Песнь дружбы - Бернгард Келлерман
Альвина в ответ только смеялась и пожимала плечами.
— Но, матушка, я ведь уже не желторотый цыпленок! Не желторотый цыпленок? Ну что ты на это скажешь? Ах, милая матушка, как она наивна со своими советами! Ей бы следовало съездить в Раун и побывать там на храмовом празднике, один лишь разочек, — она бы только ахнула! И она не знает, что Альвина почти помолвлена. К чему ей рассказывать? В Рауне у нее остались два поклонника. Один из них — ее хозяин; но у него двое детей, зачем ей возиться с чужими детьми? Второй — столяр-краснодеревец, Георг, — он совсем без ума от нее, и с ним-то она, можно сказать, сговорилась. Но он пропивал все, что зарабатывал, и она заявила ему: пусть он скопит тысячу марок. Когда у него будет тысяча марок, они поговорят о дальнейшем. С тех пор Георг начал копить, не позволял себе выпить даже кружку пива. Он, по-видимому, всерьез решил скопить тысячу марок, Альвина же только смеялась над этим.
В Борне Альвине очень нравилось, она этого не отрицала. Здесь было так много мужчин! Целых четверо, а она среди них — единственная девушка. Герман почти не обращал на нее внимания, да к тому же она слишком уважала его; этот человек думал только о своей работе, больше ни о чем. Но был здесь и Генсхен, красивый, цветущий парень, — он понравился ей еще на свадьбе. Она делала ему глазки, и он уже потерял голову. Генсхен причесал ее на городской манер, и она стала похожа на даму. Но когда пришла мать, она чуть не упала в обморок от ужаса и спросила, не собирается ли Альвина наняться в тир? Будь у Ганса немного больше терпения — кто знает? Она вроде как помолвлена, но кто знает…
А Рыжий? Он опускал глаза и начинал беспокойно раскачиваться из стороны в сторону, когда она на него смотрела. Забавный дяденька, какой-то блаженненький, над ним можно хохотать до упаду. Он, должно быть, боится, что она его хочет соблазнить.
И, наконец, Антон! Антон, да, вот это мужчина, — несомненно, настоящий мужчина, что надо! Она постоянно ощущала на себе его жесткий, мужественный взгляд. У него был вид человека, способного поколотить того, кто его разозлит, но и это было заманчиво: ведь в конце концов мужчина должен быть мужчиной. Но с ним Альвина вела себя довольно сдержанно, — едва удостаивала взглядом, избегала встреч и старалась не оставаться с ним наедине. Это было просто удивительно: на свадьбе ведь она вела себя совершенно иначе! Взгляд Антона выражал недоумение и наконец стал укоризненным и почти презрительным.
Ах, Альвина была поистине в затруднительном положении, у нее были свои основания избегать встреч с Антоном. Она отчетливо помнила свадьбу матери. Ей хотелось пить, она вышла с Антоном к колодцу, он ущипнул ее, и на этом дело кончилось. Но — разве она не выходила с ним еще раз?
Да! А что же тогда случилось? Этого она толком не помнит. То ей чудилось одно, то совершенно другое. Она была тогда сильно пьяна. Временами она как будто вспоминала, что произошло нечто важное, временами же уверяла себя, что не случилось ничего, ровно ничего. О небо, сказала бы мать, о боже милостивый!
Взгляд Антона преследовал ее — вопрошающий, испытующий, презрительный. Положение Альвины было не из приятных, — но не могла же она в конце концов спросить его, не правда ли? Однажды вечером, когда они случайно остались одни, он прижал ее в углу, так, что она никак не могла улизнуть, и уставился на нее сверкающими от бешенства глазами.
— Послушай, Альвина, — заревел он, — чертовка проклятая! Как ты обращаешься со мной? Ты воображаешь, что с мужчиной можно так обращаться? Или ты не помнишь, что между нами было? Что это за дурацкие замашки? — Вид у него был свирепый.
У Альвины закружилась голова. В испуге она разинула рот и приготовилась к защите, выставила вперед руки, но в то же время невольно выпятила свой круглый живот. Она млела под гневными взглядами этого человека, с которым она стояла лицом к лицу. Ее охватило искушение тут же сдаться и обвить его шею руками. Зачем ты так кричишь, милый, славный Антон? Но это не дело, так поступать не годится. Она ведь, можно считать, помолвлена со столяром, — не может же она уже через две недели нарушить слово? А стоит ей дать потачку этому Антону, и все будет кончено, она это знала.
Слава богу, она опять овладела собой и сказала:
— Что было между нами? Что же между нами было? Я ничего не знаю!
Ее лицо выражало крайнее изумление.
— Ничего не знаешь?
— Нет, правда ничего!
— Так ты, верно, была вдрызг пьяна?
Альвина рассмеялась.
— А не ты ли, Антон? Может быть, я была трезва, а ты пьян?
Антон нахмурил брови, задумался; он казался смущенным. Она прочла на его лице сомнение и повторила:
— Я бы должна была знать, не правда ли? А я ничего не знаю. Ты был тогда пьян, Антон, — вот и все.
Антон отступил на шаг.
— Так ты, значит, не ходила со мной в сад, Альвина? — закричал он.
— В сад? Что ты! Ах, теперь вспоминаю, ты хотел пойти в сад, но я сказала: «Что подумает мать?»
Антон был окончательно обезоружен. Что за чертовщина! Но, может быть, она права? А? В самом деле, они много пили в ту ночь, и он был изрядно пьян. Словом, Альвина, которая толком не знала, что произошло в ту ночь, теперь все хорошо помнила, а Антон, прекрасно помнивший, что в ту ночь произошло, теперь уже не знал ничего.
— Пусти меня! — сказала Альвина. — Мне нужно мыть посуду. Я не люблю мужчин, которые хотят силой добиться своего. Слышишь? Вы — сильнее нас, это не ново. Мы останемся добрыми друзьями, Антон.
О, теперь она торжествовала!
Антон проводил ее сердитым, мрачным взглядом, затем ушел. В течение нескольких недель они при встречах были очень сдержанны.
— Здравствуй, Антон!
— Здравствуй, Альвина!
Пусть немного потрудится, думала она, чтобы добиться ее расположения, — это ему не вредно.
7
В Хельзее скалывали лед с тротуаров. На всех улицах звенели ломы и топоры. Ах, добрый день, добрый день, — кажется, весна наступает! Добрый день, да, сегодня солнце уже здорово припекает! Город наполнен веселым шумом и оживлением.
На крыльце скобяной лавки Шпангенберга стоит с огромной сигарой во рту толстяк Бенно и
