Фанаты. Сберегая счастье - Юлия Александровна Волкодав
— Пойдёмте в «Кофе и булки», — предлагает Сашка и тянет его за локоть в нужную сторону, как раз противоположную от «Патиссона».
— Кофе и булки? — удивляется Всеволод Алексеевич. — От булки я никогда не откажусь, но я всё же рассчитывал на что-то более серьёзное.
— А у них и серьёзное есть. Пойдёмте, вам понравится.
— Не понял. Так ты там уже была? Без меня?
— Я таки слышу ревность в вашем голосе? — усмехается Сашка. — Была, когда вы меня сами в очередной раз выпихнули «погулять и развеяться». Пила только кофе, но меню изучила.
— Надеюсь, там будет не слишком много людей, — ворчит Туманов, натягивая кепку на глаза. — Как-то совсем не хочется раздавать автографы.
Сашка мысленно ещё раз удивляется внезапному приступу социофобии. Всеволод Алексеевич любит, когда его узнают. Охотно даёт автографы, фотографируется. Конечно, он не обрадуется, если его будут отвлекать постоянно, например, от еды в кафе. Но он и не какой-нибудь блогер из Тик-Тока, к нему огромные толпы сейчас и не выстраиваются.
К счастью, в кафе почти никого нет, только за столиком в углу сидят двое взрослых мужчин. Сашка и Всеволод Алексеевич устраиваются в углу противоположном. Деревянные некрашеные стулья с мягкими подушками, такие же столы с мозаикой на столешницах, декоративный, но очень похожий на настоящий камин в углу.
— Уютно, правда? — Сашка садится не напротив Туманова, а рядом, протягивает ему меню. — Смотрите, тут супчики есть приличные. И котлетки паровые. Булочку обязательно возьмите, они сами пекут. Может, вам английский завтрак взять, его весь день подают? Сытно, вкусно и по углеводам нормально.
Они делают заказ, Сашке сразу приносят стакан какао, Всеволоду Алексеевичу кофе. Сашка обнимает чашку двумя руками, чтобы согреться, и машинально прижимается к слегка влажному плечу Туманова — плащ он не снял, а на улице моросил мелкий дождик. Хорошо…
Тут Сашка замечает, что один из мужиков за противоположным столиком смотрит на них. Его собеседник что-то ищет в меню, видимо, собирается заказать добавку. Сашка ещё сильнее прижимается к Туманову. Не нравятся ей вот такие внимательные взгляды. Мелькает мысль, и что вы будете делать, если ситуация выйдет из-под контроля. Мужикам лет по пятьдесят, они объективно крепче и здоровее Туманова, и их двое. Представить Всеволода Алексеевича в драке сейчас можно только в страшном сне. Хотя он легко ввяжется, если будет нужно. Вопрос, чем дело кончится.
Туманов, очевидно, что-то почувствовав, обнимает её, привлекая к себе.
— Ты чего, Сашенька?
Прослеживает её взгляд. Но мужик, смотревший на них, улыбается. И что-то говорит своему напарнику не по-русски. Сашка пытается разобрать слова, но ничего не понимает. Немецкий, что ли? В школе и институте она учила английский.
— Тебя те иностранцы напугали? — Всеволод Алексеевич наклоняется к ней, чтобы заглянуть в глаза.
— Просто не люблю пристальные взгляды противоположного пола. Это опасно.
— Мне кажется, конкретно в данном случае тебе нечего опасаться, — хмыкает Всеволод Алексеевич.
Сашка поднимает взгляд на мужиков и чуть не выплёвывает своё какао назад в чашку. Потому что они держатся за руки. И это отнюдь не дружеское рукопожатие. И что-то обсуждают, улыбаясь и поглядывая в сторону Сашки и Туманова.
— Кхм… М-да уж… Какая своеобразная пара, — фыркает Сашка.
— Мне кажется, они сейчас говорят то же самое про нас, — безмятежно улыбается Всеволод Алексеевич. — Так разобраться, мы с тобой тоже мало подходим под среднестатистический стандарт.
— Сравнили хрен с пальцем…
— Причём практически буквально!
— Да ну вас! Вам еду вон несут! Ешьте давайте и поедем, а то явимся к закрытию. До Востряковского целый час пилить.
— Ничего, Аркадий Иванович не убежит, — хмыкает Туманов. — А меня, я полагаю, любой сторож пропустит. Представь, какое разнообразие, живая легенда, когда вокруг одни неживые!
Сашка едва не давится какао второй раз. Да что ж такое-то, он ей даст сегодня хоть глоток нормально сделать?
* * *
Пока машина несётся по насквозь промокшей Москве, Сашка старается ни о чём не думать. Всеволод Алексеевич по обыкновению развалился в кресле, прикрыв глаза. Опять вызвал «майбах», любит он эти машины, видите ли, удобно ему. Объективно удобно, тут и подставка для ног выдвигается, и массаж можно включить, если долго ехать. А Сашку бесит, что между ними столик-разделитель, который нельзя убрать. И навязчивый сервис бесит: водитель обязательно бежит дверь открывать. А если не хочешь, то надо отдельно об этом писать. Бред какой-то.
— Музыку будете слушать? — уточняет водила сразу, как только они садятся. — Можно подключить вашу.
— Моя и так со мной, двадцать четыре на семь, — огрызается Сашка. — Её и подключать не нужно.
Всеволод Алексеевич хмыкает и устраивается якобы дремать. Но когда машина подъезжает к Востряковскому кладбищу, открывает глаза и распоряжается припарковаться у дальнего входа.
— Оттуда ближе, а у меня нет настроения гулять пешком, — поясняет он Сашке.
— А внутрь заехать нельзя? Вы всё же не простой смертный.
— Да тут вообще простых мало. Вот здесь останови. Я сам дверь открою.
Всеволод Алексеевич выходит из машины, открывает дверь Сашке, подаёт руку. Сашка пытается считать его настроение по выражению лица, но оно какое-то непривычно бесстрастное.
— Пошли, купим цветы сначала.
Он подозрительно хорошо ориентируется. Сразу находит цветочный магазин прямо за кладбищенскими воротами.
— Как удобно, — замечает Сашка. — Днём цветы продал, ночью по кладбищу их же собрал, на следующий день снова торгуешь.
— Саша! Ты сегодня прямо излучаешь оптимизм, — Туманов даже головой качает.
— Вы тоже, — не остаётся в долгу Сашка. — Да и место, знаете ли, не располагает. Давайте вот эти возьмём, белые розы.
Всеволод Алексеевич озадаченно на неё смотрит.
— Ты знаешь, какие цветы любил Аркадий Иванович? Я вот, признаться, не помню таких подробностей. И вообще не уверен, что у него были какие-то предпочтения в этом смысле.
— Не знаю, — пожимает плечами Сашка. — Просто у меня одна история была с ним связана. И там фигурировали белые розы.
— У тебя история с Рубинским? Чего я не знаю? — Всеволод Алексеевич смотрит на неё удивлённо. — Девушка, сделайте нам двадцать белых роз. И ленточку чёрную. Ну, я полагаю, у вас тут других и нет.
Они выходят на улицу. Моросит мелкий дождик, асфальтовая дорожка усеяна жёлтыми листьями. Людей вокруг почти нет, только сторож на входе и две бабульки не спеша идут впереди них, достаточно далеко, чтобы не слышать их разговор.
— А здесь уютнее, чем на Новодевичьем, — замечает
