175 дней на счастье - Зина Кузнецова
В школе меня пока перевели на домашнее обучение, а про художку родители, к счастью, и думать забыли.
Целыми днями я дышу свежим воздухом, много гуляю в лесу и по участку. Раз в неделю ко мне приходит психиатр, мы долго говорим, потом он хвалит меня за мой оптимизм, прогресс в лечении и уходит.
Саша. Саша. Саша. Саша.
Пишу намеренно его имя, чтобы доказать: все в прошлом. У меня создалось впечатление, что жизнь состоит из высот. И пока не поднимешься над какой-то проблемой, пока не встанешь повыше, то она, проблема, кажется огромной, даже больше тебя. А потом вдруг решительно встаешь на табуретку, оглядываешь уровень, на котором был раньше, и думаешь: «Это все почти незначительно!» Вот я будто встала на стол и еще табуретку на него поставила, на которую и взобралась. Высоко от пола! И все, о чем мне твердили дедушка, Юра и Таня, стало до смешного маленьким, понятным и очевидным – бери в руки да крути и рассматривай. Захотелось обнять себя.
Кстати, дедушке и бабушке родители решили ничего не рассказывать. Я с ними согласна. Ни к чему это. Меньше всего хочу, чтобы дедушка винил себя хоть в чем-то.
17 декабря
Огромными хлопьями падал снег. У нас в гостиной на даче большое окно. Мы с мамой встали около него, смотрели. Казалось, что всего минут десять простояли, а нет – около часа. Деревья торжественно тянули ветки к снежинкам и надевали их на себя, как теплые варежки.
Потом в дверь постучали. Юра пришел. Я схватила дубленку и сразу потащила его за дверь.
– Ты чего? – удивился он.
– Ангелов снежных давай делать!
Я думала, он откажется. А он постоял в нерешительности какое-то мгновение, перепрыгнул с ноги на ногу, потом пожал плечами, будто вел сам с собой диалог, и осторожно опустился в сугроб рядом со мной. Я плавно повозила руками и ногами по снегу. Остановилась. Потом еще повозила. Чувствовала, как рядом шевелится Юра.
Выдала:
– Мы с тобой, как дураки какие-то.
Рядом послышался вздох.
– У меня спина замерзла, – сказала я. – Какое небо мрачное, хоть и снег. Вот бы солнце…
Я села в сугробе, а Юра вдруг с особой силой стал шевелить руками и ногами.
Удивилась:
– Ты чего?
– Да круто все на самом деле. Ты почувствуй только… У меня ЕГЭ на носу, я ни фига не готовлюсь, и то гармонию только что обрел. Так что давай, осознай счастье.
– Чего это ты гармонию обрел?
– Потому что круто все, Маша! Смотри, над нами небо, и оно не падает. Каким-то чудом весь мир продолжает работать на честном слове. И ни разу слово свое это честное мир не нарушил, прошу заметить. На порядочности, получается, строится жизнь. И я как-то… очень рад это понять. Приятно стало. Рисуй давай ангела, украшай землю.
Я улыбнулась – до того мне понравились Юрины слова.
Вечером, когда Юра уже ушел на электричку, выглянула во двор. Снег к этому времени почти засыпал наши глубокие – а мы старались от души – отпечатки в сугробе, но как-то все равно очень хорошо на душе стало. И Юра славный. Мой славный Юра…
19 декабря
Я стала очень придирчива к еде. Мама сегодня немного возмутилась:
– Что ты там высматриваешь в тарелке? Пюре морем не станет. Ешь.
Я, конечно, послушалась и зачерпнула ложку, но тщательно пережевала то, что ела. Не смогу вспомнить день, когда у меня это появилось: вдруг – вот прямо совсем вдруг! – стала бояться увидеть под слоем вкусной еды волос или еще что более неприятное.
И я пытаюсь говорить себе, что это ерунда, что еду готовит мама и что прошлым летом я даже ела в придорожном кафе с папой, когда мы ехали к бабушке и дедушке, и ничего – выжила!.. А страх все равно не уходит. В выходные папа привез целую коробку пирожных, типа «Анны Павловой», так я с каждой соскребала крем и рассматривала, чтобы под ним ничего не было.
Психиатру я об этом не говорила, потому что глупость, а вот Юре не соврала, когда он спросил, почему я так серьезно настроена прошерстить торт, украшенный сверху взбитыми сливками.
– Ну съешь ты что-нибудь противное, пусть даже таракана. И что? Прикол не в том, чтобы разглядеть гадость, хотя это, конечно, было бы хорошо, а в том, чтобы ее переварить и не травануться. Да даже травануться… Тоже ничего страшного, организм в любом случае оклемается.
Я решила признаться:
– Юр?
– А?
– Я ведь знаю, откуда у меня этот страх.
– Я понял. Это не отменяет всего того, что я сказал. И, Маша…
– А?
– Расскажи родителям. Я не знаю всего, но расскажи то, что готова им рассказать. Нельзя, чтобы все просто так для него…
Я кивнула, а сама еще не знаю. Может, забыть? Просто как страшный сон.
22 декабря
19:00. Провожала Юру на электричку. Когда поезд подъехал к перрону и двери открылись, Юра обернулся ко мне, чтобы попрощаться, а я привстала на цыпочки и поцеловала его в холодную щеку. Оправа его очков чуть-чуть вдавилась в мою скулу. Я раньше так никогда не делала, обычно мы кивали друг другу – и он прыгал в электричку, поэтому сейчас оба самым натуральным образом зависли.
– Если что, электричка только две минуты стоит, – сказала я просто, чтобы не молчать.
Юра выглядел очень уж серьезным, будто четырехзначные числа складывал в уме.
– Ты знаешь, – сказал он со вздохом, – а я ведь больше не с Мариной.
– Да, девочки обсуждали в беседе.
– Ты что-то об этом думаешь?
– Нет, почему я должна?..
– Не знаю, просто… Может, я того – сдвинулся просто. Мне просто казалось иногда… Ладно, забудь, знаешь, как сложно к экзаменам по пяти предметам готовиться? Тяжела и неказиста жизнь современного лицеиста… Я уехал.
Прыгнул в электричку и оставил меня наедине с трепетными вопросами.
23 декабря
Юрочка приезжал. Весь вечер мы держались друг от друга подальше: если я сижу на диване, так он обязательно около подоконника стоит, а если мне нужно
