Лев Толстой - Том 11. Драматические произведения 1864-1910 гг

Марья Васильевна. Хорошо.

Няня, Марья Васильевна и Любочка.

Любочка. Мамаша, что ж мне делать? Куда я ни пойду, он везде за мной и пристает как горькая редька… не вели ему, право… Я теперь совсем другая стала.

Марья Васильевна. Ну, да вот нынче жених приедет, и всем объявят.

Няня. А вот вы бы, моя сударушка, сначала с ним бы не шутили. Этому народцу столько дай (показывает на мизинец) — он всю руку тянет. Не кокетничали бы, А то вам, что ни поп — то батька. Вот и дококетничались.

Любочка. Няня, да я совсем не кокетничала; так, прежде играли вместе с Петрушей… и он такой противный! А теперь я слова с ним не говорю, все учусь, книжки читаю, что мне Анатолий Дмитриевич принес, а он покоя не дает.

Няня. Построже держать надо себя. Да что, вы так по доброте! Я бы, коли б моя воля, я бы эту дрянь в дом не пускала. Да дайте срок — я ему напою. Ведь он во всем доме меня одну боится. Пускай его…

Любочка. Мамаша, Катенька еще не знает, что я невеста?

Марья Васильевна. Нет, душенька, только отец да няня, а больше никто. Ведь так вы хотели. Нынче всем объявят.

Любочка. Что ж они не едут? Право, страшно. Мамаша, ведь он недурен собой? Правда, няня?

Марья Васильевна. Да, значительное лицо.

Любочка. А какой умный! Коли бы вы слышали, как он мне все толкует. И как Катенька будет злиться! Ну, да поделом ей. Она все говорит, что я недоразвита. А я теперь и разовьюсь. Он говорит, что в две недели очень развилась. Няня, ты знаешь, она влюблена в него; Она по говорит, а уж я знаю. Вот они, вот они! Мамаша, ты не будешь плакать? Няня, не плачь, пожалуйста. Он этого не любит, да и глупо. Это все старое, а у нас все будет по-новому. Ты и не понимаешь даже как, няня. Я так рада! Он такой умный. Да?

Марья Васильевна. Что ж, дай бог, дай бог!

Няня. Что ж, дурного нет ничего.

Любочка. Как дурного? Он отличный. Да?

Те же, входят Иван Михайлович, Венеровский, Беклешов, Катерина Матвеевна, [Твердынский].

Иван Михайлович (представляя Беклешова). Друг Анатолия Дмитриевича, Беклешов, Петр Сергеевич.

Марья Васильевна. Милости просим, очень рада. (К Венеровскому.) Как ваше здоровье? Comment va votre santé?

Марья Васильевна с Иваном Михайловичем входят в дом.

Катерина Матвеевна. Где Алексей Павлыч? Мне нужно сообщить вам кое-что.

Студент (выходит из дома). А мы там кормились с Петром Иванычем.

Беклешов (к Катерине Матвеевне). Познакомьте меня, пожалуйста, с вашим студентом.

Катерина Матвеевна. Я понимаю, он один живая личность.

Беклешов. Очень, очень приятно. (Жмет руку.) Не пройдемтесь ли? (Уходят.)

Любочка (к Венеровскому). Что вы так долго не ехали? Мне так скучно было. А я обе статьи ваши прочла. Я усвоила уж.

Венеровский. Это хорошо. А я размышлял кой о чем касательно вас.

Любочка. Что ж вы думали? я знаю?

Венеровский. Не думаю, Любовь Ивановна. Я вот думал нынче, даже кое-что набросал и на бумагу. (Подает статью.)

Любочка. Нет, пожалуйста, говорите со мной. Я так люблю.

Венеровский. Вот изволите видеть: думал я о нашел последнем разговоре. О женщине думал я, что одно из главных призваний нашего века — это освобождение женщины из варварского рабства, в котором она подавляется.

Любочка. Да, отчего нельзя в другой раз замуж выйти? Я часто это думала. Ну, вдруг наскучит мне один муж, я разлюблю его совсем…

Венеровский. Да-с, вот так-то в устах толпы и компрометируется великая доктрина эманципации женщин! Она не в том, совсем не в том. Свобода женщины в том, чтобы быть равноправной мужчине и не быть вечно на помочах отца, а потом мужа. Женщина должна твердо стоять в обществе на своих ногах и быть в силах прямо смотреть в лицо этому обществу.

Любочка. Отчего Катя все говорит, что я недоразвита. Я все новые идеи так понимаю, так все понимаю!

Венеровский. Да-с, вам трудно выяснить мою мысль. Но я постараюсь выразить ее конкретнее.

Любочка. Как вы сказали? конкретнее? А еще я знаю — гносеологический путь. А еще эфику знаю… Ну, говорите, что вы хотели.

