Голуби над куполами - Татьяна Владимировна Окоменюк
Он сделал судорожное движение ногой, и стопа резко подвернулась внутрь. От острой боли помутилось сознание, и он упал лицом в холодный бетон. Когда пришел в себя, долго боялся открыть глаза, опасаясь увидеть рядом архангела Михаила. Но вместо него, на Пашку пялилась мертвая крыса. Глаза у нее были разными: левый – черным, правый – рубиновым. «Злыдень!» – повисло в пустоте сердце Паштета. Синий бантик на шее трупика, лежавшего на спине лапками кверху, не оставлял никаких сомнений – это Злыдень.
Из груди Павла вырвался тяжелый вздох. Завернув в рукавицу останки питомца, он положил ее за пазуху и повторил маневр. На этот раз удалось нащупать проем в правой панели и спустить в него ноги. Спустить удалось, а вот встать на них – нет. Любая попытка опереться на правую конечность вызывала сильную боль. «Походу, связки порвал, – обожгла его внезапная мысль. – Как же теперь добраться до базы?».
Тетух оперся на найденный в трубе арматурный прут и, стиснув зубы, двинулся в направлении боковой штольни.
* * *
Непонятная возня где-то под потолком заставила Лялина вскочить на ноги. Взобравшись на стол, а затем и на ящики, он попытался заглянуть в нутро воздуховода.
– Паш, ты, что ли? – прокатилось эхом по трубе колодца.
В ответ раздалось натужное пыхтение. Затем из дыры высунулась рука в брезентовой рукавице. За ней – оранжевая каска со сбитым набок фонарем.
– Дай руку, Юрок! Самому… мне… не выбраться – связкам трындец… Хрррр…
Подхватив приятеля подмышки, опер втащил его в помещение. Встать на ногу тот не смог, и Лялину пришлось снести его вниз на руках.
Уложив Павла на бывшие нары Русича, Юрий не без труда снял с него кроссовок. Пашкина стопа здорово отекла, превратившись в сплошной сгусток боли.
– Потерпи, браток! Я – за Айболитом, – уже на бегу прокричал Лялин. – А ты пока вспоминай, куда пристроил свой костыль.
Вскоре Павел услышал топот ног и громкие голоса сожителей. Первым в рабочке показался запыхавшийся Джураев. Следом за ним – сонный батюшка с бутылкой святой воды и белорус с костылем. Минуты через две в помещении материализовались Лялин с Алтуниным, тащившие брезентовые носилки.
Айболит по-таджикски бубнил себе что-то под нос, надавливая пальцами на предполагаемое место надрыва. Пациент орал благим матом.
– Если даст Аллах, завтра мала-мала легче будет, – утешал он Пашку с виноватым выражением лица.
– А что с ним такое? – недоумевал Алтунин. – Вчера ж, вроде, здоровый был.
Джамшед, как мог, перевел свою мысль на русский:
– Парвала… завязка. Надо тугой бинтом и мороженный вода для холод.
Сожители погрузили Пашку на носилки и перенесли его на кровать в бомбаре № 2. Айболит наложил на область сустава тугую давящую повязку, пристроив сверху грелку с холодной водой. Батюшка побежал на кухню стряпать завтрак. Лялин занялся изготовлением специальной обувки из валенок, понимая, что ходить в кроссовках Пашке придется нескоро.
– Серж, подойди поближе, – позвал Тетух Мажора, – дело есть.
– Что-то подать, дядь Паш? – присел тот на край кровати.
– Дружище, не будет ли тебе в тягость оказать мне услугу, – начал он по-бураковски витиевато. – Дело в том, что я нашел трупик Злыдня. Похоронить бы надо. А я… выбыл из строя. Он в рабочке. На столе лежит. В брезентовой рукавице…
– Не вопрос! – вскочил Алтунин на ноги. – Положу его в коробку от дозиметра и похороню в противопожарном ящике с песком. Пойдет?
Павел благодарно кивнул головой. Каждое слово давалось ему с трудом.
К вечеру острая боль отпустила, сменившись ноющей, и Паштет поведал сожителям о событиях минувшей ночи. Начал он издалека:
– В любом бомбаре главное – не запасы воды и еды, а чистый воздух. И живы мы до сих пор лишь потому, что здесь имеются фильтрационные установки и воздуховод. Эта «трубосистема» связывает нас с внешним миром. Стало быть, надо валить.
– Кого? – выпалили дуплетом Алтунин и Бурак.
– Не кого, а куда. Слиться мы попробуем через вентиляционную шахту.
В глазах «овец» застыло недоумение. Мажор с белорусом опасливо переглянулись, Джамшед втянул голову в плечи, отец Георгий перекрестился. Никто из присутствующих не видел себя в роли диггера, карабкающегося по ржавым ступенькам узкого бетонного колодца.
– Если бы речь шла о простом подъеме наверх по скобам трубы, мы бы все уже давно были на воле, – резонно заметил Тетух. – Но выбираться придется ползком, раком, боком, на спине, задом наперед. Не исключено, что потребуется завернуться спиралью.
Присутствующие переменились в лице, будто увидели собственный некролог.
– Этой ночью мне удалось преодолеть часть пути, но добраться до финиша не позволили мои габариты. Там есть место, где галерея-ракоход сужается до улиткохода. Ввинтиться в последний сможет лишь ОЧЕНЬ худой чел. Худой и верткий, как опарыш.
Взгляды присутствующих пересеклись в одной точке, и точкой этой был Мажор.
– Дядьки, вы че, прикалываетесь? – заблажил парень фальцетом. – Можете закидать меня валенками, но в трубу я не полезу – у меня клаустрофобия. Я дико боюсь замкнутых пространств… Я в лифт никогда не сажусь… В метро не спускаюсь… МРТ не делаю… Я даже туалетную кабинку никогда не закрываю!
– Бог дал человеку свободу и право ее отвергать, – процитировал классика Бурак. При этом никто не понял: то ли он осуждает юношу за трусость, то ли поддерживает его право на свободное волеизъявление.
Лялин положил руку на плечо Алтунина.
– Может статься, Серега, что этот поступок окажется самым важным в твоей биографии. Что на свет божий ты явился именно для того, чтобы спасти шесть человеческих жизней, включая свою собственную…
– Господи, ну за что мне все это? – простонал парень, встретившись глазами с Русичем.
– Не «за что», а «для чего» – улыбнулся тот. – Бог дает человеку не то, что он хочет, а то, что ему надо.
Опустив глаза вниз, Мажор нервно теребил сережку в ухе. Сдохнуть, застряв в каком-то «улиткоходе» ему совсем не хотелось. Впрочем, до этого дело не дойдет. Он умрет гораздо раньше, чем доберется до означенной Тетухом точки. От страха.
– Нашли лоха, – просипел Мажор севшим от волнения голосом. – Лучше я умру от голода здесь, чем от ужаса в узкой ржавой трубе.
* * *
– Если ты на измене, включи заднюю прямо сейчас, – бросил Павел Мажору в конце инструктажа.
– Проехали, дядь Паш. Впереди – следующая станция.
Мужчины по очереди обняли одетого в «космонавта» парня.
– Всем чмоки, не болейте! – расплылся тот в широкой гагаринской улыбке, и лишь подергивание левого века выдавало крайнюю степень напряжения и страха, угнездившуюся в его душе.
– Ангела-хранителя
