гербарий или раскрасить их.
Не опуская с головы одеяла, Эвелин ответила:
— Нет, спасибо, маменька. Мне не шесть лет.
— Тогда, может быть, прокатимся до рынка? Нужно купить хлеба для тетушки Клары, и миссис Биллингем согласилась одолжить осла и повозку. Ты знаешь, кажется, я начинаю нравиться этому созданию. Когда я прогуливаюсь утром по улице, он в своем садике на меня фыркает.
Прежняя Эвелин, пожалуй, улыбнулась бы, но эта не смогла найти в себе силы.
— Я рада, — сухо сказала она.
Эвелин услышала, как мать вздохнула и подошла ближе, а затем почувствовала, как ее узкая кровать резко провисает с одной стороны и на ее плечо ложится рука матери.
— Ну же, проблемы никуда не денутся оттого, что ты весь день прячешься под одеялом. Этот молодой человек, Уильям, снова прислал тебе сегодня письмо. Хочешь, я открою его? Прочитать тебе?
Эвелин покачала головой.
— А насчет записки от Натаниэля что скажешь? Он желает с тобой увидеться. Что мне ему ответить?
— Ответьте, чтобы перестал слать мне свои записки, — отрезала Эвелин. — Схожу я с ним на чай, когда буду готова.
— Но ты не думаешь, что хорошо бы тебе выйти куда-нибудь? Развеяться. Нарядиться.
— Нет. Я совершенно точно так не думаю.
Мать вздохнула:
— Поверить не могу, что ты даже не взглянула, во что я одета.
Эвелин прищурилась:
— Это какая-то уловка, чтобы заставить меня сесть?
— Посмотри сама, — ответила Сесилия.
Эвелин оттянула одеяло ровно настолько, чтобы увидеть мать. На ней было, должно быть, одно из старых платьев тетушки Клары — невероятно нелепый наряд из кружев и рюшей, явно из другой эпохи, а венчал этот образ поистине королевский головной убор. Чепец был настолько широк, что было удивительно, как она вообще что-то видит вокруг, к тому же украшен он был таким количеством кружева, что больше напоминал крестильный чепчик.
— Что скажешь? — спросила Сесилия, поворачивая голову сначала влево, затем вправо, чтобы дочь могла оценить, как старательно она укладывала каждый локон.
В этот раз Эвелин не сдержала улыбки.
— Это просто ужасающе, — сказала она. — Неужели тетушка Клара правда такое носила?
— Нет, а вот ее мать — твоя прабабушка — вполне. — Сесилия нежно убрала с лица Эвелин тусклую, засаленную прядь волос. — Прошу, милая, спустись на кухню. Поешь чего-нибудь. Я могу набрать тебе теплую ванну, хотя бы помоешься.
— Не хочу, маменька.
— Знаю, — сказала она, гладя дочь по голове. — Но тебе сразу станет гораздо лучше. Когда ты меня заставляла подняться с кровати, мне это всегда помогало.
Эвелин посмотрела на мать:
— Отец ведь ранил не только меня, маменька. Как вы так хорошо с этим справляетесь?
Сесилия сделала глубокий вдох и развязала шелковый бантик у себя под подбородком.
— Хочешь знать, что я чувствую? — спросила она. — Сказать тебе честно?
— Скажите.
— Я чувствую… — Она сняла чепец и положила его между ними. — Конечно, я чувствую грусть. И злость — из-за всего, что он сделал. Но еще я чувствую, что дверь в моем сердце, которую я все это время держала открытой, наконец-то захлопнулась и теперь я могу идти дальше. Могу оставить это все позади.
Эвелин приподнялась и подвинулась, давая матери сесть слегка поудобнее.
— Правда?
— Правда. Больше того, Эвелин, я думаю… Я думаю, что должна попросить у тебя прощения. И простить тебя. Потому что я считаю, что ты права. Ты поступила абсолютно так же, как я; и я обошлась с тобой куда хуже, чем моя мать обошлась со мной. Потому что я просто очень… очень злилась. — На ее губах промелькнула виноватая улыбка. — Но злилась я
