После завтрака - Дефне Суман
– Послушай, Садык, что я тебе скажу.
Это было в один из периодов медленной работы. Госпожа Ширин сидела на табурете, приблизив лицо к стене и едва не касаясь ее лбом, и вырисовывала окна двухэтажного дома.
– Открылся проход в прошлое. Ты заметил, не так ли?
Я не ответил. Что я мог сказать? Госпожа Ширин, бывало, и раньше, особенно в такие моменты, когда ее охватывает творческий порыв, говорила что-нибудь философическое, превосходящее мое разумение. Как правило, я не сильно задумывался над этими высокими словами. Доделав окна, госпожа Ширин принялась за увивший стены плющ. Оттенок весенних побегов нужен был для этой части картины. Все внимание госпожи Ширин сосредоточилось на кончике ее кисти – но при этом она продолжала говорить, не отрывая глаз от стены. Обращалась она наверняка не ко мне, а к какому-то воображаемому собеседнику. Но потом она сказала нечто такое, что я по-настоящему растерялся.
– Садык, я знаю, что тот священник приходил и к тебе. Не только ко мне. Это произошло потому, что открылся проход. Не уверена, помнишь ли ты: между некоторыми горами есть проходы. Старшие называли их расщелинами. Помнишь? Ладно, неважно. Важно то, что проход открылся. И священник пришел к нам оттуда. И вот что я тебе скажу: Фикрет тоже попал в этот проход и его унесло в прошлое.
У меня отнялся язык. Следует ли мне усомниться в здравом уме моей госпожи? Да, иногда она кое-что путает и забывает, но таких потусторонних речей я никогда раньше от нее не слышал. Мне стало не по себе.
– Садык! Ты понял, что я сказала?
Тут мне вот что пришло в голову. Откуда госпоже Ширин известно, что господин Фикрет еще до рассвета ушел из дома? Селин сказала? Или Нур? Сам я о Фикрете не говорил ни слова, чтобы не беспокоить госпожу Ширин.
– Садык! Дай мне вспененную морскую воду. Сделай лиловый для цветов вербены. Слышишь?
Я торопливо смешал нужные краски, протянул госпоже Ширин банку. Но получился у меня не совсем тот оттенок, скорее фиолетовый, словно для фиалки. Госпожа это заметила, но замечания не сделала.
– Послушай меня, Садык. Раз уж проход открылся, сквозь него должна прийти к нам одна история. Истории не забываются, Садык. Просто молчат до поры внутри нас, вот и всё. Приходит время, под их давлением открываются проходы, и прошлое проникает в настоящее.
По столовой пронеслось едва заметное дуновение. Госпожа Ширин, не прекращая рисовать, говорила нараспев, словно припоминала старинную песенку. Было ли, не было… За горами, за долами, да за синими морями…
Ее лицо было так близко к стене, что мне казалось, будто ее голос доносится с овеянных влажным ветром зеленых гор и лесов, что возникали под ее кистью.
– На плодородных землях между горами и морем жили два молодых друга. Дай черный. И чистую тонкую кисточку. Где Селин?
Черную краску я протянул в той банке, что принес посыльный. Черный нет нужды ни с чем смешивать. Не повернув головы в мою сторону, госпожа Ширин взяла банку и кисточку. Нарисовала двух молодых мужчин в черных жилетках и шароварах с красными поясами. По сравнению с горами и домами они выглядели гигантами. Но это особенность искусства госпожи Ширин. Она не придерживается реальных пропорций. То, что представляется ей важным, она увеличивает в размерах. Юноши были ростом с горный хребет за их спинами. Они были очень важны для картины. Усатые, широкоплечие. Глаза смеются. Руки подняли вверх, словно танцуют веселый танец. Не знаю уж, как так вышло, но до меня даже донеслись их голоса. Зазвучала музыка. Не та, что играли господин профессор Халит-бей и Сюхейла, а более резкая и пронзительная, такая, что на месте не усидишь. Мне стало тревожно. Госпожа Ширин нарисовала за спинами юношей и других людей.
– Один родился в этой вот деревне на берегу моря. Умный, сообразительный. Другой был сыном богатого бея из другой деревни, врезанной в склон горы. Он вырос в каменном особняке. Из тех краев, если забраться повыше, видно море. Когда наступает лето, люди из деревень поднимаются на яйлы, высокогорные пастбища. Там обитатели гор встречаются с приморскими жителями, знакомятся с ними. Видишь?
Я кивнул. И в самом деле, перед моими глазами появился караван, поднимающийся в горы. Мужчины, женщины, дети весело идут вверх по тропе. К спинам вьючных животных приторочены тюки, сундуки, ковры, люльки с младенцами. У ручьев все останавливаются, отдыхают. Женщины натягивают между деревьями куски ткани и укачивают младенцев. Кто эти люди? Почему госпожа Ширин их рисует? Как так вышло, что моя память хранит их песни?
– Как спустишься с гор к морю, придешь в большой город. Там дома красивые, как жемчуг, а женщины показываются на люди только в самых лучших шелковых одеждах. На улицах, словно в Европе, кондитерские, шикарные магазины, прекрасные отели. А еще в этом городе есть школа, в которую каждая семья хочет отдать своих сыновей. Расположена она на набережной. Здание – шедевр архитектуры. Называется школа «Фронтистирио». Смешай темно-розовый.
Госпожа Ширин перешла к той части стены, что ближе к библиотеке, и рисовала город, о котором рассказывала. По набережной прогуливались дамы с тонкими талиями; на головах у них были шляпки, в руках – зонтики от солнца. Нагулявшись, они садились в роскошные кареты. Потом Ширин-ханым нарисовала великолепное четырехэтажное здание темно-розового цвета. Вставила стекла в окна, рамы покрасила белым. Те два молодых человека познакомились в этой школе-пансионе. Их увлекали идеалы свободы. Они поклялись освободить крестьян от насилия и гнета. Такие молодые они были, такие наивные и чистые душой. Но друзья еще не окончили школу, когда вспыхнула вой на. Та вой на, что принесет неисчислимые несчастья всему миру.
Госпожа Ширин еще не договорила, когда на стене за горами поднялось пламя взрывов. Я услышал истошные крики солдат, которым оторвало ноги и руки. Госпожа Ширин рисовала и продолжала рассказывать. А может быть, она молчала, но я все равно слышал ее рассказ. Большой город на берегу моря попал в руки врага. Но для двух друзей это было не поражением, а праздником – они считали, что сдача города приближает народ к
