175 дней на счастье - Зина Кузнецова
Все-таки, видимо, не договорили мы что-то важное друг другу вчера. А как договорить, если оба смущены?
24 декабря
Я днем прилегла поспать, очень захотелось, а когда проснулась и неспешно, тихо спустилась вниз, услышала разговор Юры и мамы на кухне. Мама подливала Юре чай, а он уплетал торт.
– Ешь-ешь, – приговаривала мама, – каждый день мотаешься туда-сюда на электричке, силы нужны.
– Да ладно, несложно…
– И все-таки, Юра, я… да и не только я, мой муж тоже… мы оба хотели поблагодарить тебя за то, что ты остаешься Машиным другом. Это были очень сложные полгода, ты вообще единственный за пределами нашей семьи, кто знает о случившемся…
– Мне нравится ваша семья, и я хочу, чтобы у Маши все было хорошо.
– Ты меня извини, если я задам очень личный вопрос, но мне все-таки нужно знать, потому что один раз уже из-за несчастной любви Маша…
– Спрашивайте, ничего страшного.
– Вы с Машей ведь дружите, да? Или вы симпатизируете друг другу? Я ни в коем случае не хочу как-то жестоко рушить тайну нежных чувств, но ведь сам понимаешь… – мама совсем сбилась, – просто понимать, чтобы не так беспокоиться…
– Мы дружим и… Можно честно? Я боюсь Машиной симпатии. Вы ведь знаете, она очень романтичная девочка. А я в романтичности жить не хочу, это очень обязывает. Вы ведь знаете о ее большом чувстве к этому Саше?
– Знаю, да. Саша, очень благородный мальчик, рассказывал мужу, что Маша в него влюблена, но мы не придали значения… В конце концов, в шестнадцать лет с кем не бывает, а потом это все случилось. Мы же не знали, что так ей тяжело… Ходит себе, молчит, обычный ребенок.
Юра поморщился, услышав мамины слова, за что я была ему благодарна.
– П-по-моему, при всем уважением к вам, – начал он осторожно, видимо, разволновался, раз заикание снова появилось, – так с-снисходительно к этому относиться нельзя. Саша делал многое н-нарочно, чтобы очаровать Машу. Я всего не знаю, но все-таки кое-что видел…
– Ты, Юра, говоришь страшную вещь! Взрослый мужчина, который влюбляет в себя девчонку. Зачем это Саше? Он произвел на меня самое благоприятное впечатление. Он друг семьи. Извини, не понимаю и не верю.
– Дело ваше. Зачем – понятия не имею. Надо встать на его место, а я не могу. Я его ненавижу. А вот Маша влюбилась. И самое ужасное, что при всей надуманности романтизма образа этого Саши, при всей его неестественности, Машино чувство было большим и искренним. Меня этот парадокс в ней восхищает. Влюбиться в иллюзию по-настоящему… Я сначала к Маше и этой ее влюбленности снисходительно тоже относился, как вы, а потом… потом понял… Не знаю… Как она поступила, так делать нельзя, конечно, но чего вы ожидали от романтических рельсов, по которым она ехала? Поступок тоже, знаете, в духе всех этих героинь вот таких картин, романов…
– Очень страшные вещи говоришь, Юра! Она чуть не умерла, а ты про рельсы, про картины… Господи, как вспомню тот день!.. – мама закрыла лицо руками.
– Вы меня извините, пожалуйста. Я просто много думал обо всем. И мне показалось, что надо сказать. Извините. И вот после того, что я сказал, вы сами понимаете, что страшно видеть ее симпатию. А если я у нее в голове тоже как образ какой-то… Я не хочу играть роль. Я Машу четко вижу и хочу, чтобы меня четко видели.
– Очень здраво, – мама кивнула. Она выглядела уставшей и уязвимой. Кажется, вот так ткнешь в нее пальцем, и место тыка уйдет внутрь, будто мама очень мягкая и полая изнутри.
– И вы… – он замялся. – Вы еще у Маши все-таки спросите про этого вашего, который благоприятное впечатление произвел…
Я нарочито громко потопала ногами на лестнице, даже кашлянула и вошла в кухню. Мама налила мне чай, отрезала кусок торта и оставила нас с Юрой, окинув меня внимательным взглядом.
– Выспалась, соня-засоня? – улыбнулся он.
Мы недолго почаевничали, потом Юра засобирался домой. Он настойчиво отнекивался от того, чтобы я его провожала, но меня было не остановить.
Шли под хлопьями снега, которые были такими большими, что походили на березовые листы и так же медленно, как упавшие листья, опускались на землю. Мы молчали. Даже глупо, я выбралась с ним, чтобы сказать правду обо всем, и вот так бездарно не нахожу никаких слов…
Вдруг послышался шум электрички. Стало страшно, будто сейчас он уедет и я его больше никогда не увижу. В голове заметались мысли.
– Юр!
– А?
– Я ваш с мамой разговор слышала.
Он молчал и настороженно смотрел на меня.
– Я, знаешь, что хотела сказать? Когда мы познакомились, ты мне сначала не понравился, а потом я считала тебя скучным, как лужа. Представляешь, так и говорила! – Юра недовольно кашлянул. Грохот электрички усиливался и приближался, поэтому я, забыв обо всем, отбарабанила следующее: – Зато потом я разглядела очень важное: ты добрый и порядочный, Юр. Ты – как Земля, которая вертится и не предает нас, землян. Я это в тебе ценю, Юр. И если это твой образ, то тогда я не знаю, тогда грустно жить. А если не образ, значит, я вижу тебя четко, вот!
Он молчал. Я робко подошла к нему поближе и коснулась руки: тронула мизинцем его ладонь. Его пальцы тоже дернулись, но осторожно, как ресницы.
«Тебе тоже надо сделать шаг, я одна не могу», – думала я и смотрела на него.
С оглушающим грохотом около нас остановилась электричка. Несколько бабушек с большими сумками вышли.
Юра убрал руки в карманы, покрутил головой, будто решая, что делать, а потом все-таки запрыгнул в электричку. До того как двери закрылись, я успела запустить в него небольшой ком снега. Попала в спину. Он удивленно обернулся. Я показала ему язык, он улыбнулся.
Электричка уехала.
25 декабря
Папа привез огромную живую елку. Новый год мы будем встречать здесь, на даче. Таня и бабушка с дедушкой скоро прилетят.
И еще радость: папа сегодня сказал, что проверки прекратились. Теперь он в безопасности. Как хорошо!
20:00. Юра не приехал.
27 декабря
Таня, бабушка и дедушка вчера прилетели!
Сегодня украшали елку всей семьей. Интересное чувство. Раньше родители непременно проводили предновогодние дни на работе, с коллегами: корпоративы там всякие, встречи со студентами, сессии. И елку мы с сестрами всегда украшали в одиночестве. Родители могли даже до
