Когда Нина знала - Давид Гроссман
Ветер улегся. Да и дождь кончился. Уже несколько минут снаружи было тихо. Ощущение, что буря утихла. Нина в сытости и тепле, плотно укутанная в одеяло, сидела в почти сухом углу барака. «Ну и ночка…» – улыбнулась она Рафи.
Он подошел и встал перед ней на колени. Они тихо о чем-то поговорили. Она засмеялась. Он обнял ее и притянул к себе. Честно говоря, меня слегка достало, что вдруг, после всей этой ночи, у них еще обнаружились и секреты. Ее рука что-то начертила на его колене. Его огромная лапа деликатно погладила ее по голове.
«Пошли, Гилюш, – сказала Вера, сложила салфетки и убрала их в сумку. – Покрутимся маленько. Тут есть еще места, где мы не бывали».
Я заупрямилась: «Но почему бы нам не пойти всем вместе? Я думала, может, взберемся вместе на хребет…» Вера на меня уставилась: «Гили, зайка, тебе на все нужны объяснения?» И только тогда я поняла, дура я несчастная.
Мы оставили их в бараке и пошли на берег. Встали у моря. Было темно, но среди туч светила луна. Мы пересекли поле с валунами. В темноте их жуткое присутствие давило еще чудовищнее. Перед нами были три дороги: к мужскому лагерю, к каменоломне, к горе. Я спросила Веру, согласна ли она взобраться вместе со мной на утес, что на вершине горы. Она засмеялась. «Девяностолетняя старуха отправилась в горы!»
Но ей было тяжело. И из-за трудностей пути, и из-за того, что она ослабела. Я освещала дорогу фонарем Красного Креста. Обойдя огромную лужу, мы нашли тропу. Она оказалась более узкой и извилистой, чем я предполагала. Там, где это можно, мы шли в связке, а порой по-настоящему обнявшись. В более узких местах она шла впереди меня, и я все время гладила ей спину и затылок. Я старалась сделать путь как можно более легким. Через каждые несколько шагов мы останавливались и ждали, пока не придет в норму ее дыхание. Дважды я предлагала вернуться. Она отказалась.
Она помнила все, что с ней случилось на этом пути пятьдесят четыре года назад. Сказала, что может идти здесь с закрытыми глазами, и не только из-за тогдашней слепоты. В какую-то минуту она снова наполнилась силой и буквально тянула меня за собой, эта девяностолетняя женщина. Ее миниатюрное тело будто летело вперед. Ее тело и все, через что оно прошло.
И внезапно мы оказались на вершине горы и вздохнули полной грудью, точно, как она это описывала. Нас окружал студеный мрак. Внизу был шум моря. Вера шепнула мне, что она никогда не была здесь ночью.
Она вдруг притихла, прижала ко рту кулачок. Плотно прижалась ко мне и показала место, на котором стояла почти два месяца. Она пальцем начертила кружок, в центре которого было растение. Я поставила ноги за пределы этого кружка, в одну из точек, на которой она стояла, чтобы создать для него тень. Не просто было влезть в ее шкурку.
Море внизу било по валунам. Вера сидела на большом камне. И снова выглядела очень старенькой. Я сказала: «Давай не будем сейчас разговаривать, мне хочется так вот постоять, пока не взойдет солнце, и еще немножко».
Я простояла, может быть, час, а то и больше. Медленно-медленно, как в молитве, я прокручивала в голове рассказ про мою бабушку и про растение. Всякий раз, как я открывала глаза, я видела, что она смотрит на меня ровным и сильным взглядом, будто что-то в меня вселяет.
Потом мы услышали, как Нина с папой кричат нам снизу. Мы позвали их к себе на вершину горы. Они поднялись, отдуваясь, но тоже слегка сияющие, и присели на валун рядом с Верой. Нина наклонилась к Рафи. Рюкзак с кассетами, которые мы наснимали, был у нее на спине, и я видела, что ее это радует, почти вызывает в ней гордость.
Даже и когда они вскарабкались наверх, я не оставила своего поста на вершине утеса. Я чувствовала, что Вера этим довольна. Один раз она встала, поправила меня, чтобы заняла верную позицию. «Именно здесь я обычно стояла после обеда», – объяснила она. «О чем это? Что вы делаете?» – спросила Нина, и Вера сказала: «Здесь у меня было такое маленькое растение, за которым я ухаживала, поговорим об этом внизу». И Нина с напряженной улыбкой ответила: «Вижу, что есть еще истории, которых я пока не слышала». И снова удар в сердце, как и всякий раз, когда Нина натыкается на не замеченную ею колючую проволоку.
Небо постепенно светлело, и Рафи снова начал снимать. Нина встала, начала крутиться, подошла к краю обрыва, глянула вниз, на море, отпрянула назад и снова поглядела вниз. «Не думаю, чтобы хоть раз была так рада», – сказала она обрыву.
А потом она посмотрела на меня: «Гили-Гили, здорово, что ты приехала побыть здесь со мной, Гили».
«Да, и я рада, что приехала», – ответила я.
И она сказала: «Здесь все же чуть-чуть мой дом». Вера отрицательно покачала головой и предложила спускаться. «Поговорим обо всем внизу, – сказала она. – Мне уже хочется оказаться внизу». Но Нина будто ее не услышала.
«Я хочу вас сфотографировать, – сказала Нина. Она подошла к удивленному Рафаэлю, взяла у него «Сони» и засмеялась: – Позволь почувствовать, что это и мой фильм тоже». Она спросила, на что нужно нажимать, и он ей показал. Я видела беспокойство в его глазах. Она спросила, что это за лампочка, которая мигает красным светом. И он сказал, что батарея почти закончилась. Что у нее осталось две-три минуты, не больше. У меня будто свело тело. Я хотела подойти к ней и не смогла. Не было сил сдвинуться с места. Она посмотрела на нас через маленький дисплей камеры, обошла нас по кругу и сняла.
Она шла легко, как парила. Я вспомнила рассказ Веры про то утро, когда ее забрали на допрос, и она увидела, как Нина идет по улице, будто танцует, скачет по «классикам», которые нарисованы мелом на панели и наполовину уже стерлись.
Нина прошлась камерой по Вере, Рафи и мне. Каждого из нас она охватила с головы до кончиков ног, со странной медлительностью, будто производила сканирование. И может быть, именно это она и делала.
«Видишь, Нина, – вдруг сказала Нина Нине-что-в-будущем, – сейчас мы здесь все вместе, твоя мама, твоя дочка Гили и Рафи. И ты тоже была с нами в этой поездке».
В небе нарисовались тонкие полоски света, будто растопыренные
