Мальчик из контейнера - Виталий Кирпиченко
Александр освоил районы полетов, летал, как правило, с капитаном Метлицким. Он и дал ему допуск к полетам на Су-30 после завершения программы восстановления. Они не только слетались, но и сдружились. Любимову нравился этот неторопливый, рассудительный и симпатичный офицер. После полетов у них всегда был не только разбор задания, но и находилось время поговорить на свободную тему. Говорить было о чем. За три недели потеряли два вертолета Ми-8 и шесть человек. Много это или мало, вопрос не в этом, а в том, что этого вообще не должно быть! Как избежать летчику аварий и катастроф? Не допускать ошибок? Как такого добиться вообще? Тем более в боевых условиях. Сто вариантов изучено до тонкостей, но противник применил единственный, неизвестный пока никому, смертельный. Что ждет тебя в горячем небе, одному Богу известно. Зенитки на каждом квадратном метре, ПЗРК не меньше — советские «Игла», «Стрела», «Оса», американские «Стингеры», китайские FN-6. От зениток можно спастись на высоте, от ПЗРК — частично тепловыми ловушками. Друзья-турки могут исподтишка стрельнуть ракетой из F-16, а потом извиниться.
Однажды после полетов, Александр и Юрий присели в курилке, задымили сигаретами и, молча, долго смотрели то на белое небо, то на желтый песок. Недалеко, около их горячего еще самолета, сновали техники: заправляли топливом, подвешивали ракеты, снаряжали блоки НУРами. Зудел двигатель передвижной электростанции.
— Я вот о чем думаю, — глядя на самолет и людей, заговорил Александр. Метлицкий повернулся в его сторону. — Нас пока Бог миловал. Но может и оставить без внимания, тогда… — Любимов тяжело вздохнул, — тогда нам надо самим находить выход из положения. У нас, как и у всех смертных, всего два варианта: первый — катапультироваться, если будет такая возможность, и стремиться уйти к своим; второй — повторить подвиг Гастелло. В первом случае шанс есть остаться в живых, что совсем для нас нелишне, но надежд на это мало: поисковый вертолет едва ли придет за нами, потому что риск быть сбитым колоссальный, и воюем мы не в Европе, где придерживаются каких-то правил. Здесь, при виде крови, звереют, теряют рассудок. Пример с Иорданским летчиком, которого сбили, взяли в плен и сожгли живьем, предварительно поиздевавшись над ним; могут еще прилюдно, поставив на колени, отрезать голову. Я лично отвергаю маленькую надежду остаться живым и принимаю вариант два — «если смерти, то мгновенной!» Что скажешь по этому поводу? — Александр посмотрел на Метлицкого.
— Я не думал об этом, — после паузы ответил Юрий. — Вернее, думал, но потом стал гнать от себя такие мысли, чтобы не заполнять себя страхом. Решил так: мне надо вернуться домой! К сыну и жене!
— Можно разным вернуться… к сыну и жене. К людям тоже.
— Разным я не вернусь! — поняв намек, ответил Метлицкий. Глянув косо на полковника, сказал: — Но вам же не обязательно здесь летать!
— Ошибаешься. Обязательно! Авиация тем отличается, что от мала до велика командиры-летчики обязаны летать! Да и представь мое положение: я в горячей точке, где все воюют, но сижу в холодке и чай душистый пью? Нормально это? Отпадает. Можно, конечно, просквозить на все две тысячи сто двадцать пять километров в час на высоте семнадцать тысяч, где безопасно, записать в летную книжку боевой вылет, получить орден за это и ходить гоголем. Это тоже не по мне. Не этому меня учили. Да и я сам себя перестал бы уважать, а это хуже всякой критики со стороны. Вот так я думаю.
— Правильно вы думаете, если рассматривать с точки зрения защиты своего отечества, тут же совсем другое, — достал следующую сигарету Метлицкий, чувствуя, что разговор на этом не закончится.
— И ты правильно думаешь, но мы же солдаты! Для нас приказ — закон! Мы приказываем, нам приказывают! Мы не раскрываем сути приказа, и наши командиры не обязаны это делать! В этом заложена железная логика, не всегда понятная даже военным, а гражданским и подавно. Можно загнать себя в тупик крайностями, но это будет неверно.
— Вопрос жизни и смерти — непростой вопрос. Умереть, когда жить хочется, когда ты кому-то нужен, — не самый лучший выход.
— Да, это так! — закурил и Александр. — Тем краше человек, который, имея все это, зная все это, осмысленно идет на подвиг не ради подвига! Россия такими полна!
— России бы изжить недостаток — излишний интернационализм. Тогда бы больше нас уважали.
— Совсем было бы неплохо создать блок единомышленников.
— Для этого надо не загонять в блок, а завлекать. Завлекать преимуществами, а не загонять в недостатки.
— Как вариант подходит, но можно и завлечь идеей. Тогда все, как ты говоришь, недостатки проще изживать сообща, помогая друг другу. Одним фронтом двигаться к цели, а цель — справедливая жизнь, равенство, защищенность и, конечно же, безбедная жизнь.
— Это уже, товарищ полковник, идеальное общество! Нам бы, как говорил мой инструктор, бани поставить. Но что-то в нашем, бывшем теперь, СССР было не так. В момент и СССР, и блок социализма разбежались. Казалось бы, свои в доску, славяне, поляки и чехи, да и украинцы тоже стали врагами. Семьдесят лет жили вместе, почти полвека цацкались с социалистическими республиками, а теперь — враги. Почему так?
— Это временное отступление, — отмахнулся Александр. — Не скоро, но большинство, если не все, придут к тому, что продолжат, как говорили некогда, дело Ленина и Маркса.
— Помните «Зеленый фургон»? Вор, которого попытался перевоспитать Харатьян, на заявление, что в стране не будет богатых, задал наивный вопрос: «Все будут бедные?» Вот и я спрашиваю: все будут бедные?
— Отвечаю: Америка — богатая страна, там не только миллиардеры, но и рабочие прекрасно живут. Согласен?
— Согласен. Но…
— Слушай дальше. Если у миллиардеров забрать лишнее и отдать всем, эти все жить будут лучше или хуже?
— Конечно, лучше. Только кто будет эти дополнительные, лишние, миллиарды зарабатывать, да и те, что шли в народ без этих
