Собрание сочинений. Том 5. 2001-2005 - Юрий Михайлович Поляков
– А сколько всего столов?
– Шестнадцать.
– Ясно, – скуксился Свирельников.
– А что ж ты хочешь? Ты у нас пока человек новый.
– А почему вычеркнули?
– Наверное, шеф узнал про «Химстроймонтажбанк». Дело-то опять открыли!
– Да я заплачу пять штук, мне дело об убиении царевича Димитрия в Угличе снова откроют! – рассердился Михаил Дмитриевич.
– Хорошая шутка. Надо запомнить! – засмеялся Жолтиков, обнажив художественные зубные протезы.
– Нет, ты действительно думаешь, меня из-за Горчака не пригласили?
– Наверное, во избежание лишних ассоциаций. Шеф ведь тоже там кредит брал и тоже не вернул…
– А почему же он тогда мне «Фили» отдает?
– Потому что доверяет. Ты, кстати, сколько принес?
– Как договаривались, – ответил Свирельников и под столом ногой подвинул чемоданчик помощнику префекта.
– К тому, о чем договаривались, добавь еще половину.
– За что?
– За доверие. Горчаков. Раз! Какая-то статья нехорошая про тебя в «Колоколе» завтра выходит. Два!
– Не выходит!
– Замечательно, но это дела не меняет.
– Мне надо подготовиться…
– Готовься. Кто тебе мешает?
В это время принесли суши с лососем и ананасный сок.
– Ты что шефу подарил? – спросил Болеслав, жуя.
– Кинжал. Старинный, кажется, аварский… – с трудом ответил Свирельников, расстроенный новыми расходами.
– А твой Веселкин подарил рисунок Сомова. Эротический. Знает, чертяка, что шеф галерею к дому пристроил.
– Почему мой?
– Ну не мой же! Вы вроде друзьями были? Как ты, кстати, с ним договорился? Все очень удивились, когда он с дистанции сошел.
– С бывшими друзьями и с бывшими женами труднее всего договариваться! Но у меня получилось! – усмехнувшись, сообщил Свирельников.
– С женщинами вообще трудно, – со знанием вздохнул Жолтиков.
– Слушай, Болеслав, – взмолился директор «Сантехуюта», – поговори с шефом! Пятьдесят процентов тяжело. Двадцать! А?
– Михаил Дмитриевич, запомни: если покупают Клондайк, не торгуются! Не жадничай. Когда я похудел, знаешь, сколько костюмов пришлось выбросить? Чокнуться можно. Но есть потери, которые вознаграждаются. Понял?
Сказав это, он залпом допил сок, подхватил чемоданчик и, покачивая им, направился к выходу игривой походкой.
– Пидарас! – пробормотал Свирельников. Он мстительно вообразил, как через Алипанова выйдет на рубоповцев, напишет заявление о вымогательстве, передаст этому извращенцу меченые доллары и прямо здесь, в «Сушке», Жолтикова повяжут. Как он будет вопить, что это провокация и деньги ему подбросили! А потом во всех газетах: «Бывший депутат арестован при получении взятки». Затем Болик, конечно, сдаст шефа. Эта сволочь будет галереи строить, а ты, как сявка, теперь ищи деньги! И хотя Михаил Дмитриевич прекрасно сознавал, что никогда ничего такого не сделает, от воображаемой картины ему полегчало. Он вынул телефон и набрал номер Алипанова.
– Аллёу!
– Это я.
– Ну и что там с «Жигулями»?
– Я же говорил: «жигуль» исчез, зато теперь какая-то «девятка» привязалась!
– Во как! Ну и какого цвета «девятка»?
– Темно-синего.
– А номер? Записал?
– А-281-ММ.
– Молодец! Я бы с тобой в разведку пошел. Что еще заметил?
– Водитель, по-моему, похож на Эльвириного мужа…
– Ну наблюдательный же ты парень! Докладываю. Майор Белый застрелился в девяносто шестом году…
– Из-за чего? – похолодел Свирельников.
– Вообще-то он страдал депрессиями после Афгана. Но застрелился из-за жены. Застал ее…
– С кем?
– С соседом.
– С каким еще соседом?
– По лестничной площадке. А чего ты так огорчился? Радуйся, что не из-за тебя.
– Ты меня не понял.
– Все я понял. Ты, Михаил Дмитриевич, конечно, выдающийся мужчина, но если женщина изменяет мужу, то, поверь, не только с тобой. Проходной двор – он и есть проходной… Я внятен?
– А что же это тогда за «девятка»?
– А это очень даже хорошая «девятка». «Контрнаблюдение» называется.
– Так это твой человек?
– Мой. Он за тобой немного поездит. Ладно? Ты сейчас где?
– На Маяковке.
– Какие планы?
– Хочу заехать к жене – о дочери поговорить.
– А что такое?
