Елизавета Михайличенко - И-е рус,олим

-- Живущий в Иерусалиме всегда бездомен, ибо Город этот -- жилище Господа,-- попытался то ли успокоить, то ли развлечь ее я. Не получилось:

-- Вот мне и надоело бомжевать! Не хочу быть беременной бомжихой!

-- А что вдруг?

-- Не знаю,-- уже другим тоном сказала Лея,-- поймешь ли ты... С тех пор как я живу в этом Городе, я не чувствую завтра. Раньше я видела и планировала свою жизнь хотя бы на несколько недель вперед. А сейчас я просто делаю записи в ежедневнике и не думаю о них. Просто каждое утро раскрываю его и загружаю в себя дневные планы. Я лишилась ощущения протяженности предстоящей жизни.

-- Ты думаешь о смерти?

-- Не больше, чем все. Тут другое. Я знала, что ты не поймешь, просто ты спросил... Это как сильный туман. Я живу в непробиваемом фарами тумане. И очень близко что-то, что пока позволяет мне жить. Но в любой момент может решить, что хватит. Хватит с меня...

-- Ты чего-то боишься?

-- Да нет же. В том-то и дело, что это не страх... Как бы это... Ну, что ли, здесь такое ощущение близости рока, его силы, что... что невозможно противиться ему.

Я понял ее. Сильная рука рока тащила ее на короткой цепи длиной в сутки. И мог ли я упрекнуть Лею, что она желала перегрызть цепь и сбежать. Но сказать ей это -- означало обидеть сомнительным сравнением. И я сказал:

-- Я понял. Такое же чувство, наверное, у антилоп. Они тоже не боятся, пасутся в своей саванне рядом со львами. А львы время от времени отбивают от стада то одну, то другую. А стадо, после легкого переполоха, чуть отбегает и возвращается к ежедневным заботам...

Я сказал, не подумав. Даже хуже, потому что такое, и не подумав, не говорят. Такое должно отсекаться на уровне подкорковой цензуры. Про львов. И про тех, кого они пожирают. Лея смотрела вперед округлившимися глазами, замерев. Объяснять что-то означало лишь усугубить. Молчать тоже было невозможно. Но я молчал. А пока я молчал, в меня просочилась откуда-то смрадная мысль. Она просочилась, как просачиваются в Старом Городе сточные воды через грязные фильтры многовекового культурного слоя, а потом стекают тонкой струйкой во тьме Львиного зева. Ведь это у львов обычно два-три детеныша. А вдруг... Вдруг эта "двойня-тройня" -- следствие того, что произошло с Леей той ужасной ночью, у дома Беллы? И тогда, в Старом Городе, Лею не пытались сожрать, а, скажем... ну да, насиловали... Бред, конечно. Голливудский ужастик. Вернее пионерские страшилки, от которых хочется забиться под одеяло, потому что понимание нелепости не помогает вытеснить их из сужающегося сознания.

-- Ты уедешь... А я?

-- Я хотела попросить тебя поехать со мной. Мы бы сняли вместе квартиру.

-- Зачем?

-- Мне тут плохо, страшно. Я ведь должна сейчас не только о себе... А ты можешь проверять сумки где угодно.

-- Сумки?.. Вообще-то это для меня не главное в жизни.

-- В Нетании тоже есть Интернет. А кота -- заведем.

-- Рахель растрепала?

-- Давай между собой ее, все-таки, Беллой называть, а?

Белка могла проболтаться и просто так. В конце-концов, им надо о чем-то разговаривать. А о чем им еще разговаривать, как не обо мне. Но если не просто так, то для Хозяина это очень логичный ход, чтобы устранить меня из Иерусалима. А это может означать только одно -- я способен ему промешать, либо уже мешаю. А ведь я практически не действовал. Все мои действия были связаны только с Аллергеном... Может ли Аллерген быть Хозяином, вот что интересно. Нет. Да. Нет. В принципе может, конечно. Потому что ведь невозможно представить, кем он быть не может. Но возможность не обязательно заканчивается воплощением. Чаще даже не заканчивается, а остается "в уме" и оттуда следит внимательным и ревнивым кошачьим взглядом за другой, реализующейся возможностью, которую предпочли.

-- Давид, ты на кого обиделся? На меня или на Беллу?

-- Обиделся?

-- Сидишь, молчишь. Разве не обиделся?

-- Думаю.

-- О чем?

-- Как тебе объяснить, почему я не поеду в Нетанию. Чтобы ты не обиделась. Чтобы ты поняла -- дело тут не в наших отношениях.

-- А в чьих?

-- Да я не так выразился. Тут вообще дело не в отношениях. Например, у солдата с присягой есть какие-то отношения?

-- Нет.

-- Вот видишь!

-- А хочешь... Хочешь, вообще отсюда уедем!

-- Куда это?

-- Все равно. В Америку, например. У меня сестра в Нью-Йорке. Можно вообще в Москву вернуться, хотя и глупо. Хочешь?

-- Не хочу.

На этом слова у нас как-то резко закончились. Вернее, мы их вобрали внутрь, как кот -- когти, чтобы случайно (или нарочно) не поранить друг друга.

