Архив потерянных детей - Валерия Луиселли

черной шляпе, и пока я откусывал свою долю от мягкого яйца и пережевывал жесткий, как резина, белок, а потом его рассыпчатый желток, мне все время вспоминался взгляд, каким посмотрела на меня огромная орлица-мать, она посмотрела мне прямо в глаза, прежде чем вылететь в раздвинутые двери вагона сразу после того, как я бросил внутрь камень, и вдруг ты, Мемфис, вскрикнула, и мы все посмотрели на тебя, а ты что-то выплюнула себе в ладонь и зажала пальцами другой руки, и ты показала нам свой зуб, у тебя наконец-то выпал второй молочный зуб, и ты отдала его мне сохранить, сохранить на будущее, и когда мы поели, я сказал, почему бы нам на ночь не порассказывать истории, что мы и сделали, мы старались не заснуть, хотя местами и хотелось, и какое-то время заполняли пространство внутри вагона своими рассказами, и от некоторых сильно смеялись, громовым прямо смехом, как громыхавший и гремевший снаружи гром, но мы все были усталые и начинали мерзнуть, а буря все еще бушевала, дождь через раздвинутые двери немного заливал вагон и просачивался через ржавую крышу, и у нас закончились истории и прочее, над чем еще можно было посмеяться, и мы постепенно затихли, и, положив голову мне на колени, ты потянула меня за рукав и посмотрела мне в глаза, типа, говоря мне что-то, а потом и правда сказала, тихонько, типа, это был секрет, ты сказала, Быстрое Перо, и я спросил что, и ты сказала, пообещай, что завтра отведешь меня в Каньон Эха, и я сказал, да, Мемфис, обещаю, а ты снова сказала, Быстрое Перо, ну что еще, Мемфис, спросил я, ничего, Быстрое Перо, мне нравится, что я с тобой, и я хочу всегда быть с тобой, ладно, сказал я, окей, а две другие девочки тоже еще не спали, а мальчики, те заснули, думаю, потому что молчали и дыхание у них было медленное, и старшая девочка спросила нас с тобой, не хотим ли мы послушать последнюю историю, и да, да, да, сказали мы все, да, будь добра, и тогда она сказала, я расскажу вам историю, но, после того как расскажу, вы трое должны закрыть глаза и хотя бы постараться заснуть, и мы все ответили, что согласны, и тогда она рассказала нам такую историю, рассказала только вот это, что, когда они проснулись, орел все еще был там, и на том ее история заканчивалась, и ты не заснула, думаю я, но честно прикидывалась, что заснула, и то же делала младшая из двух девочек, пока вы обе не заснули по-настоящему, а я никак не мог заснуть, и старшая девочка тоже, и мы бодрствовали и подбрасывали прутики в умирающий костер, и она спросила у меня, как мы сюда попали, ты и я, и зачем, и тогда я рассказал ей, что мы сбежали из дома, и когда я сказал ей, для чего, она сказала, какая же это глупость, с чего это я вздумал убегать из дома, если у нас не было никакой настоящей нужды от чего-нибудь бежать, и она была права, я и сам это знал, но мне было так стыдно признаться ей, что она права, и вместо этого я сказал, что мы не просто так сбежали из дома, а что мы еще ищем двух девочек, которые потерялись, двух девочек, они дочки одной маминой подруги, а где они потерялись, спросила девочка, в этой пустыне и потерялись, ответил я, а ты их знаешь, спросила она, ну, тех двух девочек, которых вы ищете, а я сказал нет, тогда как вы собираетесь их искать, на что я ответил, не знаю, но, наверное, все же найду, сказал я, а если вы вправду их найдете, то как узнаете, что это они, если даже не знаете их в лицо, и тогда я сказал ей, а я знаю, что они сестры, что они должны быть в одинаковых платьях, и еще знаю, что их бабушка вышила мобильный номер их мамы у них на воротничках, какие глупости, снова сказала она и засмеялась, и ее смех был не зловредный, а такой, каким мама смеется со своим ребенком, чего ты смеешься, спросил я, и она сказала мне, что у многих детей, кому надо перейти через эту пустыню, мобильные номера вышиты на одежде их бабушками, тетками или кузинами на воротничках или внутри карманов, она