– Из института отчислили…
– Худо. Знаешь, что я тебя попрошу? Когда будешь с Тоней разговаривать, понаблюдай. Может, что-то тебе в ней странным покажется…
– Ты думаешь? Нет, исключено!
– Исключать нельзя ничего. Ты же сказал, что вы еще не развелись и фирма на нее оформлена.
– Она в этом ничего не понимает.
– Но ты все-таки понаблюдай!
– Хорошо, понаблюдаю. Слушай, я тебя еще хотел спросить…
– Про Эльвиру?
– Ну ты догадливый.
– Это не я догадливый, это мы, мужики, все одинаковые.
– Узнал про нее что-нибудь?
– Узнал.
– Ну и что с ней?
– Ушла в монастырь.
– Хорош издеваться! Я же серьезно.
– И я серьезно. Где-то под Серпуховом есть женский монастырь. Там она. Уже давно…
31
Тоня открыла дверь и несколько мгновений смотрела на Свирельникова как на случайного мужчину, позвонившего не в ту квартиру. Волосы она остригла и покрасила в золотистый цвет. Лицо светилось косметической свежестью, глаза лучились. Она вдруг напомнила Михаилу Дмитриевичу прежнюю юную студентку филфака, которой он страстно добивался когда-то, мучаясь надеждами и погибая от разочарований.
– Ну что ты стесняешься? Проходи! – пригласила она, словно наконец узнав его.
– Я не стесняюсь! Мне нужно с тобой серьезно поговорить!
– Серьезно?
– Да!
– Поговорим. Поставлю курицу – и поговорим! – спокойно сказала Тоня и, повернувшись, отправилась на кухню праздничной женской походкой.
На ней был бело-розовый спортивный костюм, загадочно обтягивающий тяжелые бедра. Эта обширность ниже талии отличала ее смолоду, и она с самокритичным юмором говорила, что среди других женщин всегда выделяется «ягодиц необщим выраженьем».
Познакомились они при обстоятельствах необыкновенных и даже забавных. На четвертом курсе зимой Свирельников, как всегда, приехал на каникулы к родителям: отсыпался, отъедался и листал телефонную книжку в рассуждении, какой бы из знакомых девушек позвонить. Невинности он лишился еще в свой первый ленинградский год во время вылазки в женское общежитие трикотажной фабрики «Красное знамя». Из казармы туда можно было перебраться, не выходя на улицу, по крыше и балконам. Небезопасный этот путь назывался «тропа Хо Ши Мина».
В курсантские годы его личная жизнь имела некий коллективный оттенок. Индивидуальные ухаживания требовали времени, денежных расходов и при этом вовсе не гарантировали роскоши постельного общения. Ведь стоит лишь начать всерьез добиваться благосклонности, и у девушки сразу пробуждаются надежды на законное будущее, а также возникает твердое убеждение в том, что самый безопасный секс только после свадьбы. Но странное дело: в шумных бестолковых ночных компаниях та же самая рассудительная девушка, запьянев, впадала иной раз в такую буйную и разностороннюю доступность, что забывала обо всем – и лишь жарко шептала в ухо: «Только не в меня!» Таких в шутку называли «невменяемыми». Правда, наутро, проснувшись, она вела себя, словно вечор всего-навсего задремала, склонив головку на плечо кавалеру, и от новых встреч чаще всего отказывалась, ибо, как острили тогда, совместно проведенная ночь еще не повод для знакомства.
Но в тот отпуск личная жизнь как-то сразу не заладилась. Обычно «сейшены» устраивал у себя в квартире Петька Синякин, которому понимающие родители, уезжая на дачу, разрешали «похулиганить», считая, что это убережет его от раннего необдуманного брака. Он, кстати, так до сих пор и не женился. Но в ту зиму Петька был в опале за то, что повез кататься подружек на отцовской «трешке» и столкнулся с грузовиком. Каникулы получались безысходные. Тогда курсант Свирельников, одевшись во все лучшее цивильное, включавшее буклированное полупальто с шалевым псевдомеховым воротником и серую шапку из китайского кролика, решил попытать счастья в общественном транспорте и даже начал неловко знакомиться с хорошенькой пассажиркой в троллейбусе. Но та посмотрела на него с насмешливым превосходством и как бы невзначай стянула узорную варежку с правой руки, гордо обнаружив на пальчике новенькое обручальное колечко.
Настроение совсем испортилось, и когда из своей Обираловки позвонил Веселкин, чтобы узнать, насколько у однокурсника результативно протекает заслуженный отдых, Свирельников от тоски пригласил его в гости. Они выпивали, со смехом вспоминали институтских преподавателей, особенно того, который к месту и не к месту любил говорить про «слона, живущего в зоопарке». В комнату время от времени заглядывал Федька, в ту пору презиравший алкоголь, и грозился рассказать матери, когда она вернется из ночной смены, про то, как они тут