Еще мы, как назло, застряли в пробке на въезде в Рамот -- все спешили разъехаться по домам. А когда вдруг перестают меняться картинки за окном, и не надо участвовать в движении, молчание становится враждебным и полным смысла. Но и прервать его сложнее, потому что кажется, что надо сказать что-то действительно важное. У меня таких слов не было. Вместо них присосалась пиявкой мысль о том, что Лея зачала в те самые дни, когда на нее напали в Старом Городе. Мысль не отцеплялась. Тогда я решил заместить ее другой, смежной. Смежницей оказалась Белла. На Лею напали около дома Беллы. В отходившем от смежной улицы переулке. И беременность у них, да, смежная. А теперь еще и смежные имена Лея-Рахель. Похмельный или синильный рок с трясущимися руками и слезящимися глазами словно все время промазывал. Он, словно праотец Иаков, получил Лею вместо Рахели. И тогда, в мае, в Бен-Гинноме, охота шла за Беллой. И потом, все, что происходило ужасного, всегда происходило неподалеку от Беллы, можно сказать в ее присутствии. И не только в смысле физического расстояния. Ведь Марта была следующая после Беллы женщина Гриши. Смежная.

-- Нунифигасебе! -- выдохнул я, не слыша себя.

-- Что?! -- напряглась Лея.-- Давид, ты в порядке? Ты с кем разговариваешь?!

-- В том числе и из-за Беллы,-- сказал я.-- В том числе и из-за нее я не могу уехать в Нетанию.

Есть люди, которые не умеют врать. Я же не умею говорить правду. Она у меня какая-то неправильно одетая. Не в тех местах прикрытая, что ли. Хорошо еще, что Лею трудно обидеть. Она, во всяком случае так было раньше, всегда хочет убедиться до конца, на что и почему нужно обижаться. А когда все для себя прояснит, тогда в ней просыпается профессионал, и она уже не обижается. Наверное, поэтому мне с ней проще, чем с другими.

-- Что у нас с Беллой? -- все-таки слишком напряженно спросила Лея.-Ну да, она же тоже беременна.

-- Тебе нужно уехать, да. А пока не уедешь -- держись-ка от нее подальше. Подальше от греха.

-- От чьего греха? А ты должен остаться и держаться к ней поближе, я правильно поняла?

-- Ты это действительно поняла, или издеваешься?

-- Все. Хватит... Все, правда, успокоились, все... Сейчас мы приедем домой, поедим. И ты мне все объяснишь. Кота понаблюдаем вместе, ладно? Он мне, знаешь, понравился.

-- Чем?! -- ужаснулся я.-- Чем он мог тебе понравиться? Ты же стихи не любишь. Ты Интернет не любишь. Ты разборки не любишь.

-- Ну что ты... Этот твой Аллерген -- такой обаятельный, остроумный. Настоящий... кот. Его нельзя не любить.

Приехали.

Гриша

Приехал. А куда деваться. Сменил московское серое небо на иерусалимское, рваное. Да, небо в Москве было написано иными мазками, чувствовалась иная манера иного художника. И это надо было принимать в расчет. Продавец хренов! Акула черного рынка. С гарпуном под жабрами. И, главное, чтобы так примитивно кинули. Даже не кинули -- сам подставился. Все ведь просчитывалось на пальцах. Почему я решил, что если кому-то можно доверять, то Витьке? Потому что мольберты рядом стояли? Потому что койки в общаге рядом стояли? Потому что выживал он не так потно, как другие, потому что похож на человека, для которого не деньги главное? Нет, не поэтому. А потому, что я -- дурак. Пора понимать, что есть и такое правило -- когда подставляешься, кинуть тебя не подло, а естественно. А не кинуть -- значит перейти в команду тех, кого кидают... Ладно, выживу -- припомню.

А чтобы выжить, надо расплатиться с этой арабской сворой... Или сбежать с первыми лондонскими деньгами? Куда? И что будет, когда они кончатся? Или сдать арабских братьев полиции? Но другого шанса подняться мне уже не отломится. Значит, моя жизнь в руках этой сладкой парочки. Смешно...

Смешно -- не смешно, но это единственный шанс получить достаточно денег достаточно быстро, чтобы московский кидок не развалил всю игру. Задача номер один -- говорить с (C) так, чтобы они не поняли, насколько я сейчас завишу от их согласия. А они могут понять. Главные мои проблемы всегда происходят из-за интеллектуальных юродивых. "В человеке все должно быть прекрасно"? Фигня! В человеке все должно быть адекватно. Если человек покупает квартиру за четверть миллиона баксов и обставляет ее мебелью с помойки, то с таким лучше не иметь более серьезных дел, чем совместное распитие и трендение. Но выхода у меня нет. То есть, теперь единственный выход, который у меня есть -- это лондонский канал (C).

Если бы (C) были художниками, было бы проще. Чтобы увлечь художника, достаточно нарисовать в его воображении соблазнительное полотно будущего успеха. С писателями хуже. Им нужна логика развития сюжета этого успеха, иначе они на него не ведутся.