Венеровский. Да, я хочу примером вам сказать, в чем состоит истинная свобода женщины. Будь я один из тех отсталых господ, которые царствуют в нашем обществе, или из верхоглядов-либералов, я бы, женившись на вас, полагал бы, что я приобретаю право на вашу личность. Вы бы зависели от меня, я бы зависел от вас. Мы бы не могли двинуться, не оскорбляя один другого. Я, например, болен, вам противно видеть больную фигуру, вы обязаны быть тут; у вас или у меня желчный пузырь не выливает свое содержание в желудок, мы должны быть вместе и страдать, ссориться. Или я хочу деньги свои употребить на покупку книг, а вы, положим, на покупку…

Любочка. Ну, на покупку швейной машины или инструментов каких-нибудь. Я все буду такое покупать, а бархатного черного платья я уж не куплю. А мне очень хотелось. Ко мне идут тяжелые материи. Ну, так что вы говорили? Я так люблю вас слушать.

Венеровский. Ну, так и видите, главное в супружестве свобода и независимость обеих сторон.

Любочка. Ах, я это понимаю. Ну, каково мне вдруг знать, что вы мной будете командовать! Мне и гувернантки надоели. У нас была Сарра Карловна, вы ее не застали. Ах, какая скучная! Я бы ни за что не пошла за вас замуж, коли бы знала, что вы мной будете командовать. Потому мне и весело, что мы будем совсем как не то что чужие, а равноправные будем… Анеточка Зайцева, — вы ее видели у нас, — мы с ней подруги, но она очень вот уже точно недоразвита, все романы читает. Так она говорит, что замуж надо идти, когда любишь. Разве можно полюбить, когда захочешь? А ведь хуже притворяться. А вот когда равноправные, так очень легко. Они все мечтают. Как же можно влюбляться так, по заказу!

Венеровский. Да, Любовь Ивановна, любовь — для таких девиц, как ваша подруга, — это слово только. А мы устроим нашу жизнь так, чтоб мы не могли стеснять, я — вашу, а вы — мою свободу. Ежели мы хотим, мы можем соединиться, а наскучило нам, мы можем разойтись, не стесняя один другого. Потом, жизнь наша не должна быть омрачена никакими предрассудками. Ежели бы вы вдруг нашли или я бы нашел, что нам тяжело жить вместе, мы должны иметь право разойтись без упреков, без желчи. Все это ново, но это просто.

Любочка. И прекрасно! Чудесно! Я все это понимаю. Нет, вы думали, что я глупа? Катенька мне все говорила. Я и сама думала. А теперь я вижу, что я умна. Я так все скоро поняла. Как вы начнете говорить, так я вперед знаю, что вы скажете. Право!

Венеровский. Истина проста, тем-то она и отличается от обмана. И у вас натура хорошая, вы быстро усвояете.

Любочка. Мне так смешно стало все наше старое житье. У нас с вами все будет особенное, с новыми идеями. Я вас за это и люблю.

Венеровский. Ничем, Любовь Ивановна, вы не могли так наградить меня, как тем, что вы сейчас сказали. Вам уж смешна становится вся ваша обстановка, скоро она гадка сделается вам, и тогда это будет хорошо. Вы понимаете, что главная преграда для развития индивидуальности вообще — это семья, в особенности для вас. В вас все задатки хорошие, но окружающие вас ниже самого низкого уровня. Одна человеческая личность — это Катерина Матвеевна, да и та теперь по известным вам причинам всем недоброжелательствует. Остальное вас окружающее — грязь, которая марает вас…

Любочка. Ну, отчего ж, папаша умный и сочувствует; ну, мамаша немножко… Ну, да она такая добрая, она так меня любит. А папаша вас любит очень…

Венеровский. От них-то вам и надо удалиться, да-с. Что они вас любят, это понятно. Всякому дурному, как бы он дурен ни был, хочется быть поближе к хорошему. А нам-то за что любить затхлое и дрянное? Вам надо подальше, подальше.

Любочка (капризно). Не говорите так. Не люблю, не люблю, не люблю.

Венеровский. Вы посмотрите на них просто, как на посторонних людей, не можете же вы находить их привлекательными.

Любочка. Не люблю, когда вы так говорите, не люблю! Ежели вы еще мне это скажете, я совсем разлюблю новые идеи и, как выйду за вас, так стану жить по-моему, а не по-вашему. Вот вам и будет.

Венеровский. Ну, как же по-вашему-то-с?

Любочка. Вот как: поедем в Москву, наймем дом самый хороший. Я сделаю себе одно черное бархатное платье, одно белое — пу-де-суа. Утром мы поедем кататься, потом поедем обедать к тетеньке, потом я надену черное бархатное платье и поедем в театр, в бенуар. Потом я надену другое платье и поедем на бал к крестному отцу, а потом приедем домой, и я вам все буду рассказывать и ни одной книги не буду читать. А буду вас любить. Очень буду любить и не буду давать никакой свободы. Потому что ежели я уж полюблю, так уж так полюблю, что все забуду, кроме вас. И мамаша такая была, и я на нее очень похожа. И посмотрите, как будет хорошо! Вот вы увидите.