В доме на холме. Храните тайны у всех на виду - Лори Фрэнкел

— Она демонстрировала хоть какие-то признаки, — Пенн постарался не говорить снисходительным тоном, — что, возможно, захочет вернуться к прежнему?

— Я не представляю, как бы она это поняла. — Рози ответила на другой, непроизнесенный вопрос. — Она даже не помнит Клода. Поппи — это то, что нормально. И не просто Поппи, а Поппи с пенисом. Этот пенис значит для нее так же мало, как локоть. Тому, что составляет фокус всего предстоящего и вершину проблем, она не придает никакого значения. Он не символизирует для нее мужественность. И знаешь, что еще?

— Что?

— Вскоре он станет для нее не просто непримечательной частью тела. Ощущения будут становиться все лучше и лучше. С ним будет интересно играть. И он тоже принадлежит ей. Я не хочу, чтобы она плохо к нему относилась. И не хочу у нее его отбирать.

— Она девочка, Рози! Девочка. Посмотри на нее. Послушай ее. Она не рыба. Она не может быть тем и другим одновременно. Ей не обязательно поочередно меняться. Или, может быть, она — тот другой вид рыбы, о котором рассказывала. Поначалу она была мужчиной, но потом трансформировалась: изменились краски, узоры, биология, роли и отношения — всё. Кем бы она ни была, сейчас она женщина. Полностью.

— Предпубертатная женщина.

— Да?

— И иногда именно тестостерон заставляет людей казаться мужчинами, чувствовать себя мужчинами, быть мужчинами, — сказала Рози-врач. — А ты — ты хочешь блокировать его!

— Я не этого хочу.

— Этого, Пенн. Вот что означают твои возражения против того, чтобы я говорила ей, что она все еще может передумать.

— Я ничего не хочу! Я хочу… я только хочу поступить так, как лучше для нее.

— Я тоже. Конечно, я тоже. Если бы еще знать, как именно. Но, к сожалению, это превосходит набор моих профессиональных навыков. Это уже не прогностика. Это предсказание будущего. Нам нужен ясновидец, а не врач.

— Зато это входит в набор моих навыков, — сказал Пенн.

— Ты умеешь видеть будущее?

— Это прерогатива сказок, а не больниц.

— Сказки — более приятное местечко, — согласилась Рози, — вот только не реальное.

— Конечно, реальное, — заверил Пенн.

Но Рози повернулась на бок и уснула.

Кто знает?

Когда раздался телефонный звонок, Рози была в кабинете с шестидесятидвухлетней пациенткой, которая жаловалась на боль в колене. Она это делала с тех пор, как Рози познакомилась с ней четыре года назад. Женщина была бегуньей. Пробегала по пятьдесят, шестьдесят, семьдесят километров в неделю. Бегала каждый день. В некоторые дни по два раза. Бегайте меньше, говорила Рози. Через день вместо бега плавайте, занимайтесь йогой или силовыми тренировками. Пробегайте вдвое меньшую дистанцию и добирайте остальное ходьбой, велосипедной прогулкой или, черт побери, посидите и почитайте книжку. Но пациентка бегала еще больше. И колени болели все сильнее. Рози давно выучила этот разговор наизусть и была на середине той части, которая начиналась со слов «когда мы стареем, соединительная ткань суставов начинает разрушаться», когда Ивонна постучалась в дверь.

— Я с пациенткой, — бросила Рози.

— Это Поппи, — сказала она.

— По телефону?

— Да.

— Это срочно?

— Говорит, что нет, — многочисленные дети и внуки, не говоря уже о тридцати четырех годах работы в кабинетах врачей, настроили барометр срочности Ивонны идеально точно, — но меня-то не обманешь.

Когда Рози взяла трубку, Поппи молчала. Рози слышала ее дыхание — и только.

— Поппи?

Нет ответа.

— Поппи! Ты меня слышишь?

Нет ответа.

— Милая, с тобой все хорошо?

Ничего.

— Золотко! Ты меня пугаешь.

И тогда на другой стороне линии, едва-едва слышным шепотом на выдохе, из темноты, которая была где-то очень-очень далеко, Поппи проговорила:

— Мама. Они знают.

Рози не спрашивала, чтó, — она поняла. Она не спрашивала, как, — это пока не имело значения. Она спросила — кто. Кто знает?

— Все, — едва выговорила Поппи. — Все знают.

— Я сейчас приеду, — ответила Рози.

Воспитание в темноте

Тем утром в школе Поппи только-только повесила куртку и рюкзак, повернулась и увидела Марни Элисон и Джейка Ирвинга, которые делали вид, будто пытаются не дать ей увидеть, как смеются над ней, на самом деле позаботившись, чтобы она — и все вокруг — увидели, что именно это они и делают. Если бы Поппи их проигнорировала, то выглядела бы дурой. Если бы спросила, над чем они смеются, то выглядела бы дурой. Если бы стала колотить обоих рюкзаком, пока из носов не хлынул бы кровавый фонтан, как у китов, ее бы отстранили от занятий. Поэтому она постаралась сказать как можно меньше — всего один слог, но он вмещал всю капитуляцию Версальского договора, о котором им рассказывали на обществознании.

— Что?

— Мы слыхали, что ты парень, — хмыкнула Марни.

Она почувствовала, как кровь отхлынула от лица, головы, груди и ног и устремилась в сердце, точно извержение вулкана.

— Что?..

Опять этот слог — тот, что напрашивался: Пни меня.

— Мы слыхали, — театрально зашептал Джейк, — что у тебя есть гигантский член.

— На самом деле, наверное, маленький, — сказала Марни.

— Наверное, — согласился Джейк.

— Не хочешь ничего сказать? — Марни каждый день мазалась тушью и фиолетовыми тенями для глаз. Поппи гадала, разрешают ли ей родители, или она красится после того, как приходит в школу. Крохотные бусинки черноты скругляли кончики ресниц, делая их похожими на