сказала, что у самого младшего мальчика, который идет с ними и теперь спит рядом с тобой, номер телефона пристрочен к воротничку, что даже у них с сестрой на воротничках вышит номер материного телефона, и она сняла свою черную шляпу, и немного наклонилась ко мне над угольками костра, и пробовала показать мне изнанку своего воротничка, смотри, сказала она, да, вижу, ответил я, хотя, по правде говоря, мало что увидел, а просто почувствовал, как у меня кровь приливает к щекам и ко лбу, счастье еще, что ночь была темная и кругом темнота, разве что несколько угольков еще светились оранжевым на месте костра, доброй ночи, сказала она, и доброй удачи, да, и тебе удачи, ответил я, и доброй ночи, и ночь, наверное, не очень-то добрая, зато тихая, и шестеро детей свернулись калачиками вокруг умирающего огня, ноги одного касаются головы следующего, а его голова касается ног следующего, и почти все они, наверное, видят сны, за исключением самого старшего мальчика и самой старшей девочки, и они еще только соскальзывают в сон, когда ясно слышат позади себя последний треск веток, а издали к ним доносятся крики одинокой орлицы, она все просит вернуть ее яйца, и мальчик плачет и плачет, горько плачет, как, наверное, еще никогда в жизни не плакал, и шепчет, прости меня, орлица, я так виноват, мы были такие голодные, а девочка, та не плачет и не просит прощения, а думает про себя, спасибо тебе, орлица, пока эти оба наконец тоже не погружаются в сон, как остальные, и мальчику снится, что он юная индейская воительница по имени Лозен, которая однажды, сразу как ей исполнилось десять лет, вскарабкалась на одну из священных гор в Стране апачей и оставалась там одна-одинешенька четыре дня, а после четвертого дня, прежде чем ей вернуться назад к своему племени, гора дала ей силу, и сила состояла в том, что с тех самых пор она могла посмотреть, какая из ее вен становится темно-синей после того, как она пройдет круг, воздев над головой руки, и уже знала, где затаился враг, и могла увести своих людей от опасности, и в своем сне он был ею, и она уводила своих людей подальше от отряда, который мог быть отрядом солдат или полувоенных, они носили обычные для XIX века синие мундиры, а вооружены почему-то как в игре-стрелялке, и она прятала их всех в заброшенном вагоне поезда, и там в его ушах вдруг возникает, а потом давай снова и снова повторяться, точно навязчивый ночной кошмар, знакомая строчка, произносимая с фальшивым, наигранным пафосом всякий раз, просыпаясь в лесу холодной темной ночью, но каждый раз на этом месте строчка обрывалась, чтобы снова повториться с начала, всякий раз, просыпаясь в лесу холодной темной ночью, и повторялась до тех пор, пока не разбудила мальчика, мальчик внезапно открывает глаза, встряхивается ото сна и тянется дотронуться до своей сестры, спящей у него под боком, и испытывает огромное облегчение, убедившись, что она здесь, рядом с ним, ты спала рядом, Мемфис, и кудряшки твои были влажные, я вспомнил, как мама обычно нюхала твою голову, как нюхала букет цветов, и я никогда не понимал зачем, зато сейчас понял зачем, я наклонился над тобой понюхать тебя, и ты пахла нагретой пылью и брецелем, солено, но при этом еще и сладко, и тогда я поцеловал твои кудряшки, и, как только поцеловал, ты пробормотала какие-то слова, типа «орел» и «луна» или что-то типа «ореллуна», а потом снова принялась сосать свой большой палец и уже была где-то далеко-далеко, а я все смотрел вокруг в темноте, а рассвет еще не думал наступать, и я знал, хотя только сердцем, а не умом, что Воины-орлы все это время были с нами, гроза почти совсем выдохлась, и благодаря им мы были целы и невредимы, я знал это, они все время оберегали нас от всего, и я свернулся клубком на боку, и слушал, как дышат во сне остальные четверо детей, и тебя слушал, как ты сосешь палец, и представлял, что слышу не твои причмоки, а топот шагов, десятков, что это Воины-орлы вышагивали вокруг